Страница 13 из 32
Затем она стала рассматривать первый герценовско-огаревский том «Литературного Наследства». Из ее вопросов я с огорчением убедилась, что, хотя она и ценит высоко Герцена, знает она его менее, чем мне хотелось бы, и меньше, чем я10. Я не утерпела и, когда Анна Андреевна кончила рассматривать том «Наследства», сняла с полки несколько моих любимых статей – те, где мысли ходят валами ритма – и прочитала ей вслух. По-видимому, она была увлечена, потому что, пока я разогревала обед, а потом бегала вниз за мороженым, она прилежно перелистывала Лемке, перечитывая те же статьи – «Плач», «Письма к противнику», «Поляки прощают нас» и пр.11
– Да, – сказала она за обедом, – великая проза, наравне с гоголевской, Достоевской… Вы правы: именно это есть проза Герцена, а не его беллетристика: «Кто виноват» и «Сорока-воровка». То – второсортно.
…Я между прочим спросила у нее, получила ли она деньги за свои переводы? Она рассмеялась:
– Представьте себе, я рассчитывала в этот раз получить 9 тысяч, а получила 58!
Был уже вечер, когда я отправилась ее провожать. Мы шли пешком. Когда мы проходили через Красную Площадь, Анна Андреевна показала мне дом Бориса Годунова12. Сообщила, что из ленинградского издательства ей внезапно вернули рукопись книги «Нечет»; раньше отказывались, а теперь вот вернули сами «За истечением срока хранения в архиве».
Мы взошли на мост. Анна Андреевна сказала радостно:
– Вот, получила деньги и теперь буду отдавать долги. Я Борису Леонидовичу 8 тысяч должна. У меня с этим семейством странные финансовые отношения. Борис Леонидович человек благородный, добрый, помогает многим, ссыльным и не ссыльным, да еще содержит детей Ольги Всеволодовны[25]. Зина же скупа. Чтоб оправдаться, он ее уверяет, будто все эти деньги дает мне. В ее представлении вот уже много лет он меня роскошно содержит. И вдруг я принесу всего 8 тысяч!
На мосту к нам подбежали две молоденькие девушки: «Как пройти к Малому Театру?» Анна Андреевна подробно и толково объяснила им. Мне жаль было, что девочки не знают, кто она, и не запомнят на всю жизнь ее лицо.
20 мая 53 Третьего дня Анна Андреевна уехала в Болшево.
30 июня 53 Вот и мне привелось доставить радость Анне Андреевне.
Третьего дня она меня позвала; я пошла под вечер.
Жара, в горле пересохло. Когда Анна Андреевна предложила мне чаю, я обрадовалась. Ответила строкой:
– «И я прошу как милости…»
– Как милостыни? – повторила она, подняв брови.
– Нет, как милости, – поправила я вполне уверенно. – «И я прошу как милости».
– О чем же тут уж так просить? – сказала Анна Андреевна недовольно.
Только в этот миг меня осенило, что она принимает собственные стихи за мою просьбу.
– «Но знаю, что иду туда – к врагу», – сказала я еще одну строчку.
Тогда она вдруг поняла, и все ее лицо осветилось.
– «Но знаю, что иду туда – к врагу», – произнесла она по складам, прислушиваясь.
Я прочитала:
Она и праздника, оказывается, не помнила и ужасно обрадовалась ему, вернувшемуся из небытия, и трогательно меня благодарила.
Дальше начались огорчения: это всего лишь середина – и ни начала, ни конца. Анна Андреевна уверяла меня, что я должна вспомнить все, а я надеялась на нее. Я спросила, неужели это не записано?
– Было записано, – ответила она неопределенно[27].
Быть может, именно по случаю воскрешения «Подвала памяти» мы многое вспомнили в этот вечер из ленинградских вместе пережитых времен. И она задала мне тот вопрос, который все сейчас задают друг другу: надеялась ли я дожить до смерти Сталина?
– Нет, – ответила я. – Как-то про это не думалось. Я жила в сознании, что он придан нам навсегда. А вы? Надеялись дожить до его смерти?
Она покачала головой.
Я спросила, как она думает: предполагал ли сам он когда-нибудь умереть?
– Нет, – ответила она. – Наверное, нет. Смерть – это было только для других, и он сам ею ведал.
Провожая меня в переднюю, она сказала:
– Вот как мы с вами сегодня хорошо поговорили – по душам. А то все литература и литература.
