Цветущий сад

Стало совсем темно, и огни Хайянниса мерцали вдалеке, словно гирлянды китайских фонариков.

Нэнси повернула к дому. Завтра она напишет письмо Ве-рити. Сделать это будет не просто, но она не могла больше это откладывать. У Верити своя жизнь, и она не изменится, если дочь узнает о тревогах и душевных муках матери. Несомненно, сообщение о том, что ее мать намерена перевернуть свою жизнь, вызовет у нее шок, но это, пожалуй, единственное, что ей придется пережить. Она также напишет второе письмо дочери с просьбой вскрыть его только после ее смерти.

Нэнси брела по мрачным дюнам подобно дикому животному, которое инстинктивно находит дорогу в темноте. Ее дом приветливо белел на фоне деревьев. Нэнси задержалась на минуту, любуясь виллой, прежде чем войти внутрь. Она знала, что, покинув его в конце недели, больше никогда сюда не вернется. Карниз под крышей гроздьями облепили чайки. Жалюзи в комнате Верити были плотно закрыты, и сквозь них не пробивалось ни полоски света, которая означала бы, что девочка читает в постели. Нэнси еще глубже засунула руки в карманы. У человека дом там, где его душа, а ее душа уже простилась с виллой. Она была с Рамоном, куда бы он ни поехал.

На следующее утро позвонил доктор Лорример. В это время Нэнси уже устроилась в кресле у окна с чистым листом бумаги на коленях. Она почувствовала даже некоторое облегчение от того, что ее внимание что-то отвлекло.

— Как насчет того, чтобы провести дней пять в клинике? Не больше.

— Но зачем? — спросила Нэнси. Этот вопрос она не раз задавала себе. — Вы же говорили, что ничего нельзя изменить. Зачем же мне ложиться в клинику?

— Мы должны понаблюдать за вами, — сказал доктор Лорример с успокаивающей, как он думал, веселостью. — Понаблюдать за болезнью и взять кровь на анализ.

— Разве он покажет что-нибудь другое?

— Другое? В каком смысле?

— Например, что я абсолютно здорова, — сказала Нэнси отрывисто.

— Нет, нет. Диагноз окончательный.

— Извините, доктор Лорример, — раздраженно прервала его Нэнси, — но я не вижу смысла лежать пять дней в клинике ради бесполезных анализов крови, — Но за болезнью надо…

—…наблюдать, — закончила за него Нэнси. — Не вижу в этом смысла, доктор Лорример. Я хочу хотя бы ненадолго забыть о своей болезни, а ваши анализы не дадут мне отвлечься. Через несколько дней я уезжаю из страны и потому следовать вашим советам будет весьма затруднительно.

— Вы отправляетесь в круиз? — радостно спросил Лорример и подумал, почему он сам не догадался посоветовать Нэнси предпринять морское путешествие. Многие из его клиентов искали утешения в кругосветном плавании, хотя, к сожалению, лишь немногим удавалось его завершить. — Пожалуй, это мудрое решение, миссис Камерон. Однако уверен, что мистер Камерон из предосторожности захочет взять с собой врача и медсестру.

Нэнси с трудом сдержала желание рассказать доброму доктору, что ее муж до сих пор еще не позвонил из Чикаго и пребывал в счастливом неведении относительно ее состояния. Вместо этого она сказала:

— Полагаю, муж сделает все необходимое.

— Конечно. Ведь он же благородный человек… — начал было доктор.

— Очень благородный, — сказала Нэнси и резко повесила трубку.

Доктор Лорример, поколебавшись некоторое время, не позвонить ли еще раз, решил не делать этого. Порой обреченные пациенты вели себя крайне несдержанно. Миссис Камерон прекрасно владела собой и приняла правильное решение. Он мог поздравить себя с тем, что благополучно уладил это дело.

— Следующий, пожалуйста, — обратился он к медсестре и подумал, что, если ему удастся в очередной отпуск поймать на крючок еще одного марлина, он сделает чучело и выставит его на удивление пациентам.

Нэнси вернулась в кресло у окна и решительно написала:

«Дорогая Верити».

Затем, прежде чем продолжить, помусолила кончик ручки и засмотрелась на летящих к морю чаек.

«Знаю, милая, что это письмо может повергнуть тебя в изумление, но я долго усиленно думала, перед тем как принять решение».

Она снова сделала паузу, наблюдая в окно, как какой-то мужчина бросал мячик своему тявкающему терьеру. Да, она долго и напряженно готовилась к этому письму. Целых три дня. И твердо решила написать дочери. Она знала, что делает и зачем. Но как добиться того, чтобы Верити поняла ее без упоминания о медицинском заключении, лежащем в офисе Генри Лорримера?

