Страница 8 из 48
Я вынул платок и отер испарину со лба. Потом одним глотком допил совершенно остывший чай.
В тот же вечер я вернулся в Нижнелиманск.
Ребята в полном молчании выслушали мой рассказ. Даже у Славина желваки на скулах ходили. А в глазах Кирилла мерцали острые огоньки: вот, значит, как оно может обернуться…
Когда я кончил, Славин мрачно процедил:
— Mors ex cause ignota. — И пояснил: — Смерть от неизвестной причины. Латынь. Единственное, что у меня осталось в памяти от первого курса…
Разные мелочи
Не успел я прийти в себя от ночного вояжа Грюна и от смерти никогда не виданного мною Богдана, как появилась свежая новость: экспертиза сказала свое слово о бумажке Кованова. Я снова взволновался: а вдруг!..
Захарян вытащил из стола несколько листков.
— Получай, пожалуйста. Все, понимаешь, в порядке. Кованов, понимаешь, и вправду изобретатель. Замечательный парень! Пять патентов имеет. Но, понимаешь, какая беда: все такие машины выдумывает, какие строить еще рано. Слишком — как это сказать? — вперед смотрит. Очень огорчается. Упрямый человек, такой, понимаешь, упрямый. А что ему делать, если идеи сами в голову лезут? А?..
И тут Нилин прислал мне сообщение: Москве стало известно, что к японцам каким-то путем поступают секретные сведения с Нижнелиманского судостроительного завода.
Японцы?!. Занятно… Мы нащупываем немцев, а тут проклевываются японцы… Ну, то, что они интересуются Нижнелиманским заводом, — естественно. Лодки-малютки идут главным образом на вооружение нашего Тихоокеанского флота. Но немцы и японцы… Стоп… стоп… Дружба Грюна с Митани… Тут было о чем подумать.
Но надо было не только думать! Надо было действовать. С завода просачиваются государственные тайны, а мы не знаем как. На завод, на завод! «Изнутри» самому посмотреть, посидеть в секретной части. Как это говорил какой-то мудрец? Один раз увидеть — все равно, что сто раз услышать.
…Ксения Васильевна снова провела меня к Майе.
— Товарищ Алексей Алексеевич хочет с тобой подежурить. Он сядет в сторонке, а ты работай, не обращай на него внимания.
Майя села за свой стол и сделала вид, что забыла о моем существовании. Однако я понимал — посади в моем кабинете незнакомое лицо и скажи мне: «Товарищ Каротин, работайте, как всегда, не обращайте внимания на этого товарища из Москвы», — я навряд ли оказался бы на высоте. Нормальному человеку противопоказано присутствие начальства. Вот притвориться — это бы я, пожалуй, еще смог. Но у меня ведь побольше опыта, чем у этой симпатичной девчушки. Впрочем, притворялась она очень старательно.
…Все реже посетители брали чертежи. Все чаще в окошко протягивалась рука с бумажной трубной: «Маечка, прими!» Конструкторское бюро, в том числе и чертежники, работало в одну смену. Смена подходила к концу, и самые расторопные успели уже выполнить задание.
…В окошко постучали уверенно, но вежливо. Густой, барственный баритон произнес:
— Получите, милая Майя Владимировна.
В окно солидно вплыла толстая и длинная скатка ватмана.
Когда Майя выполнила все формальности и владелец баритона, сказав: «Лучшие пожелания, Майя Владимировна», — удалился, я поинтересовался:
— Кто этот воспитанный товарищ?
— О, — в резковатом Майином голоске почтительность школьницы, — это же Вячеслав Игоревич Комский, ведущий конструктор! Разве вы его не знаете?! Ужасно талантливый!
— Даже ужасно?
— Ему главный конструктор всегда говорит: «Голубчик, сделайте одолжение, для вас распорядок дня не существует. — Майя шепелявила, копируя старческую манеру и глотая концы слов. — Ваше дело, голубчик, — думать. А думать не обязательно на службе».
— С чертежами у Комского все в порядке?
Майя сухо отвечает, не глядя на меня:
— Он очень аккуратный. Все правила выполняет в точности. Если хотите, посмотрите его чертежи. Вот! — Она начинает раскручивать уже свернутую было толстую трубу.
