Страница 55 из 86
Кеша осторожно потрогал свой синяк и лишь протяжно вздохнул, будто вспоминая о чем-то хорошем и навсегда ушедшем.
— Она по тебе сохнет? — спросил он прямо.
— Не то чтобы. — Я неопределенно дернул плечом. — Никак не могу ей втолковать, что служебные романы должны заканчиваться вместе со службой, в шесть вечера.
— Хорошая девушка, — вздохнул Кеша. — Она мне нравится. Я бы женился на ней.
— Кажется, ты на Валентине хотел жениться?
Кеша опять осторожно тронул налившуюся кровью скулу и неохотно заметил:
— С ней у меня было-то всего… Полраза. Только ухаживал, а она… Вообразила себе невесть чего! И вообще она к моему духовному уровню теперь не подходит.
Одновременно с последними словами раздался грохот атлетического кулака, барабанившего в запертую дверь. Деревянное полотнище жалобно выгнулось под мощным напором.
— Я щас тебе покажу «полраза», — негодовала Валюшка. — А кто меня подговаривал мужа бросить, моего милого Нисхата Желтыбаевича, этого святого человека с отдельной комнатой в хорошем районе? Кто мне платья блестящие дарил, кто называл меня сдобной булочкой?
— Батоном хлеба, скорее. Буханкой! — грубо огрызнулся Кеша, находясь под спасительным прикрытием двери.
— Ну, Кешка! — злобно зашипела Валюшка в замочную скважину. — Припомню это я тебе, ой как припомню… Поскачешь ты у меня белым козликом по белу светушку. Сживу я тебя из нашей квартиры, как есть сживу, и братец твой тебе не поможет. Участковому все про тебя расскажу, поведаю про все аферы ваши с бумагами и компьютерами, он тебя в тюрьму посадит и вышлет к черту на кулички, куда Макар телят не гонял, в твой Сыктывкар! Вот! Съел?
По коридору загремели удаляющиеся шаги.
Кеша сжался под моим вопросительным взглядом.
— Что она знает?
— Да ничего она не знает, — дрожащим от испуга голосом начал оправдываться он. — Грозится только. Про бумаги проговорился спьяну, вот она и…
— Нарушение пункта седьмого договора. А заодно и пятого, — грозно напомнил я.
— Так это когда еще было! Я ведь теперь понимаю все. Я ж изменился. Не пью, по матушке не выражаюсь и вообще вырос как личность.
Я мрачно усмехнулся и положил на стол ноутбук.
— Ладно, личность… С Алиной я как-нибудь сам разберусь, а ты, если еще будешь крутить шашни… Докрутишься!
Кеша горячо закивал, преданно ловя мой строгий взгляд.
— Давай-ка лучше посмотрим, как ты усвоил программу. Задание следующее. Ты должен просмотреть состояние счета в банке «Банк-инвест», пользуясь таблицей кодов, и провести сумму через систему киберплат. Начали…
— Слышь, чувак, чё тебе надо? Чё ты здесь ходишь, топчешься, разнюхиваешь? Ты чё, из ментовки, что ли? Выясняешь, кто прописан, а кто нет? Так вот, прописанная я здесь законно. Временная регистрация у меня по месту жительства у мужа моего, Нисхата Нигматуллина. Видел небось, косоглазенький такой туточки бегает? Во-во, это мужик мой. Бывший. Потому как я свободная женщина и развожусь с ним, когда захочу.
А ты чего тут шляешься? Землю роешь? Думаешь, не слыхала, как ты старуху Митрофановну пытал, про Кешеньку моего все выспрашивал? Про родимого моего, сокола яснокрылого… Или ясноглазого? Как правильно, не в курсе? Ох, пропал мой соколик, сгинул на чужбинушке, в дальней сторонушке… Оставил меня, любовь свою верную, жену свою истинную. На кого он меня покинул…
Может, на тебя, а? Шучу я, шучу…
Сволочь он, этот Кешка, оказался. То все подкатывал ко мне с речами ласковыми, все шептал: Валентина, красота ваша необыкновенная, не встречал я на земле пригожести такой, в музеях ее нужно выставлять для любования трудящихся. Платье подарил. Дорогое, между прочим. Блестючее все, аж огнем играет на свету. Сама выбирала! В магазине выбирала, как артистка, а не на рынке у метро. Пойдем, говорит, Валентина, оденем твою красоту в неземные одежды. И пошли мы…
Эй, Кешка, Кешка, дрянь голопузая! Ну мужик был, ну мужик!.. А плел как! Турусы на колесах строил — закачаешься. Я, говорил, Валя, хоть и сидел в местах отдаленных, но душу свою нежную сберег на крайний случай. Я говорит, служу моему братцу, как обязан по трудовому договору и в силу родственной любви, но притом душу свою бессмертную продавать не намерен. Я, говорит, может, артист внутри и натура возвышенная, нездешних мест обитатель. Мне, говорил, птице высокого полета, простор нужен. И в тот простор я тебя, Валя, навсегда хочу забрать в качестве своей прекрасной дамы. Очень уж ты, говорил, красивая и на доброту отзывчивая.