Это была трудная задача. В конце концов она написала просто:

«Я полюбила Рамона Санфорда. Мы уезжаем вместе через несколько дней. Куда, пока не знаю. Напишу еще раз, как только будет известен наш адрес. Конечно, если ты хочешь этого. Надеюсь, что это так, Верити. Когда-нибудь ты поймешь меня. А пока хочу сказать лишь, что очень люблю тебя». Она подписалась просто: «Мамочка». Затем принялась за другое письмо, которое должно быть прочитано только после ее смерти.

Она ни в чем не оправдывала себя. Не ссылалась на длинный список любовниц Джека. Джек всегда был слишком поглощен своими финансовыми делами и политикой, забывая о том, что он отец. Однако, может быть, после ее смерти он станет ближе к дочери. Нэнси очень надеялась на это и не стала писать ничего, что могло бы воспрепятствовать таким отношениям.

Когда письмо было запечатано, она позвонила отцу в Бостон:

— Я буду в Бостоне завтра. Мне надо поговорить с тобой.

— Только не завтра, — поспешно возразил Чипс. В ближайшие сутки О'Шогнесси предстояло выяснить отношения с женой, и он не хотел, чтобы дочь стала свидетельницей скандала. — Я занят по горло, радость моя, — пытался объяснить он. — Не могла бы ты приехать к концу недели?

В голосе отца чувствовалась усталость, и Нэнси прекрасно понимала причину. Месяцы и особенно последние недели перед выборами вконец измотали его.

— Тогда в пятницу. Так будет даже лучше. — Она сможет до этого повидаться с Джеком. Чипс не воспримет серьезно ее решения, если узнает, что она не поговорила с мужем. Если же Джеку все будет известно, отец поверит ей.

Рассказать обо всем отцу будет нелегко. Она всегда была для него маленькой голубоглазой девочкой, которую он оберегал как зеницу ока. И Нэнси никогда не разочаровывала его. Если мать испытывала неприязнь к предвыборным делам отца, то Нэнси, напротив, всегда помогала ему. Она была его дочкой — сообразительной и хорошенькой. Он никогда не испытывал ни малейшего разочарования, что у него родилась девочка, а не мальчик. Ему было достаточно Нэнси, и она знала это. Сейчас он был на пороге переизбрания мэром города, которому служил всю жизнь. Враждебная ему пресса наверняка постарается выбить из-под него опору, которой он так гордился. Нэнси казалось, что она нашла способ избежать публичного скандала. Ее связь с Рамоном продлится всего несколько месяцев. А может быть, даже меньше. Все это время они постараются вести уединенный образ жизни. Рамон сам предложил уехать в Акапулько или на Тобаго.

— Прекрасно, дорогая. У меня как раз будет встреча с пожарниками, я приготовил речь, которая до основания потрясет старого Флинна.

Нэнси рассмеялась.

— Хорошо, я буду там, — сказала она и повесила трубку.

С Джеком невозможно было связаться. Его вашингтонский секретарь дал ей номер чикагского зала заседаний, а там ей сообщили номер телефона в отеле. Минут двадцать она пыталась определить местонахождение мужа и поняла, как далеки они друг от друга.

Конференция была в самом разгаре, и сенатора нельзя было беспокоить. Нэнси оставила ему послание с просьбой позвонить ей на Кейп-Код. В половине четвертого она позвонила ему еще раз, и ей сообщили, что сенатор получил ее послание.

В половине седьмого Нэнси снова попыталась связаться с ним. Конференция уже закончилась.

— Может быть, — предположил доброжелательный голос, — сенатор уже в отеле?

Нэнси с трудом сдерживалась, но терпеливо ждала, когда ее снова соединят с Чикаго. Сенатор был на обеде. Нэнси попросила к телефону его помощницу. Оказалось, что мисс Гизон сопровождала сенатора. Нэнси положила трубку и налила себе бренди. Она вовсе не злилась. Поведение Джека больше не могло причинить ей неприятности. Он и раньше ничего не замечал, даже если что-либо случалось с Верити. Нэнси никогда в жизни не пыталась связаться с ним во время важных заседаний. Поэтому в последние дни ее настойчивые попытки поговорить с ним должны были бы навести его на мысль, что речь идет о чем-то очень серьезном. Она отказалась от обычной прогулки и сидела перед камином в ожидании, когда Джек наконец вернется к себе в номер после вечерних встреч и вспомнит о доме. Небольшой томик стихов на ее коленях был открыт на стихотворении Эмерсона «Пожертвуй всем ради любви». Именно это она и собиралась сделать.