— Не надо, не надо, Майя! В чертежах я все равно ничего не смыслю. В гимназии не было черчения.
— А вы кончили гимназию?
— Выскочил из пятого класса.
— Отчего ж не доучились?
— Напротив, ушел доучиваться. В Красную Армию.
— Сколько же вам было лет?
— Ну, знаете, пришлось чуточку прибавить.
В коридоре за стеной послышались громкие голоса, мужской и женский. Окошко распахнулось с такой силой, что дверка стукнулась о стенку. В отверстие пытались просунуться сразу две руки с чертежами. Они мешали друг другу, и тоненькая девичья ручка с ярко наманикюренными изящными пальчиками явно теснила сильную, но неуклюжую мужскую.
— Сенечка, ты успеешь, — смеясь, настаивал картавый голосок, — И потом я же первая!
— Ничего подобного, — мальчишеским баском возмущался Сенечка. — Ты меня оттолкнула, когда я уже открыл окошко. Я первый.
— Ну и что же? Все равно ты должен мне уступить. Я женщина. — Это было сказано с гордостью, словно о личной заслуге.
— А разве сегодня Восьмое марта?
— Остряк-самоучка! Вот не думала!
— Можно подумать, что ты вообще когда-нибудь думаешь.
— Да ты просто нахал.
— Лезешь без очереди, а нахал я! Женская логика.
— Пусти, я серьезно тебе говорю. У меня мать больна, мне нужно поскорее домой.
Тут Майя покосилась на меня и решила навести порядок:
— Ну, что за безобразие! Нашли место. Как маленькие. Давай сюда, Рая. Но это — в последний раз. Вечно тебе некогда, вечно ты стараешься схитрить. А теперь ты, Сеня. Ждите оба! — И сердито захлопнула окошко. — Как дети, право. — Ей было неловко за сослуживцев, — они ведь не подозревали, что в комнате посторонний.
Развернув на обширном, стоявшем перед шкафами-стеллажами столе оригиналы и копии, Майя просматривала их. С небольших чертежей — чаще всего это были отдельные детали — копии снимались с помощью копировальной бумаги. Занимались этим нетрудным делом молодые чертежники, такие, как Сеня и Рая.
Майя отложила листы в сторону и поставила штампы на допусках.
Весело перебраниваясь, молодые люди убежали. Хлопнула дверь, все стихло.
В окошечко опять постучали. Опять девушка-чертежница отдала Майе скатку. Опять Майя педантично проделала все, что полагается, и сказала: «Рита, возьми свой допуск». Потом она с какими-то чертежами подошла ко мне.
— Алексей Алексеич, Клавдия Васильевна передавала мне, что вы говорили насчет мелочей. Чтобы их не упускать. Я стараюсь не упускать. Посмотрите. Вот две работы. Одинаковые, да?
— Ну какие ж они одинаковые! Совсем непохожие детали.
— Да я не про это. Я про исполнение. Есть разница?
Покачав головой, я сказал, что никакой разницы не вижу.
Майя, довольная, засмеялась:
— А я вижу. Смотрите внимательней. Видите, здесь линии не такие четкие, как на другом чертеже. Почему, как вы думаете? — Она сделала паузу и, так как я молчал, сама ответила:
— Потому, что этот делала женщина, а тот — мужчина. Женская рука слабее. Обратили внимание?
Я сказал, что теперь, когда она так убедительно растолковала, обратил. А мне самому и в голову бы не пришло.
Майя и в самом деле была права. Фиолетовые линии, оставленные копиркой под нажимом остро отточенного карандаша, на одном из листов были тусклее, чем на другом.
— У вас острый глаз, Майя.
Майя сворачивала и прятала сданные чертежи, и, когда оказывалась ко мне лицом, я видел, как блестят ее глаза, — они были не так чтоб очень большие, но яркие, словно подсвеченные изнутри, чуть раскосые зеленоватые глаза.
…Давешний старик вахтер снова долго и дотошно изучал мой пропуск, прежде чем выпустить меня за ворота. Я подумал: вот ведь охрана, бдительность, целая система мер безопасности, а все-таки где-то светится незаметная щель… Где же?
Гена дремал в «газике». Разбудив его, я сказал, чтобы он ехал домой один. Хотелось пройтись пешком, подумать, тем более что жара стала спадать.