Страница 30 из 46
Пришел в отряд в августе или сентября девятнадцатого, измученным и оборванным. Заявил, что бежал из «эшелона смерти»… Как интеллигентный человек оказался очень полезным – вел всю документацию отряда, умел работать с картой. Неоднократно просился в бой и в разведку, но командир отряда не отпускал Никодимова от себя – берег… В разгром колчаковщины все же вырвался в разведку, вместе с одним товарищем и… не вернулся. Посчитали погибшим, но вскоре пришло от Никодимова письмо: сообщал, что вступил в регулярную Красную Армию. Так, мол, сошлись фронтовые дороги…
Казалось бы, все ясно: наш Аркадий Ильич – боевой партизан, заслуженный большевик-подпольщик и бывший красноармеец. Так ведь? Но почему же он, беспартийный, пишет липовые анкеты, ни словом нигде не оговорился о пребывании у колчаковцев в заключении, партизанский стаж указывает не с девятнадцатого, а с восемнадцатого года?
Уральцы молчали, а тут я получил одно сообщение по своей линии: явился в органы с повинной некий подполковник Драницын, бывший начальник второго отдела одного из колчаковских формирований. Оный Драницын заявил, что больше не хочет быть врагом советской власти, и в числе прочих откровений сообщил, что в нашем районе скрывается бывший контрразведчик Рутковский Николай Николаевич. Кем работает Рутковский и под какой фамилией живет, Драницын не знал… Кроме того, подполковник сказал, что в наши палестины выбыл на днях еще некий штабс-капитан Лихолетов. В свое время был другом Рутковского; надеялся встретиться с приятелем и просить у него материальной помощи…
Я немедля послал фотографию Никодимова для предъявления раскаявшемуся подполковнику и тут же получил письмо уральцев. Оба родственника, посмотрев карточку, категорически заявили: нет, это не наш Аркаша!
Таким образом, можно было сделать некоторые выводы. Но я медлил с арестом «Никодимова»: нужно было через него выследить и штабс-капитана, которого мои люди упорно не могли обнаружить. И вдруг – «Никодимов» утопился. Весь план полетел к черту! Понимаешь, Гоша, как обидно было?!
– Мне сейчас еще больше обидно: ты знал, кто такой Никодимов, и допустил, чтобы следствие пошло по ложному пути! Хорош друг!
– Видишь ли… дружба дружбой, а служебный табачок врозь. Должен тебе сказать со всей откровенностью: первые дни я сам верил в самоубийство. Ничего удивительного – разве не мог, охваченный предчувствием беды, Рутковский покончить со всем этим одним ударом? Примеры – были! То, что наш «подшефный» перед «самоубийством» сильно переменился, это заметили все окружающие. Заметил и я. Даже побаивался: неужели допустил где-нибудь промашку? Такие матерые волки, живущие годами начеку, очень наблюдательны. Окончательно убедила меня в симуляции самоубийства марлевая повязка.
– Какая повязка? В следственном материале эта деталь не фигурирует.
– В твоем – нет. В моем – играет существенную роль. Марлевую повязку со следами сукровицы и сильным запахом керосина мои люди обнаружили в балагане на затопленном поле, в шести верстах отсюда, где состоялась тогда трогательная встреча старых друзей…
– Значит, обнаруженный корсаковской милицией труп?..
– Штабс-капитана Лихолетова…
– Здорово! И тут ты мне ничего не сказал! Все же, ты скотина, Виктор!
– Зря ругаешься. Все равно: то, что ты проделал, нужно было проделать по чисто юридическим соображениям. Будешь спорить?
– Нет, не буду… Ну. дальше?
– Дальше я вспомнил: в империалистическую и гражданскую войну солдаты, чтобы избавиться от фронта, наносили себе ранки и при помощи керосиновых повязок растравляли страшные язвы… Сперва врачи верили, что это «солдатская медицина». Ведь и посейчас в деревне керосин – «лекарствие»… Но потом военно-полевые суды стали за керосин на ранках расстреливать… Я ведь старый солдат… А господин Рутковский в прошлом студент-медик… Вся эта вторая симуляция с «сифилисом» бесподобна по своей «искренней» простоте и лиричности! Неудивительно, что ты, как говорится, – «клюнул»… Ну, что ж дальше? Убив дружка и переодев труп в свое платье, Рутковский бросил покойника в воду. Вспомни: в те дни по реке густо шли бревна где-то разбитого плота. Они размолотили штабс-капитана так, что и родная мать не узнала бы. Все делалось с расчетом: попробуй, найди в груде человеческого мяса пулевую ранку или разбери черты лица!
