Йоркширская роза

– Па не спит. Глаза у него открыты, и он пытается говорить, но лицо у него перекошено, и я не могу понять ни слова. – Голос у Роуз дрожал от сдерживаемых слез. – И каждый раз, как слова у него не получаются, у папы делаются испуганные глаза.

У Роуз тоже был испуганный вид. Лиззи почувствовала щемящую жалость к дочери.

– Все обойдется, Роуз, – сказала она, моля в душе Господа, чтобы слова ее сбылись. – Так или иначе мы справимся, а твой дорогой отец снова обретет возможность общаться с нами.

Роуз улыбнулась, хотя улыбка эта была робкой и неуверенной. Конечно, все обойдется. Да и как может быть иначе, если отец жив, а все они рядом с ним, маленькая, но дружная семья.

Роуз нашла Ноуэла на берегу речки. Он сидел, свесив руки между колен, на невысоком, поросшем травой берегу и невидящими глазами смотрел на быстро бегущую воду.

Роуз села рядом с братом. Еще совсем маленькими они любили плескаться в неглубокой речке – ее скорее можно было бы назвать ручьем – или играть на берегу. Совсем недалеко от того места, где они сейчас сидели, речка уходила под землю, но вскоре снова пробивалась на поверхность, бежала мимо фабрик и товарных складов и опять ныряла под землю. Так она и протекала под центром города, чтобы уже за его пределами проложить себе путь в большую реку Эр неподалеку от Шипли.

Все, кого Роуз знала, называли речку «вонючей канавой», и она не могла взять в толк, почему: здесь, у Бычьего брода, где они с Ноуэлом сидели, и дальше, к Торнтону и Аллертону, речка несла свои чистые воды среди нешироких полей, и по берегам ее цвели золотые калужницы и ноготки.

– Речка становится грязной, протекая мимо фабрик, – часто говорил Роуз отец. – Фабрики сбрасывают в нее отходы производства и делают это с тех пор, как были выстроены на берегу первые из них.

Фабрика Риммингтонов была построена не на берегу, и Роуз всегда этому радовалась. Она возненавидела бы ее, если бы она оказалась одной из тех, которые избавляются от всякой грязи таким отвратительным способом.

Ноуэл поднял небольшой камешек и бросил его в воду, и тогда Роуз сказала:

– Все постепенно наладится. Так говорит мама. Отец скоро снова станет общаться с нами так или иначе…

– Каким образом? – спросил Ноуэл с такой яростью, что Роуз вздрогнула. – На языке жестов? Или издавая непонятные звуки, как ребенок, который учится говорить? И какое имеет значение, что у него восстановится способность разговаривать, если он не сможет рисовать? Что значит все остальное, если он не сможет именно этого?

Роуз искоса, не поворачивая головы, с тревогой посмотрела на брата. Искусство значит для Ноуэла все, и он не в состоянии представить, что для отца это не совсем так. Во внезапном озарении Роуз осознала, что это и в самом деле не так. Лоренс страстно любил искусство, гордился своим талантом, но не подчинял искусству всего себя без остатка, как Ноуэл. Множество других вещей делало отца счастливым. Жена, мать его детей. Сами дети. Он любил посидеть в летние сумерки в саду, попыхивая своей трубочкой. Любил слушать местный духовой оркестр, когда тот играл в Листер-парке. Любил играть в шашки или гальму с ней или Ниной. Играть в шахматы с Ноуэлом.

И она сказала очень твердо и уверенно:

– Много других вещей будут иметь значение для па, они для него драгоценны. Мама. Ты и я. Нина.

Ноуэл застонал и запустил пятерню в свои и без того взлохмаченные волосы. Господи, сколько раз, вот как теперь, способность Роуз во всем находить положительные стороны доводила его прямо-таки до отчаяния!

– Почему для тебя все так просто, Рози? – спросил он, всей душой желая, чтобы так было и для него самого. – У тебя пропасть художественного таланта, но нет ни единой унции артистического темперамента.

Роуз пожала плечами. Она не была уверена, что хотела бы иметь артистический темперамент. Она всего лишь хотела работать с тканями и придумывать для них рисунки.

Роуз сорвала маргаритку и начала вертеть ее между пальцами.

