Зима в горах

Зубы у Роджера начали стучать. Он сделал было шаг-другой в направлении лавчонки, где торговали рыбой с жареным картофелем, — единственного благословенного заведения среди пустыни закрытых дверей и дождя. Однако ноги его вдруг словно приросли к месту. Его замутило при одной мысли о рыбе и жареном картофеле. И в ту же секунду он понял, почему. В ушах его раздался юный, беззаботный голос Беверли: «Я купила немного рыбы с жареной картошкой и съела прямо на улице». Роджер озяб, он был голоден, и вообще он любил рыбу с картошкой, но сейчас из-за горечи, которая до сих пор снедала его, — горечи, порожденной воздержанием и неудачей в своих домогательствах, он просто не мог купить рыбы с картошкой и, шагая по дороге, съесть. Не мог он, во всяком случае сейчас, делать хоть что-то из того, что делала Беверли. Он ненавидел ее, вернее, не ее, а все, что она собой олицетворяла, эту раскованность и уверенность в себе, которые были пока недостижимы для него, да, видимо, и долго еще будут недостижимы.

Он пошел дальше, оставив позади главную улицу Лланкрвиса. Поселок ничего не мог ему предложить. Возможно, это был своего рода символ, возможно, и весь мир ничего не может ему предложить. Пария в холодной мокрой одежде, с волосами, прилипшими к вискам, Роджер чувствовал, что у него даже кости ноют от горя. «Я хочу счастья, — захотелось ему вдруг крикнуть в лицо дождю. — Не могу я больше так! Дайте мне место под солнцем, дайте мне жить!» Слова эти с такою силой звучали в его мозгу, что он не был уверен, не выкрикнул ли он их. Ну, а что, если и выкрикнул? Никто не мог услышать его здесь, в этой пустыне отчаяния. Вокруг ничего — лишь сланец, да камни, да дождь, да жалкая чахлая трава, упрямо цепляющаяся за почву, которая лежит тоненьким, в несколько дюймов толщиной, слоем на голых скалах; даже все минералы и те вымыло непрекращающимся дождем. Нигде ничего, ничего. Кроме, конечно, мусора. Старые ведра, велосипедные рамы, битые бутылки валялись в каждом овраге. И даже в самом поселке. Да вот извольте: прямо перед ним, ядрах в десяти от перекрестка кто-то бросил старый автобус. Отвел с дороги и оставил на обочине, когда он отслужил свое…

А впрочем, нет, автобус-то вовсе не старый. Роджер вдруг обнаружил, что он целехонек и лишь недавно заново покрашен — блик цвета чайной розы блеснул в темноте. Он обошел его вокруг. Спереди было указано место назначения: «КАРВЕНАЙ». Значит, кто-то ездит на этом автобусе, Шины были в порядке, стекла целы. Возможно, он даже скоро отправится в Карвенай. (Горячая ванна, еда, виски.) Нет, нет, не может ему так повезти. Но пока надо хотя бы залезть внутрь и там укрыться. Если кто-нибудь окликнет его, он просто скажет, что ждет отправления в Карвенай.

Озноб снова пробежал по телу Роджера, когда он взялся за дверную ручку. Дверь откатилась. Он поднялся по ступенькам и плотно закрыл ее за собой. И сразу шум дождя и ветра стал глуше. Теперь можно спокойно и конструктивно поразмыслить, не ударяясь в истерическую жалость к себе. Этот холодный дождь начал влиять на его рассудок. «Бездомные, нагие горемыки, где вы сейчас? Чем отразите вы удары этой лютой непогоды…»[5] Вот когда он понял значение этих слов! В автобусе было тихо и сухо. Сидения обиты настоящей кожей — должно быть, это был старый автобус. В нем пахло кожей, табаком и бензином — непритязательными запахами трудовой жизни. Все это понравилось Роджеру. Ему положительно нравился этот автобус, в котором он нашел убежище, этот друг, неожиданно возникший перед ним в сырой ночи разочарования. Быть может, теперь дело пойдет на лад.

