Пароль получен

«Стоп! Спокойней!» — приказал он себе и на всякий случай снял автомат с шеи, непослушными пальцами спустил предохранитель.

Машина остановилась метрах в пятидесяти от леса. Хлопнула дверца — из кабины вышел невысокий человек в шапке-ушанке. «Наверное, Солдатенков!» — подумал Алексей.

Он не знал врача в лицо. Шерстнев описал Алексею только его приметы. Да передал пароль.

Не спуская замерзшего пальца со спускового крючка, Алексей зашагал навстречу фигуре в белом халате, накинутом поверх пальто. Ступал осторожно, зорко следя за каждым движением незнакомца.

«Все может быть, — думал Алексей, — и провокация тоже».

Но в руках у человека не было оружия. Да и выглядел он отнюдь не воинственно. Грузная фигура, круглое, добродушное лицо, толстые губы, небольшие немигающие глаза.

— Больной прибыл? — спросил Алексей.

— Прибыл, — ответил незнакомец в белом халате. — Температура высокая.

Это была условная фраза. Услышав ее, Алексей опустил автомат. Они немного отошли от машины.

— А шофер? Как быть с шофером? — спросил Алексей.

— Боится партизан. Как вас увидели, я сказал, чтобы он тихо сидел, а я пойду, сам улажу дело… Но не спускайте с него глаз, а то как бы не угнал машину.

Алексей направил автомат на машину, где виднелось позеленевшее от страха лицо шофера. Тот, видно, читал мысленно себе отходную.

— Ну а что с Готвальдом? — вырвался у Столярова нетерпеливый вопрос.

Солдатенков вполголоса рассказал, что все идет по плану. За день до пожара в селе Выпь он положил курсанта, как безнадежного, в изолятор. Туда же принесли по его приказу и привезенного с пожара Готвальда. А когда полковник Вернер приказал убрать русского, он выполнил его указание. Убрал. Но только не Готвальда, а курсанта. И вот теперь этот человек лежит в санитарной машине.

— Завтра Готвальда переведем обратно в палату. Скажу, что стало лучше.

— Осматривали его лицо?

— Да.

— Похоже на ожоги?

— Вполне. Я бы сказал — мастерская имитация. Кто это делал?

— Адам Григорьевич. Кстати, он передавал вам привет.

Лицо Солдатенкова озарилось улыбкой, но он сразу помрачнел.

— Да бедняга и сам подпекся изрядно на пожаре. Не жалел себя. Руками схватился за что-то горячее — кожа сошла. От волос и бровей ничего не осталось.

Какие-то теплые слова рвались у Алексея из души. Валентин, такой молодой, красивый, лежит теперь в госпитале, среди врагов, да еще мучится от ожогов… А ведь говорили — не лезь! Достаточно и того, что сделал с твоим лицом Адам Григорьевич. Нет, не послушался. Какой героизм!

А Солдатенков? Он уже не молод. Как пошел он на это трудное задание? Вот сейчас они идут, разговаривают, а на них смотрит шофер санитарной машины. Кто он — друг или враг? Ведь Солдатенкову надо вернуться в город, иначе немцы всполошатся. В госпитале начнется повальный обыск, и тогда — пропало.

Надо сказать врачу что-то теплое, ободряющее. Но Столяров не успел. Послышался скрип полозьев и звяканье уздечек. Это подъезжал на санях Колос с другими партизанами.

Странное чувство испытывал Алексей, когда он в партизанском лагере допрашивал выкраденного курсанта. Адам Григорьевич так хорошо организовал лечение обожженного курсанта, что тот через два дня пришел в себя, а еще через несколько дней мог сидеть и говорить. Алексей знал по опыту, как важно во время допроса следить за выражением лица пленного. Это помогает понять ход мыслей, иногда убеждает в искренности показаний, иногда выявляет их ложность. Нет, не только глаза — зеркало души. Зеркало — все лицо.

А теперь перед Столяровым сидел человек как бы без лица, вернее, с лицом мертвым, безжизненным, скрытым бинтами. И оттого Алексея не покидало ощущение, что он беседует с маской.

И Алексей и Колос прекрасно понимали, что жизнь Готвальда да и судьба всей операции зависят теперь от этого пленного. Пока Валентин не будет знать все или почти все о своем оригинале и его знакомых, друзьях, начальстве, он беспомощен. Его могут разоблачить в любую минуту. Успех допроса — успех всего задуманного дела.

