Страница 2 из 61
В повести Джонсона, написанной в сугубо «личном» жанре исповеди молодого человека, австралийское общество противостоит аборигену (в данном случае «цветному», полукровке). Круг мытарств героя замкнут: в первой части — двери тюрьмы отворяются, чтобы выпустить юношу, который провел там больше половины из своих девятнадцати лет, в последней — на его руках опять защелкиваются наручники. Девятилетним ребенком он украл впервые — хотелось пойти в кино, купить матери платье и простыни — и надолго угодил в исправительный дом, где усовершенствовался в технике воровства и познал «христианское» милосердие во всей его суровости. Потом — шайка неприкаянных подростков из бара, пьянки и любовь по дешевке, угон машины и уже настоящая тюрьма, а после кратковременной свободы — новое, более тяжкое преступление, и выстрел в полицейского, и угроза виселицы…
Почему умный, способный юноша, открывший для себя Книгу — Толстого и Достоевского, становится записным правонарушителем и скатывается все ниже по наклонной плоскости? Колин Джонсон показывает типичную трагедию метиса: связи с чернокожей родней насильственно оборваны, а в мир белых он допущен только на обочину. Вместе с тем в основе его поведения, вызова, который он бросает «праведникам», — не только расовая ущемленность. Это — незрелое бунтарство молодежи (отраженное и в английской литературе того же времени), которая отмежевывается от буржуазного истэблишмента, но лишена понятий о смысле бытия и собственном предназначении. Если на билете, полученном им при рождении, и была указана станция следования, горько иронизирует герой повести, «время стерло чернила, и теперь ни один контролер ничего не разберет». Настроениям безысходности созвучны пассажи из пьесы С. Беккета «В ожидании Годо», цитируемые в повести.
И все-таки юноша, которому тюрьма стала почти домом, смутно понимает, что бездумно плыть, полностью отдавшись на волю волн, не делая различий «между правильным и неправильным», нельзя. Быть может, не все еще потеряно для него, и бескорыстное сочувствие, которое беглец, преследуемый полицией, встретил у старика аборигена, оставит след в его душе. Если аллегорический мотив поражения Джонсон находит в фольклоре аборигенов (легенда о вороне и коте, пытавшемся летать), то в поисках позитивного, объединяющего людей начала он обращается к этике первобытного коллектива, еще не расколотого классовыми противоречиями.
Писатель отрицает тождество между собой и безымянным героем. Но долю своих исканий и сомнений он тем не менее в него вложил. Колин Джонсон родился в 1938 году в Западной Австралии. Воспитывался в сиротском приюте — отец умер вскоре после его рождения. Детям аборигенов, даже талантливым, трудно пробить себе дорогу в жизни. Им приходится бросать школу, чтобы зарабатывать себе на хлеб, их затягивает в омут преступности, и многие сверстники автора очутились за решеткой за мелкие преступления. Колин Джонсон работал и серьезно занимался самообразованием — изучал труды по философии, психологии, религии, участвовал в движении за прогресс коренного населения. Известная австралийская писательница Мэри Дьюрек, автор нескольких художественных и публицистических книг об аборигенах, помогла ему осуществить литературные планы.
В середине 70-х годов, вернувшись в Австралию после семилетнего пребывания в Индии, Джонсон написал киносценарий по своей первой книге. За минувшие годы роль австралийского аборигена на политической сцене настолько возросла, что писатель решил изменить рисунок образа главного героя, наделить его большей внутренней силой, придать его столкновению с обществом характер борьбы.