– Па уже не сможет больше работать, да? – скорее утверждая, чем спрашивая, проговорила она. – А если он не сможет выходить из дома, нам нужно как можно больше времени проводить с ним, чтобы ему не было тоскливо.

Ноуэл сдвинул брови, пораженный внезапной мыслью. Она показалась ему смешной, и он поспешил выбросить ее из головы… Существуют страховые полисы, к тому же у матери скорее всего есть небольшое личное состояние.

– Я пошел домой, – сказал он, вскакивая на ноги. – У меня в самом разгаре работа над автопортретом. Потрясение, вызванное несчастьем с отцом, потребует внести изменения. Вряд ли я выгляжу сейчас так же, как раньше. А если даже и так, то я добиваюсь не просто физического сходства. Мне нужно передать душу…

Роуз осталась на месте. Ноуэл в ней не нуждается. Когда его обуревает творческая лихорадка, ему не нужен никто. Вот он решительно зашагал по траве к многолюдным улицам, которые спускались к речке, а она обхватила руками колени и сидела так, думая о том, что жизнь изменилась полностью и никогда уже не станет прежней.

Лиззи отодвинула свой стул от бюро красного дерева и чисто механическим, привычным движением подобрала выбившуюся из узла волос на макушке прядь и пристроила ее на место. Наверное, уже в пятый раз она просмотрела арендную книжку, чековую книжку и счета и пришла к неизбежному выводу, что жить как прежде без того жалованья, которое Лоренс получал у Латтеруорта, им не удастся. Арендная плата, казавшаяся раньше вполне разумной, теперь представлялась чудовищной. Цифры в чековой книжке Лоренса, вроде бы столь утешительные, выглядели почти смешно. В течение всей их совместной жизни Лоренс зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить семье скромное, но безбедное существование, однако получаемый доход был не столь велик, чтобы делать сколько-нибудь серьезные сбережения. Лоренс не получит ни пенсии, ни выплаты по болезни.

Лиззи потерла пальцами виски, пытаясь уменьшить таким способом боль в глазах. Может, пустить жильца? Это означало бы, что либо она сама, либо Нина с Роуз должны перебраться в мансарду, а Ноуэл в результате лишится своей студии. И велика ли прибыль от жильца? Хватит ли этих денег, чтобы Нине и Ноуэлу не пришлось идти на фабрику? Кстати, на какую фабрику они могли бы устроиться? Уж конечно, не к Риммингтонам, она скорее умрет, чем допустит такое! Простые рабочие на фабрике у родного деда? Ни за что! Да и фабрика Латтеруорта не слишком подходит. Получить всего лишь место ткача там, где отец занимал столь видное положение?

Лиззи запрокинула голову и невидящими глазами уставилась на красивый лепной потолок. Существует только одно решение проблемы, которое избавило бы Ноуэла и Нину от необходимости поступать на фабрику. Но решение это столь кардинальное, что она не могла представить себе, как заговорит об этом с Ноуэлом и Ниной. Лиззи знала, что Роуз сразу поймет разумность такого решения и примет его искренне и без всякого неодобрения. Ноуэл, кстати, по зрелом размышлении осознав, что такое решение даст ему возможность заниматься изучением изящных искусств, наверное, тоже поймет. Но Нина… от нее нечего ждать понимания. Она будет ошеломлена, возмущена и так далее. У Лиззи ныло сердце при мысли о том, что любое предпринятое ею действие приведет к серьезным потрясениям. В конце концов, единственный выход для нее – поставить детей перед выбором. Ей оставалось уповать лишь на то, что, если дойдет до дела, решение их будет единодушным.

– Как тебе нравится такая идея для вечерней блузы? – спросила Нина в этот вечер Роуз, когда они вместе убирали со стола и мыли посуду. Мать в это время сидела в гостиной возле отца, а Ноуэл уединился в своей импровизированной студии. Нина передвинула к Роуз по столу свой эскиз. – Ее нужно надевать поверх юбки, покрой совершенно свободный, как у джиббы, по вороту и подолу отделка из тесьмы.

– А что такое джибба? – полюбопытствовала Роуз.

– Это такая одежда с широкими рукавами, ее носят на Среднем Востоке.

Роуз была поражена: да уж, что касается одежды, Нина знает все на свете.