Страница 38 из 48
— Это действительно было письмо от вашего отца?
— О, да. Я не сомневался. Почерк, и потом там есть такие… такие… ну, маленькие детали. Подробности. Фамильные подробности, которые никто, кроме фамилия, не знает. Отец писал, что тот, кто принесет мне письмо, друг наша семья. Этот друг и его коллеги помогают жить наша фамилия очень хорошо, очень хорошо устраиваться, отец работает на хорошей работе и даже способен посылать мне деньги. Если я буду любезен с его другом. И я должен быть любезен, если я любящий сын. И если я хороший немец. О, это мне не очень понравилось. Я не люблю это слово — «хороший немец». Вы понимаете меня? У нас в Германии очень часто говорят это выражение.
Но «хороший немец» — это на самом деле есть плохой немец. Вы понимаете меня? Особенно сейчас, когда Гитлер… Я хотел знать, что будет дальше. Он отдал мне деньги, три тысячи рублей, и говорил, что и вперед сможет передавать мне деньги от папы. У него есть в Нижнелиманске друзья, и через них он будет передавать эти деньги. Как много друзей у моего бедного папы, подумал я, но ничего не сказал. А мой гость добавлял, что это можно будет делать, если я буду выполнять просьбы… да, его просьбы и поручения. Тут я совсем хорошо понял, что есть мой гость. И я ему сказал, что мало времени, потому что много времени занят на заводе. О, это ничего, говорил он, поручения будут, наверно, тоже на заводе. Но я не хотел.
Я не сумел скрыть досады:
— Это, товарищ Верман, очень благородно, но, пожалуй, вы поторопились.
— О, нет, нет! Это есть далеко не все. Раньше он говорил с улыбкой, так ласково, как друг моя фамилия, семья. А теперь он сделался злой, хмурый, сердитый. Он говорил — я забывал, что я немец, а не немецкий специалист. Вы понимаете? А немец всюду — в Россия, в Америка, даже на Северный полюс — всегда обязан быть немец. Он обязан думать про свой фатерлянд… отечество. И выполнять приказ отечества. И еще я должен помнить, что моя фамилия может потерять свои друзья, если я не буду помогать. Сейчас в фатерлянд очень плохо терять такие друзья. Моя фамилия, особенно мой брат, будет очень недоволен.
— Почему особенно брат?
— О! Вот это есть самое главное. Вы знаете, почему этот человек пришел ко мне? Он пришел ко мне, потому что мой брат есть… командир штурмабтайлунг… штурмовик. Да, это так. Поэтому они… наци… доверяют моя фамилия. Но они не знают другое! — с жаром сказал Фридрих. — Они не знают, что мой другой брат… Йозеф… он был коммунист, айн ротфронткемпфер, ну, как это… красный фронтовик… И он умер… то есть его убили… в Гамбург, десять лет назад…
— Во время восстания?
— Да. На баррикада в Бембэк. Отец, мой фатер, скрыл, как умер Йозеф. Он не занимался политика, мой отец, никогда. Он просто механик на верфи. Они убили мой брат… его сын… Я достаточно понятно говорю по-русски?
Он очень волновался, Фридрих Верман, чем дальше, тем сильнее, и я, как мог, постарался его успокоить.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ Верман, вы отлично говорите по-русски. Я вас прекрасно понимаю.
— Спасибо, товарищ. Я хотел говорить, что я живу в Советская Россия пять лет, но я живу не пять лет. Вы понимаете? В Советский Союз приехал совсем другой Фридрих Верман. Совсем другой, чем живет тут теперь. Понимаете? Я слишком много увидел здесь…
— Очень много, — не удержался я от поправки.
— Нет, слишком много! Вот. И я не желал быть агент Гитлер в Советская Россия. Но! — Он поднял указательный палец. — Но! Я ему это не сказал!
Я облегченно вздохнул.
— Я сказал, что я хороший немец. Но я очень боюсь, потому что он не знает, что такой ГПУ. А я живу в Россия пять лет и уже очень хорошо это знаю. Тут мой гость засмеялся. Очень тихо, шепотом засмеялся. — Фридрих изобразил, как это было: он округлил глаза, опасливо оглянулся по сторонам, и я словно воочию увидел этого «гостя», который живет все время настороже и даже смеется «шепотом». — Он сказал, — продолжал Верман, — что мне не надо бояться, что я сам буду улыбаюсь, когда вспоминаю, как я боялся. И я тоже стал смеяться.
