Вася Алексеев

Вася горячо спорил:

— Наш же он, не белый, видно, что наш! Мало ли что носил раньше погоны!

И тут загудел полевой телефон.

— Орудия к бою!

Путиловские пушки подняли свои зеленые стволы, и бронированные платформы дрогнули от гулкого залпа. Несколько пристрелочных выстрелов — и шквальный огонь на поражение. Один за другим снаряды обрушились на вражеский бронепоезд…

Чумазые от пороховой гари путиловцы после боя радостно встречали командира. Теперь они знали — он свой. И еще они убедились, что он отличный артиллерист.

Так двигались они с боями по дороге — дрались с врагом и набирались боевого опыта. И Вася, которого все привыкли видеть с газетой и книгой, теперь был неразлучен с винтовкой и пулеметом. Он первым выходил вперед, когда надо было тянуть телефонную линию или чинить пути под огнем, пробираться к пехоте под носом у врага, идти в рискованную разведку. Это был находчивый, бесстрашный боец и сердечный товарищ. Он и здесь сразу стал общим любимцем.

Срочная телеграмма заставила бронепоезд вернуться в Питер. Развели пары и двинулись полным ходом. На Питер наступал Юденич, надо было отстаивать родной город.

Несколько дней простояли на Путиловском — заделывали пробоины, меняли стволы орудий, хорошо поработавших в бою. И снова на фронт.

…В тяжелый час пришел бронепоезд в Гатчину. Враг, прорвавший фронт, наседал. Разрозненные, измотанные в боях красноармейские части беспорядочно отходили. Надо было остановить их, не дать распространиться панике, надо было хоть на какое-то время задержать белых. Нескольких коммунистов с бронепоезда отправили в пехотные части. Среди них был Вася. Он действовал словом и винтовкой, собирал отступавших бойцов и вел их в контратаки.

Бронепоезд стоял под парами. Было ясно, что долго Гатчину удержать не удастся. Посланные в пехоту товарищи возвращались. Пришел Женя Людкевич, пришел Павел Гервинский…

— Как там? — с тревогой спрашивали бойцы.

— Трудно, белые прут…

Товарищи рассказывали о тяжелых, неравных боях. Впрочем, об этом можно было и не распространяться. Бои шли уже рядом, белые ворвались в город, была слышна яростная пальба на соседних улицах.

Ждали до последней минуты. Белые подошли уже к самому вокзалу, еще минута — и они выберутся на железнодорожное полотно. Больше стоять тут было нельзя. Загремели буфера бронированных площадок, поезд тронулся. И в это мгновение раздались выстрелы. Наблюдатель на бронепоезде увидел, как на перрон выбежал красноармеец в разодранной гимнастерке, с винтовкой в одной руке и с гранатой в другой.

— Вася! — узнал наблюдатель. — Алексеев, сюда!

Вася вскочил на подножку бронеплощадки, катившейся вдоль перрона. Дружеские руки подхватили его.

— Целый?

— Мне что! А вот их там осталось, кажется, немало.

Вася махнул рукой в сторону станции, где дрался еще минуту назад.

Бронепоезд вырвался из Гатчины, но очень скоро ему пришлось побывать там снова — на рассвете следующего дня. Он выходил на позицию к станции Пу-дость, когда с тыла от Дудергофских высот открыла огонь прямой наводкой артиллерия белых. Бронепоезд оказался в мешке. Враг спереди, враг сзади, враг на фланге… Его не было только с одной южной стороны. Люди могли отойти туда, но это значило бросить бронепоезд.

— Легче пустить себе пулю в лоб, чем уничтожить такую машину, — сказал командир.

Он твердым взглядом посмотрел на товарищей:

— Будем прорываться через Гатчину!

И поезд снова двинулся вперед, на врага.

Детали операции разработали уже на ходу. Через Гатчину в Питер идут две железные дороги — Балтийская, на которой был сейчас бронепоезд, и Варшавская, на которую ему предстояло выйти. Эту линию враг перерезать еще не успел. Но перейти на нее бронепоезд мог только в самой Гатчине, где был уже враг.

