Зима в горах

— Ну… не вполне…

— Когда-нибудь я вам расскажу, — пообещал Мэдог. — А сейчас опаздываю на службу.

И он пошел дальше, но без спешки. Глядя на него, никак нельзя было сказать, что он опаздывает на службу. Скорее всего, он просто решил ничего не рассказывать Роджеру о своей сделке с Квебеком, пока как следует не продумает все.

Роджер окинул взглядом площадь. Айво и Гито как раз направлялись в кафе. Айво увидел, что он смотрит на них, и помахал рукой. Иронически или дружески? В лучшем случае лишь наполовину дружески. Ну, еще бы: с точки зрения Айво, Роджер вел себя странно. Странно и подозрительно.

А ведь на самом-то деле все так ясно. Неужели он, Роджер, действительно похож на человека, которого мог нанять Дик Шарп, чтобы подорвать дело Гэрета изнутри? Стал бы Дик Шарп нанимать для этого столь явного чужака, англичанина, да к тому же из буржуазной среды? Или может быть, он вовсе не похож на англичанина и буржуа? На кого же он в таком случае похож?

Ярко-желтая глыба выползла на площадь — прямоугольник из стекла и металла, вместилище лланкрвисских дум и чувств. Вот сейчас ежедневная порция лланкрвисской крови вольется в кровеносную систему Карвеная. Гэрет мимолетно улыбнулся Роджеру, круто развернул автобус и остановился у статуи сэра Неизвестно-Как-Его. Пассажиры начали выходить. Роджеру приятно было, что он уже знал кое-кого из них. Тут был, к примеру, мистер Кледвин Джонс, дородный, сосредоточенный, в темном костюме, как и подобает человеку, который ведет протоколы общества Чего-То-Там и без которого гражданам просто не обойтись. Тут был широкоплечий молодой человек с огромными кулачищами, который сидел, насупившись, в углу трактира в тот ураганный мокрый вечер, когда он потерпел крах с Беверли. (Неужели она в самом деле существует? И ходит по той же планете?) Тут была — о великий боже! — Райаннон в своем замшевом пальто. Роджер заметил еще в отеле, что ее нет на дежурстве. Следом за ней из автобуса вышел человек, которого он тоже видел в тот вечер в трактире, чернявый, застенчивый, настороженный парень, который сидел тогда у стойки и молчал. Когда Райаннон сошла с автобуса, глядя, точно королева, прямо перед собой, этот парень двинулся за ней, держась так близко, словно боялся хоть на шаг отстать от ее тени; темные глаза его неотрывно смотрели ей в спину.

Но вот они скрылись из виду. Теперь, выключив мотор, из автобуса появился Гэрет, его крупное уродливое тело заполнило собой дверной проем.

— Уже явились на работу, да? Ну, делать пока нечего, теперь в десять тридцать поедем назад. А сейчас выпьем-ка по чашечке чайку.

Они вместе перешли через площадь. В кафе Айво и Гито сидели за столиком, крытым формикой, в окружении картонных шкафов. На стене устарелый календарь прославлял запыленные женские формы. Сигаретный дым уплывал вверх, и чайник поблескивал под голой лампочкой тусклым серебром.

— Под-креп-ляемся, — произнес Айво, постукивая по толстой белой глине своей чашки. — Полбутылочки бы бренди сюда влить, да только вот доктора предупреждали меня насчет высокого давления. Хотим обстряпать одно дельце с самым большим скрягой в Уэльсе, дружище.

— Уж больно много претендентов на это звание, — сказал Гэрет, опускаясь на шаткий стул.

— Да, но это Пятипроцентный Джонс, — заметил Гито.

— Тогда, значит, твердый орешек, — согласился Гэрет.

Роджер слушал, потягивая темный переслащенный чай.

