Страница 24 из 89
А потом остальные твари окружили охотников. Они прибывали и прибывали со всех сторон и кололи и кололи своими смертоносными копьями.
Но жители деревни огласили округу боевым кличем. Они хватали новые мечи, выкованные Огерном, перерубали ими древки копий клайя, кромсали их лохматые тела. Кордран кричал:
— Ко мне! Женщины и дети — внутрь круга! Вставайте в круг!
Круг был священной фигурой Ломаллина и теперь показал свою силу. Воины сбили детей и женщин в середине, выставили перед собой копья и мечи. Они рубили и кололи, и каждый из них ни в чем не уступал клайя, вот только клайя было больше. Стоило одному упасть или получить рану, как на его место тут же вставало двое.
Вдруг из леса выбежал еще один отряд охотников бири, Они напали на клайя с тыла. И они не издали боевого клича, пока основательно не врубились в гущу врагов. Только тогда они вскричали громко и яростно. Клайя завизжали от страха, отступили, и старый Кордран крикнул:
— На деревья!
Круг бири рассыпался по деревьям. Увидев, что бири отступают, клайя снова бросились вперед. Они выли, они жаждали крови. А потом они снова отошли и стали пожирать своих павших сородичей.
— Окружайте их! Хватайте! Не дайте им уйти! — прогремел чей-то голос, и из леса вышел человек ростом в десять футов с красивым лицом, но жестокими глазами. Шею его обнимал торк — металлический воротник, на плечи был наброшен плащ. На ногах были надеты сандалии — так обуваются южане. На торке красовался знак — символически изображенная голова шакала. Этот же знак сверкал и на обруче, опоясывавшем чело. А волосы у него были алые — алые, словно кровь.
— Убейте их! — взревел он. — Кровь для Улагана!
Он взмахнул длинным бичом и погнал вперед первого попавшегося клайя. Остальные в страхе взвыли и в ярости бросились на людей. Все плотнее сжимался круг тварей вокруг деревьев. Они сметали на своем пути тех, кто не успел убежать. Отступающие бири распевали хвалы Ломаллину. Бойцы начали уставать.
Внезапно оказалось, что к кругу бири почти никто из клайя подойти не может, а те, которые подходили, умирали на месте. Они не видели, что от круга то и дело отделяются группы по пять-шесть человек, быстро добегают до ближайших вечнозеленых деревьев и взбираются на ветки. Не видели клайя и женщин, прятавших мечи за спинами и притаившихся на низко нависающих ветвях. Женщины ждали…
А потом Кордран крикнул, и вдруг круг рассыпался, воины разбежались по зарослям, спрятались за толстыми стволами. Довольно долго клайя стояли и тупо пялились по сторонам, не понимая, как им быть. Они теперь не видели ни одного бири.
Но тут великан громко взревел и зашагал между деревьев, осыпая клайя ударами. В лесу великан не мог стегать их бичом, поэтому он колотил их своим громадным кулаком. Клайя разбегались, но те, которые промешкали, падали, и великан топтал их. Лес заполнил хруст костей. Уцелевшие попадали на землю и принялись лихорадочно нюхать. Через некоторое время они объединились и пошли по следу. Великан выловил с десяток клайя и пролаял им какие-то приказы на языке, которого бири не поняли. Клайя побежали прочь — выполнять приказ великана, назад к деревне. Через считанные мгновения жилища охотников запылали. Послышались немногочисленные крики людей, а потом только трещало пламя да выл ветер.
Но племя разъединилось на несколько отрядов, и маленького сына Огерна унесли другие бири.
Теперь, двое суток спустя, Огерну удалось унять гнев и тоску, и он спросил:
— Кто проложил ложную тропу?
— Борин, — ответил Кордран. — Что стряслось с ним самим и с теми, кто пошел с ним, мы не знаем, но примерно через лигу от деревни след оборвался, и клайя страшно разозлились.
— Значит, скорее всего, Борин и его люди живы и скитаются, подобно вам, — заключил Огерн.
— Им хуже, — вздохнул Кордран. — Нас сотня, а их всего ничего. Но деревня для нас потеряна, а с ней и четверть нашего племени.
— За такое надо отомстить как подобает, — мрачно проговорил Огерн.