5 июля 53 Сегодня Анна Андреевна рассказала мне свой «первый день»[28]:
– Утром, ничего решительно не зная, я пошла в Союз за лимитом. В коридоре встретила Зою. Она посмотрела на меня заплаканными глазами, быстро поздоровалась и прошла. Я думаю: «бедняга, опять у нее какое-то несчастье, а ведь недавно сын погиб»13. Потом навстречу сын Прокофьева. Этот от меня просто шарахнулся. Вот, думаю, невежа. Прихожу в комнату, где выдают лимит, и воочию вижу эпидемию гриппа: все барышни сморкаются, у всех красные глаза. Анна Георгиевна14 меня спросила: «Вы сегодня, Анна Андреевна, будете вечером в Смольном?» Нет, говорю, не буду, душно очень.
Получила лимит, иду домой.
А по другой стороне Шпалерной, вижу, идет Миша Зощенко.
Кто Мишеньку не знает? Мы с ним, конечно, тоже всю жизнь знакомы, но дружны никогда не были – так, раскланивались издали. А тут, вижу, он бежит ко мне с другой стороны улицы. Поцеловал обе руки и спрашивает: «Ну, что же теперь, Анна Андреевна? Терпеть?» Я слышала вполуха, что дома у него какая-то неурядица. Отвечаю: «Терпеть, Мишенька, терпеть!» И проследовала… Я ничего тогда не знала.
Это случилось 7 лет назад. И длится до сих пор.
Сегодня она озабочена Сурковым: тем, что он не звонит. Он – редактор ее новой книги. Чагин обещал, что Сурков позвонит ей… Состав книги предписан такой:
I. Переводы.
II. Стихи о мире.
III. Лирика после 46 года.
После 46-го… Только после 46-го! А до, видимо, все зачумленное.
И еще озабочена она тем, что, несмотря на большой успех ее «Марьон Делорм» среди специалистов, ей в Гослите не предложили ничего нового из Гюго. Дали китайца, необыкновенно трудного.
– Работала три часа, глянула в зеркало – губы посинели… Такой трудный! – объяснила она[29].
Показала мне подстрочник, по ее словам «совершенно немотствующий». Он сделан каким-то старым специалистом. Тут же на полях карандашные разъяснения более молодого, более толкового китаеведа. И – крохотный китайский иероглиф, который ее очень трогает.
Она спросила, читаю ли я статьи Гладкова о языке и что о них думаю. Я их изо всех сил обругала.
– Клинический случай старческого маразма, – сказала Анна Андреевна. – Как можно такое острое заболевание демонстрировать на всю страну!15 – И, бросив гладковскую чушь, заговорила о языке Замоскворечья.
– Пойдешь в баню и слушаешь банщиц: «а татары-то разодралися» – словно симфонию… Дивно говорит Борис Леонидович, чисто по-московски, лучшего языка я не слыхивала. И сестры Игнатовы. Фонетически определить, в чем тут дело, я не могу, но наслаждение их слушать16.
Затем разговор коснулся Чехова, и она снова отозвалась о нем неодобрительно – как это бывало уже столько раз!
Я пожаловалась на свою неудачу в кино со сценарием «Анны на шее»: когда я истратила на работу уже несколько месяцев, начальство вдруг спохватилось, что в рассказе нет положительного героя.
– «Попрыгунья» была бы, пожалуй, более проходима, – сказала я, – там все есть, что требуется: и отрицательная героиня, и положительный герой…
25
Об О. В. Ивинской и о ее первом пребывании в лагере см. «За сценой»: 97.
26
«Подвал памяти» – см. «Записки», т. 1, № 24, а также в книге, подготовленной к печати академиком В. М. Жирмунским: Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. А.: Сов. писатель, 1976 (Б-ка поэта. Большая серия). – ББП, с. 196.
27
По-видимому, А. А. имела в виду «тетрадь Н. Л. Дилакторской». О Наталье Леонидовне Дилакторской (1904–1989) см. «Записки», т. 3.
28
Рассказала о том, как она ничего не знала о постановлении 46 года, когда о нем уже знали все. Оно было вынесено 14 августа. По-видимому, А. А. посетила Союз между 16-м и 19-м; в эти дни Жданов выступал в Ленинграде дважды (см. газеты 22 августа 1946 года: «Правда» «Ленинградская правда», «Вечерний Ленинград»).
29
Речь идет о стихах великого китайского поэта Цюй Юаня (предположительно: 340–278 гг. до нашей эры). Переводы Анны Андреевны опубликованы в сборнике: Цюй Юань. Стихи. Перевод с китайского. М.: Гослитиздат, 1954. Об ахматовских переводах из Цюй Юаня см. с. 75–76, 112, 116.