Биримбир Вонгар примерно того же возраста, что и К. Джонсон. Дата его появления на свет неизвестна: рождение детей у аборигенов племен Северной Австралии не регистрировалось властями. Вонгар провел юность и получил образование в Европе, но после возвращения в Австралию живет вместе с людьми своего племени. В сборнике «Дорога в Бралгу» (1978) нет рассказа, который бы не касался одной из самых драматических коллизий современной Австралии — вторжения транснациональных монополий на богатый минеральным сырьем австралийский Север; оно грозит стереть с лица земли уцелевшие племена и их культуру. Бралгу — в мифологии аборигенов остров, куда отправляются души умерших, у Вонгара — символ гибели племен, раздавленных могущественными горнодобывающими компаниями. Интересами потомков древнего народа легко пренебрегают там, где обещает несметные прибыли уран, или бокситы, или медь. У Б. Вонгара в контекст бытовой реальности входит вполне органично фантастика: духи умерших беседуют с живыми людьми, мужчина превращается в динго, женщина — в муравьеда. Но перед нами не подражание Кафке, а введение в художественную систему современной прозы тотемических и других древних верований; фигуры мифологического мышления становятся своеобразным средством сатирического гротеска. Дух почтенного чернокожего пастора, удостоенного ордена Британской империи («Могвои, дух-отступник»), тщетно взывает к бывшим «друзьям» — управляющему компанией по добыче бокситов, епископу, наконец, к королеве и просит, чтобы тело его предали земле по христианскому обычаю. Консорциум ОБМАН отказывает преданному слуге в клочке земли три фута на шесть, поскольку это может укрепить аборигенов в их земельных притязаниях.
Видный южноафриканский писатель Алан Пейтон высоко отозвался о художественных достоинствах рассказов Вонгара, где показано разрушение мира аборигенов «ружьями, законами и бульдозерами новых богов». Однако австралийская действительность 70-х годов требует от нас подчеркнуть обстоятельство, которое в нарисованной Вонгаром трагической картине не попало на первый план: аборигены не собираются сдаваться на милость монополий. Они добиваются, чтобы земли, на которых племена обитали с незапамятных времен, со всеми богатствами недр, были объявлены их неотчуждаемой собственностью. «После того как в 1967 году гуринджи вновь заняли некоторые из своих исконных земель в Дагу Рагу (Уотти Крик), земельные права стали самым важным объектом борьбы, в которой аборигены стремятся победить, а австралийский правящий класс — нанести им поражение», — говорится в книге австралийского историка X. Миддлтон «А теперь мы хотим вернуть наши земли»[4].
Литература Папуа Новой Гвинеи родилась на исходе 60-х — в начале 70-х годов под знаком борьбы за скорейшее достижение независимости, которая и была провозглашена в 1975 году. Первые страницы литературной летописи заполнили молодые люди, студенты и выпускники университета Папуа Новой Гвинеи в Порт-Морсби: Винсент Эри, Джон Вайко, Кумалау Тавали, Джон Кадиба, Джон Касаипвалова. «Крокодил», уже известный советскому читателю роман о недавнем колониальном прошлом Папуа Новой Гвинеи и бремени черного человека, В. Эри закончил диссонансом — аккордом, в котором прозвучали и смятение папуаса, жертвы социальной несправедливости в условиях смены эпох, и вера в то, что он овладеет всей сложностью современной жизни и достижениями прогресса. Но роман Эри, значительный успех новорожденной литературы, опережал ее развитие. Прошло без малого десять лет, прежде чем за ним последовали новые произведения развернутого повествовательного жанра.
В новогвинейской прозе первого урожая преобладал рассказ, часто автобиографический. И произведения, которые читатель найдет в этом сборнике, на наш взгляд, характерны для этого периода. Колониальный конфликт изображен в рассказе «Налог» Дж. Кадибы: папуас нанимается в услужение, чтобы уплатить налог, но хозяева выгоняют его за проступок, которого он не совершал.
«Детство на родном острове» К. Тавали — лучший образец широко распространенного жанра детских воспоминаний. Сделанные им зарисовки жизни на острове Манус, среди «людей моря», просты и бесхитростны, но в них есть поэтическое качество, цельность мировосприятия ребенка, для которого «край света там, где небо опускается в море», и родной остров — «самая большая земля на свете», и облако похоже на рыбу-меч, и волна «всегда смеется, ночью и днем». Дж. Вайко в монологе старика аборигена «Я и „балус“» не без юмора фиксирует момент освоения нового: островитянин впервые садится в самолет.
4
Н. Middleton. But Now We Want Our Lands Back. Sydney, New Age, 1977, p. 147.