Это, значит, намекал он мне на наши возвышенные перспективы.
А я так думаю, это братец его с панталыку сбил. Понимаешь, братец тут у него родный неподалеку обретался, все ему, Кешке, прожекты небывалые разрисовывал, красок не жалел. Мол, будет Кешка жить в своем дому, одеваться как буржуй, на машине ездить, если его станет слушаться. Ну Кешка, дурной, и слушался, рот открывши.
А братец его тот еще типчик. Я таких, с гнилым нутром, сразу различаю, у меня издавна нюх на них! Он Кешку моего по всяким учителям таскал, книжки заставлял изучать. А на меня все косился зло и братца все обрабатывал, чтобы, значит, тот мной заниматься бросил, а все свои освободившиеся силы кинул на изучение предметов жизни.
Но и Кешка тоже не лыком был шит. Ну, как братец за порог, я сразу шасть к нему. И обнимаемся мы, милуемся, пока тошно не станет.
Ну, конечно, меж нами тоже не все гладко было. Пару раз муж мой законный меня из его объятиев выволакивал, домой возвращал. А потом я еще с Коляном повздорила из-за него. Ну ты Коляна видел, сосед мой, на стройке работает. Сын у него еще такой, Мишка, прыщавый весь, как кукушечье яичко. Вспомнил? Ну вот… Сынок его тоже на меня, конечно, заглядывался, но я с ним быстро свои дела закончила. Молод больно. Никакого интересу нет, одни сопли. Скучно!
Так вот, этот братец Кешкин… Все будто бы хотел его в люди вывести. Это так у них называется! Таскал его заместо себя на всякие совещания. Я хотела и с ним тоже, с Сашкой этим, контакт установить, но только он в мою сторону даже и смотреть не пожелал. Весь в свою цель устремленный был, как одно пчелиное жало.
Я Кешке говорю: дурной, чего ты лезешь? Чего не хватает тебе? Живешь себе — живи. Кормят тебя, поят — и ладно. Не лезь высоко, оттуда если падать — можно больно удариться. А Кешка мне на это опять долдонит: мол, хочу, Валентина, тебя тоже с собою вознести. Хочу, чтобы ты жила, как королева, вместе со мной в отдельном помещении, одевалась в шикарные платья и красотой своей далеко прославилась. А мы бы с тобой зажили бы как кум королю и горя б не знали.
И ведь права я оказалась! Ой как права, мамочки! Так права, что хоть вешайся. Сманил этот Сашка моего Кешеньку, да и довел его до доски гробовой, до сырости могильной. Отнял у меня моего соколика-а-а… А-а-а…
Откуда знаю? А как же мне не знать! Это ж просто, как дважды два. Ну, ты сам рассуди, если б с Кешенькой все ладно было, разве ж он меня оставил бы в безвестности, в тоске сердечной? Ни за что! Хоть тайком, хоть тишком, но дал бы мне весточку, чтобы, значит, не тревожилась я, чтоб сердце свое понапрасну не надрывала. Потому как у нас ведь не просто шуры-муры были обыкновенные, из тех, что по пять раз на дню случаются, у нас ведь высокое чувство!..
А от Кешеньки моего ни весточки нет, ни знака. Сгинул он, стало быть, в тоске и печали. Лежит сейчас, миленок мой, на дне могилы, в тесной сырости гробовой, сложил свои белы рученьки на груди, глазки свои светлые закры-ы-ыл…
Ты думаешь, иначе оставила бы я его в спокойности жить? Ни за что! Я и телефон братца его тихонько разузнала. Когда Кешенька пропал, звонила ему с намеками. Припугнула малость, чтоб не сильно рыпался. Мол, или колись, мужик, или я в милицию пойду. Да только мы с ним в сумме не сошлись. Посчитал он, что слишком много я затребовала. А мне ведь что, разве много надо? Только чтобы было чем одеться, укрыться да еды малую толику, чтобы с голодухи ножки не протянуть.