Манало предостерегающе поднял руку.
— Огерн, тот, кто замышляет месть, не видит завтрашнего дня… Пусть все будет так, как если бы не было дня вчерашнего. Думая только о том, как тебе и твоим сородичам дожить до завтрашней зари, потом — еще до одной, и так далее.
— Но разве не должна торжествовать справедливость? — возмутился Огерн.
— Она восторжествует, — заверил охотника Манало. — Хотя, может быть, пройдет немало времени. Если ты хочешь увидеть торжество справедливости и ничего не делать для этого, а только ждать его, то считай, что ты напрасно потратишь жизнь.
Прозвучал гневный голос Кордрана:
— Неужели Ломаллин настолько слабее Улагана, что не может свершить правое дело?
— Власть Творца в Ломаллине сильнее, чем в Улагане, — ответил Манало. — Она сама по себе стена, которая защищает человечество от злобы Улагана. Однако эту стену способны пробить людская порочность и извращенность, а в бреши в стене может войти Улаган, дабы пугать людей и приносить им страдания. Вот так люди сами придают сил Улагану. Получается что его могущество приравнивается к могуществу Ломаллина и людям нужно определять, в какую сторону склонять чашу весов.
— Справедливые слова, — буркнул Кордран. — Но где же та людская порочность, что пробила брешь в стене, защищавшей нашу деревню?
— Она далеко от вас, — сказал старику Манало. — Далеко на юге и на востоке — там, где кочевые племена, в которых рождается слишком много детей, обуреваемые завистью к своим соседям, жаждут заполучить их земли, отобрать у крестьян урожай. Они приносят девственниц в жертву Улагану. Из этих несчастных девушек и шакалов, которые сбегаются на страшные пиршества, Улаган и создал жутких тварей и послал их против вас.
— Значит, нашей вины не было! Почему же тогда наказаны мы?
— Вы не наказаны. Вы подверглись нападению. Поклонитесь Ломаллину, соберите как можно больше людей для поклонения ему, и тогда Ломаллин обретет силу, благодаря которой сможет одолеть Улагана.
— Но как же это возможно, — спросил Огерн, — если улины равны друг другу по силам?
— Один из них умрет и станет сильнее, — отвечал Манало. И не спрашивай меня больше, чем я знаю, ибо это непонятно и мне. Улинский бард, вдохновленный самим Творцом, и в состоянии озарения высказал это пророчество. Улины задрожали, когда услыхали это. Ибо невозможно понять, как можно обрести силу, умирая.
— Но ты-то наверняка хоть что-то понимаешь, — вмешался Глабур.
Манало пожал плечами.
— Я только догадываюсь, и вам я уже говорил об этом. Если в Ломаллина поверит как можно больше людей, то станет не важно, насколько он уступает силами Улагану. Сила веры людей в Ломаллина перейдет в его дух после его смерти, и, умерев однажды, он больше не умрет никогда и станет неуязвим для ударов Улагана.
— Стало быть, — нахмурив брови, протянул Огерн, — Улаган боится убивать Ломаллина, страшась того, что тот после смерти станет сильнее его.
— Ты сообразителен, — сверкая глазами, похвалил охотника Манало — он явно гордился своим учеником. — Верно, хотя Улаган думает, будто бы обратил всех людей против Ломаллина за вычетом жалкой горстки. Драться с Ломаллином он не решается.
— Ну а если Ломаллина укрепит не людская вера, а что-то еще?
— Тогда, — тихо проговорил Манало, — Улагана ждет весьма неприятное удивление.
— Но и Ломаллин не осмелится убить Улагана, — возразил Кордран. — Ведь если один из улинов обретает силу, умирая, почему и не другой тоже?
— О нет, — спокойно отвечал Манало. — Ломаллин бы с радостью умер, если бы тем самым избавил мир от Улагана.
— А если нет? Что, если после своей гибели силу обретет Улаган?
— В пророчестве об этом сказано не было, — ответил Манало.
Огерн нахмурился.
— Странно, что Ломаллин после смерти увеличит свое могущество, тогда как Улаган — нет.
— Может быть, это действительно странно, — отозвался Манало. — А может быть, все дело в том, что Ломаллин ищет воссоединения с Творцом в то время, как Улаган стремится уничтожить Творца.