Без огней, во мгле, под проливным дождем поезд продвигался к Гатчине. Когда до нее осталось два-три километра, командир скомандовал: «Полный пар!» Так, на бешеной скорости влетели на Гатчинский вокзал. От резкого торможения всё полетело с мест. Несколько бойцов соскочили с площадки и перевели стрелку — на Варшавскую дорогу. Вася Алексеев не видел этого, всё дело заняло несколько минут, а он лежал у своего пулемета и длинными очередями сек по вокзалу, по ближним путям, не давая белым подойти.

Артиллеристы Юденича не успели и спохватиться. Когда они открыли огонь, бронепоезд выходил уже на Варшавскую линию. Теперь было рукой подать и до станции Татьянино. Там можно было остановиться и занять боевую позицию. Там были свои.

Так совершил эту трудную операцию путиловский бронепоезд № 44 имени Володарского. «Призрак Володарского» — называли его белые. Он, в самом деле, подобно призраку, пролетел через город, занятый врагом, но Вася Алексеев и его товарищи тут же огнем заставили белых почувствовать отнюдь не призрачную, а боевую силу бронепоезда.

Это произошло 17 октября 1919 года, а 3 ноября бронепоезд имени Володарского снова подошел к Гатчинскому вокзалу, он ворвался в город вместе с красноармейскими частями, гнавшими белых. Так еще раз попал в Гатчину Вася Алексеев. Теперь ему предстояло тут работать — наводить революционный порядок, восстанавливать Советскую власть. Он стал председателем Гатчинского ревкома.

Расставание было недолгим — пожал товарищам руки и закинул за плечи тощий вещевой мешок.

— Счастливо, Вася, поправляйся скорее! — кричали ему вслед.

Товарищи точно провожали его в лазарет, а не на работу. У него был плохой вид в последнее время, здоровье сдало, это видели все, только он один не хотел этого признавать, он один смеялся над недугом. Ушел с бронепоезда и сразу погрузился в новую работу — весь, с головой. Иначе он не умел и не мог.

В двадцатых числах декабря Вася приехал из Гатчины в Питер, домой. Он вошел в комнату и слабо улыбнулся бросившейся навстречу Марии:

— Что-то раскис я, видно, простыл в поезде. Холодина…

Ему было трудно говорить. Силы как-то сразу оставили его, бил жестокий озноб.

— Простыл я, здорово простыл, — виновато бормотал он.

Но это была не простуда. Тяжкая болезнь накинулась на переутомленный, уже подорванный организм — сыпняк. Старый врач, которого позвала Мария, поставил диагноз сразу. Вася уже не слышал его слов, он был без сознания.

Несколько дней Мария не отходила от постели мужа. Она не замечала, как наступали ранние сумерки и как занимался за окном поздний, тусклый декабрьский рассвет. Всё для нее смешалось, всё сосредоточилось на одном — спасти, выходить Васю.

Конец наступил 29 декабря. Только за неделю перед тем ему исполнилось двадцать три года. Так они и не успели отпраздновать день его рождения.

Несколько часов Мария неподвижно просидела над телом мужа. Не плакала, не произнесла ни слова.

— Теперь нужно о себе подумать, — сказал ей старый доктор, написав какую-то бумагу. Она кивнула, но, кажется, не поняла его слов. Она неотрывно смотрела на Васю. Соседи пробовали увести ее, она не вставала со стула:

— Потом, дайте мне еще побыть с ним.

А ночью в комнате Алексеевых раздался выстрел. Соседи бросились туда. Мария лежала на полу. Васин браунинг валялся рядом.

Их хоронили 2 января 1920 года. В четыре часа дня от ворот Путиловского завода тронулся трамвай с грузовой платформой. На ней стояли два гроба. Людской поток, вылившийся из заводских ворот, заполнил улицу. Трамвай шел медленно, и людская масса двигалась за ним. Путиловский завод провожал Васю Алексеева, своего любимца, своего сынка.

День был морозный, леденящий ветер тянул с залива. На Красненьком кладбище долго стояли, склонив головы над могилой, выдолбленной в промерзшей земле. Вспоминали ушедших, зная, что их не оторвать от сердца.

— Сегодня мы оставляем здесь Васю, но мы не говорим ему «прощай», он будет по-прежнему с нами. Для нас он — человек будущего, и прошлому мы его не отдадим. Мы вспомним его, задумываясь о том, как надо нам жить, какими хотим мы видеть своих детей и внуков. Пусть и они знают и помнят о Васе, пусть в них через годы мы узнаем черты дорогого нашего товарища, брата и друга…