После этого «подшефный» исчез, как провалился… Тем неприятнее мне было получить вскоре копию протокола допроса Драницына с перечислением всех дел нашего «Нерона», о которых я с ним кратко беседовал при аресте. А вслед за сим последовал мне выговор. Только об этом – помалкивай. Это для личного пользования. Я просто так: чтобы тебе легче стало…
– Не совестно, Павлыч?
– Ладно, ладно! Знаю я, что такое профессиональное самолюбие! Ну-с, так вот: предупреждение всем нашим линейным органам фирма сделала, но и без того было ясно, что на железную дорогу Рутковский сейчас не полезет. Во-первых, требовалось переждать малую толику времени, пока все утихомирится, во-вторых, нужно было раздобыть денег. Оба: и Рутковский и Лихолетов были нищи, как церковные крысы. Значит, начнет искать временную берлогу. А где? В деревнях нельзя. Там секретаря РИКа чуть не каждый мужик знает… Следовательно, в лесу. Лето… «Каждый кустик ночевать пустит»… Усилил я наблюдение во всех прилесных селах к деревнях. И вот стали поступать донесения из Тупицыно: некая Нюрка, работавшая в районной больнице, а нынче проживающая с отцом и матерью в Тупицыно, что-то зачастила в лес… И наблюдатели приметили: грибов из леса не носит, а приносит… синяки. Уйдет – нормально, а вернется: то глаз подбит, то губа заплыла, то руки поднять не может… Полюбилась мне эта Нюрка до ужасти. Организовал я ей «провожатых», и выследили брошенную углежогом землянку.
Однажды ночью Нюрка исчезла из деревни. Родители, знавшие кое о чем, не беспокоились, бывали лесные ночевки и раньше, а барышня, очутившись в моем «палаццо», расплакалась и разоткровенничалась. Открылась тайна землянки. Выяснилось, что старый возлюбленный, обосновавшийся на лесной полянке, требовал от подружки организовать убийство и ограбление почтаря, ночевавшего во время наездов в Тупицыно в доме Нюркиного папаши. Нюрка должна была «вызнать», когда у почтаря будет с собой более или менее крупная сумма денег, и сообщить возлюбленному. Роль наводчика Нюрке не нравилась, и она отказалась. Рутковский сказал, что он скрывается «от растраты», и Нюрка требовала, чтобы дружок вышел из добровольного заключения, «объявился» и, отбыв срок наказания, женился на ней. Такая «программа-максимум» отнюдь не входила в расчеты мерзавца, и Рутковский начал сожительницу лупцевать… Ну, если женщину, даже любящую, начинают бить чуть не ежедневно, она превращается в тигрицу… Вот и все…
– Скажи, Виктор Павлыч… Это правда, что твои братья расстреляны колчаковцами? – спросил я после паузы. – Ты ведь никому об этом не рассказывал.
– Правда… Но к делу совершенно не относится…
– Нет, относится… Откуда Рутковский мог знать об этом? Вспомни-ка его слова у землянки…
– Черт возьми! А ведь правда! Откуда он мог знать?
– Твоя фамилия – настоящая?
– Самая распрадедовская.
– Кто подослал Рутковского к партизанам под видом Никодимова?'
– Драницын. Он рассказал об этом подробно.
– А до этой провокаторской засылки кем Рутковский был в контрразведке?
– Сперва комендантом, потом, кажется, следователем…
– Не думаешь ли ты, что знакомство Рутковского с твоей фамилией более раннего происхождения, чем в Святском?
– Думаю, Гоша! Думаю! Сейчас – думаю! – вскочил со стула Дьяконов. – Верно, друг! Очень и очень возможно!
Помолчав, Дьяконов сказал угрюмо:
– Одного не могу понять… Что заставило его симулировать самоубийство? Почему он принял это решение? Импульс этот самый, черт его побери, мне нужен!.. Понимаешь? Все ломаю голову и не могу понять – где я промахнулся?.. Ничего другого здесь не могло быть – только мой промах…
– Нет, Павлыч, – ответил я, – нет. Тут другое…