Роджер опустился на одно из передних сидений. Через некоторое время он встал, оставив после себя мокрый след, и пересел на соседнее место. Если он будет вот так пересаживаться, ему удастся в конце концов удалить из одежды воду. Это, конечно, не очень благородно по отношению к будущим пассажирам. Каким пассажирам? Вероятно, автобус уже совершил свой последний рейс. Вероятно, он тут оставлен на ночь. Но разве автобусы так бросают? Разве их не ставят на ночь в гараж? Обычно — да. Но не в таком месте. Здесь все примитивно, голо, не оборудовано. На Роджера снова нахлынуло уныние. Да, конечно, в автобусе было сухо, но не очень тепло. И если он просидит здесь несколько часов, дожидаясь, пока кто-нибудь явится и поведет автобус в Карвенай, то может получить ревматизм или еще что-нибудь похуже. Нет, лучше выйти и шагать дальше. В окна хлестнуло дождем, и Роджер вздрогнул. Неужели ничего нельзя предпринять? Может, в автобусе есть печка? Он прошел вперед и сел за баранку. Автобус был маленький, на тридцать шесть мест, и у шофера не было отдельной кабины. Он сидел по одну сторону капота, покрывавшего двигатель, а по другую сторону находилось сиденье для пассажира; дальше, как всюду, шли ряды сидений с проходом посредине. Роджер принялся нажимать разные кнопки. Первая же кнопка включила свет. И весь автобус вдруг засветился, точно корабль среди темного моря. Настроение у Роджера сразу поднялось. Когда светло, всегда кажется теплее. К тому же электрическая лампочка действительно дает тепло. Он нажал еще какие-то кнопки. На этот раз вспыхнули фары — два пальца света проткнули дождь, озарив крутящиеся капли воды. Человек сражается со стихией! Роджер почувствовал себя веселее. Но печки по-прежнему не обнаруживалось. Впрочем, если бы даже он ее и обнаружил, она все равно не станет греть, пока не включен мотор. А включить мотор невозможно. Роджер видел прорезь для ключа зажигания, но самого ключа, конечно, не было.

Он сидел на шоферском месте, бесцельно положив руки на большую баранку руля. Сидеть было удобно — конструктор в свое время хорошо все рассчитал. Автобус был настоящей музейной редкостью. Роджер не удивился бы, узнав, что он выпущен еще до войны или по крайней мере где-то около 1940 года. Да, конечно. Даже заклепки выглядели такими допотопными — совсем как заклепки на буксире. Да и сиденья были обтянуты, хоть и страшно потертой, но настоящей кожей, которую наверняка ни разу не меняли, а это значит, что автобус строили еще до эры эрзацев. Как интересно! Пожалуй, какому-нибудь музею следовало бы его купить. Да и рычаг переключения передач выглядел таким массивным и прочным, точно был из настоящей бронзы или чего-то там еще. Роджер осторожно двинул вперед ручной тормоз. Автобус дрогнул. И тронулся с места. Нет… Да… Он явно двигался. Должно быть, машину оставили на нейтральной передаче. Надо ее затормозить.

Но Роджер не стал тормозить. Передние колеса автобуса выкатились на асфальт. Роджер слегка повернул баранку, и теперь уже и задние колеса выкатились на асфальт, каждое с легким подскоком съехав с обочины. По ветровому стеклу ручьями бежал дождь; если бы Роджер мог включить мотор, заработали бы «дворники», но, поскольку он не мог этого сделать, приходилось смотреть на дорогу сквозь длинные полосы дождя. Правда, это было не так уж трудно, да и, кроме того, на горной дороге в столь поздний час не было движения.

Желтый веер света быстрее заскользил по темноте. Роджер почувствовал, как пьянеет от этой поистине невероятной авантюры. Он несколько раз нажал на ножной тормоз и с облегчением обнаружил, что тормоза работают хорошо. Значит, удержать автобус даже на такой крутой и мокрой дороге будет несложно. Он уверенно сжал руль. Он ехал! Ну, что ты на это скажешь, Беверли? Очень бы ему хотелось, чтобы она сейчас увидела его. «Тебе полезно прогуляться и немного поостыть». Так вот, старина Роджер слишком rusè[6], чтобы не найти выхода из положения. Он взял и добыл себе автобус, чтоб доехать до шоссе. Теперь-то он знал, что безусловно доберется туда. Пусть он поступил незаконно, антиобщественно, но он поедет на автобусе — и дело с концом.

Роджер устроился поудобнее на шоферском сиденье и спокойно вел автобус. Спешить было некуда. Дорога шла под уклон, так что машина будет катиться, а только это и требовалось. Он весь сосредоточился на своем занятии. Неплохо он ведет машину, даже просто хорошо. Он ехал, строго держась своей стороны дороги, и длинное тело автобуса легко повиновалось ему. Впереди возник новый поселок — на этот раз одна-единственная улица, сбегавшая вниз под откос, с неизбежной темной громадой церкви по одну сторону и не менее неизбежной группой муниципальных строений — по другую. Здравствуй и прощай! Узнает ли он когда-нибудь название этой деревушки? А вот и автобусная остановка — он проехал мимо, но никто и не подумал его остановить. Конечно же, нет: люди ведь знают расписание.

5

Шекспир, Король Лир, акт III, сцена 4. Перевод Б. Пастернака.

6

Хитер (франц.).