— И тоже шепотом?
Фридрих посмотрел на меня, захохотал, но тут же стал снова подчеркнуто серьезен:
— И тоже шепотом.
— Значит, вы согласились?
— Да. Конечно.
— И он дал вам поручение?
— Нет. Он сказал, когда я буду понадобиться, я получу почтовая открытка. В ней будет написано: «Фред, куда ты пропал? Хочу тебя видеть. Жду». Потом там будет написано время и пункт… то есть место. И подпись: «Твой Федя». Когда я прихожу, ко мне подойдет человек и скажет: «Гутен таг, Август, то есть Фридрих Августович». У него был с собой бутылка вина. Хороший вино: мускат «Красный камень». Мы пили до дна. Я пил и думал, как мне пойти к вам.
— Когда это было, товарищ Верман?
— Это было… это было… сегодня есть двадцатый август, а то был семнадцатый август.
Семнадцатое августа! На следующий день после прогулки по городу Кузьмы Данилыча… Есть ли между этими эпизодами связь? Загадка. Кто этот приезжий? И приезжий ли он? Загадка за загадкой, а где разгадки? Ну, так или иначе, но все станет проясняться. Весь вопрос в том, как: так или иначе? О, это далеко не безразлично. И для дела. И для меня.
Так я подумал, а сказал другое:
— Товарищ Верман, и вам и нам следует действовать крайне осторожно. Ваша семья не должна пострадать. Даю вам слово, что вы не пожалеете, что пришли к нам.
— Товарищ, я все равно не пожалею. Я инженер, но я пролетарский человек. Я очень люблю своя фамилия, но я не предатель Советская Россия.
Это прозвучало чуть высокопарно, быть может, но зато было сказано с чувством. С искренним чувством.
— Большое спасибо, товарищ Верман. Условимся так. Вот вам мои телефоны. Как только придет открытка, сразу звоните. Сразу! В любое время дня и ночи. Звоните из автомата. Если меня не будет, передайте: звонил… ну, скажем, Василий. У вас нет телефона? Ах, есть! Чудесно. Сейчас запишу. Ну и в экстренном случае позвоню вам сам. И, надеюсь, вы ни с кем не станете делиться тем, что произошло?
— Конечно, товарищ. — Фридрих ответил совершенно спокойно, без тени обиды: дело есть дело.
— А домой я вас сейчас завезу на машине.
— Зачем? Дождит уже совсем меньше…
— Да вы не беспокойтесь. Я ведь и сам еду домой.
Дома я рассказал ребятам о неожиданном появлении молодого Вермана.
— Ну, Алексей Алексеич, — торжествующе сказал Славин, — так кто из нас физиономист?..
Остановись, мгновенье!
Под выходной день около четырех часов в нашем гостиничном номере затрезвонил телефон. Говорил Иван Михайлович Шевцов. Сигнал Шевцова был чрезвычайный.
Инженеру позвонил Штурм, вызвал его на рандеву и приказал через час прибыть в городской сад и в потоке гуляющих направиться в боковую аллею. В правой руке держать номер журнала «Судостроение». В конце аллеи Шевцову следовало отойти в сторону, положить журнал в правый карман пиджака, повернуть по аллее обратно. Так он должен был прогуливаться, покуда его не обгонит человек, который на ходу сунет ему спичечный коробок. После этого инженер должен был отправиться на вокзал, взять билет на харьковский поезд и доехать до станции Зиминка. В Зиминке ему предстояло выйти и взять билет на поезд, следующий в Одессу, в международный вагон. Там Шевцов должен был войти в купе номер три и сказать:
«Простите, я брал у вас спички, спасибо, но они не горят», — и, услышав в ответ: «Возьмите на столе другую коробку», — положить свой коробок на столик, вернуться на место, а прибыв в Одессу, пароходом возвратиться в Нижнелиманск.
Позвонив Захаряну с просьбой о подкреплении, мы со Славиным тут же помчались в городской сад.
Почему Штурм изменил обычный порядок передачи? Кто вручит Шевцову посылку? Что за новое действующее лицо? Быть может, это неизвестная нам еще ветвь сети?
Вот и боковая аллея. Публики здесь было уже много. Люди постарше чинно прогуливались, обмениваясь поклонами со знакомыми; тесно прижавшись, словно было уже темно, сидели парочки; сбивалась шумными стайками молодежь.