Курсант охотно назвал свое имя и фамилию — Зотов Сергей Иванович. Но когда Алексей попросил его назвать место, откуда его привезли в госпиталь, тот опустил голову и промолчал.

— Хорошо, — сказал Алексей, — тогда я подскажу вам: Блестковская школа абвера.

Зотов снова промолчал. Колос и Столяров переглянулись. А что, если Шерстнев что-нибудь напутал? Или вдруг пленный откажется давать показания? На минуту Алексей ощутил под ложечкой неприятный холодок. Нет, надо заставить пленного говорить.

Алексей встал и подошел к курсанту, положил ему на плечо руку.

— Послушайте, Зотов, — начал он как можно спокойнее. — Послушайте и вникните в то, что я вам скажу. Нам известно: вы из школы немецкой разведки. Вы, русский, стали предателем Родины, пособником гестаповцев. Совершили тяжкое преступление перед своими людьми. Вы знаете, что вас ждет?

Забинтованные руки пленного беспокойно зашевелились на коленях.

— Знаю, — хрипло ответил он.

— Ну вот, — продолжал Алексей. — Я буду с вами откровенен. Вы нам нужны. И мы сохраним вам жизнь, если вы все, честно, без утайки, расскажете о себе, школе, ее руководстве, слушателях… Подумайте как следует. Мы вам гарантируем жизнь.

Алексей сел рядом с Колосом за стол и не отрываясь смотрел на Зотова.

Тот согнулся на своей койке и молчал.

— Ну? — спросил Столяров после паузы. — Что вы решили?

Зотов ответил, с трудом подбирая слова:

— Я рассказал бы вам все. Но есть одно «но», о котором я не могу говорить и которое, видать, унесу с собой в могилу. Что меня ждет — знаю и к этому приготовился…

Пожалуй, даже не смысл слов курсанта, а его твердый голос и решительность заставили Алексея поверить, что этот человек не рисуется, не бравирует и такого, пожалуй, не испугаешь. Алексей пристально всматривался в щели между бинтами, где холодно блестели серые глаза.

Нет, не таким представлял себе Алексей будущего пленника — презренного подонка, служившего врагам. Разведчик ожидал, что курсант сразу же «расколется», будет ползать на коленях, молить о пощаде. А этот ни о чем не просит и о смерти говорит как о деле простом и решенном. Поведение Зотова было так неожиданно, что какую-то секунду Столяров растерянно молчал, не зная, как продолжать допрос.

И вот уже несколько часов продолжалась эта игра в кошки-мышки. Алексей уговаривал пленного, Зотов упорно молчал.

— Эх, да что с ним церемониться… — взорвался Колос. — Поставить его к сосне — заговорит как миленький! — Геннадий вскочил, лицо его побагровело. На висках вздулись вены. Он сжал кулаки.

— Подожди! — Алексей дернул Геннадия за рукав, усадил на место и продолжал спокойно спрашивать: — Что вам мешает говорить? Ведь вы у русских. Вы видите, ваши сведения нам необходимы. Вы у своих, поймите это!

— В том-то и дело, что у «своих», — ответил курсант, и Алексею показалось, что слово «своих» он произнес с ударением.

— Загадки загадывает… — зло процедил Геннадий. — Другие воюют, матерей, отцов защищают, а он, видите ли, загадки загадывает. Эх ты, а еще русский называется… И какая тебя мать родила?

Алексей кинул на Колоса укоризненный взгляд, и тот замолчал.

Кивнув на прощание Зотову, Алексей и Колос ушли из лазарета. Теперь пленным снова занялся Лещевский, который напоил его каким-то подбадривающим лекарством, потому что Зотов заметно ослабел за время допроса.

— Подожди, Геннадий, — говорил Столяров своему товарищу. — Попробуем спокойно разобраться во всем.

— Да чего тут разбираться! Холуй немецкий…

— Нет, ты не прав, — возразил Алексей. — Тут все не так просто, как тебе кажется. Почему он отказывается говорить — как ты думаешь?

Геннадий мотнул головой.

— И думать не хочу!

— А все-таки. Ведь он понимает: дать показания — значит спасти себе жизнь. Ему жить хочется? Хочется, как и каждому из нас. Поэтому-то он и молчит.