— Знаешь, что он сейчас скупает? — спросил Айво. — Фонари. — Он сдвинул на затылок свою вязаную шапочку и отчаянно заскреб в голове. — Старые газовые фонари. Он считает, что на них будет страсть какой спрос. Для садов. Совсем как на фонари от экипажей. И вот у него уже десятки таких фонарей лежат на специальном складе. — Он перегнулся через стол, приблизив лицо к собеседникам. — Знаешь, что он проделал на той неделе? Померла у него старуха бабка. Похороны он заказал Кооперативному бюро. Сам явился в черном сюртуке и в полосатых брюках. И, знаешь, что потом выкинул? Сел в свою машину — и прямиком в Кооперативное бюро. Они как раз закрывали свою лавочку и надевали пальто. Ну, он не выпустил их, пока не получил бумаги на свою долю в дивидендах и тут же отвез ее домой, чтоб пришить к делу. Даже за похороны собственной бабки решил получить дивиденд. Бизнес все-таки бизнес, живой ты или мертвый.

Эта история была целиком придумана? Или только приукрашена? У Роджера не было ответа на этот вопрос: мрачная усмешка Гэрета, как и расплывшееся в улыбке лицо Гито, ничего ему не прояснили. Но так или иначе, ему приятно было, что Айво и Гито дружелюбно встретили его и готовы поддерживать с ним беседу. Хотя Айво и не обращался прямо к нему, но за время своего рассказа про Пятипроцентного Джонса и Кооперативное похоронное бюро он не раз поглядывал в его сторону. Роджер решил прощупать почву дальше. А ну, посмотрим, отказался ли Айво от своих идиотских подозрений насчет того, что он платный агент Дика Шарпа. Сейчас увидим.

— А кто этот Пятипроцентный Джонс? — небрежно спросил он с таким видом, словно имел неоспоримое право вмешаться в их беседу.

Ни малейшей досады. Айво даже ухом не повел, будто и не слышал Роджера. Он продолжал говорить, обращаясь к Гэрету, — тем же тоном, так же весело вел он свой рассказ, только теперь уже на валлийском языке.

Роджер невольно восхитился ловкостью этого задиры. Деликатно, без малейшего намека на скандал, Айво дал ему понять, что не желает иметь с ним дело. Гито тоже перешел на валлийский, а вслед за ними — и Гэрет, хотя он-то едва ли понял подоплеку этой перемены. Спокойно, серьезно беседовали они на своем непроницаемо-непонятном языке.

Это уже было прямое оскорбление. Роджер сознавал, что надо реагировать, и не мог: он не чувствовал себя оскорбленным. Их гордость импонировала ему. Это соответствовало его представлению о том, как они должны себя вести. Все обреченные на вымирание этнические группы должны быть гордыми — слишком было бы ужасно, если бы они занялись приспособленчеством и как бы извинялись за то, что еще существуют. Поэтому его гордость не страдала. В конце-то концов, не такие уж крепкие узы связывали его с ними. Скажем, если бы приезжего антрополога оскорбил туземец, находящийся на уровне развития каменного века, это оскорбление антрополог занес бы в блокнот — и только.

Вскоре Айво достал большие стальные часы, посмотрел на них и произнес что-то, видимо означавшее: «Вот-те на!» Они с Гито встали, распрощались с Гэретом и даже дружески кивнули Роджеру.

— Pob hwyl, — бросил Роджер через плечо. — Желаю удачи. — Он сказал это нарочно, чтобы показать, будто достаточно знает по-валлийски и понял, о чем они тут говорили, но просто предпочел молчать.

— Лихо вы преуспели, — с самым серьезным видом произнес Айво. — Теперь вас в любой день могут взять в учителя.

Парочка дружно протиснулась в дверь и вышла на площадь. Заметил ли Гэрет, как Айво поставил Роджера на место? Может быть, и нет. Выражение лица у него было просто деловое и озабоченное.

— Я уже повидал миссис Пайлон-Джонс, — сказал он. — Она будет дома, когда мы приедем с рейсом в десять тридцать. Я сведу вас к ней.

Гэрет сказал, что познакомит Роджера с расписанием. Но, видимо, это был эвфемизм, означавший, что он берет его на работу. Концерн Гэрета не принадлежал к числу тех, что печатают свои расписания в типографии. Насколько Роджер понимал, у Гэрета не было даже листка с расписанием, отпечатанным на машинке. Просто надо запомнить то, что Гэрет скажет ему.

— Мы должны считаться с тем, чего хотят люди, не так ли? — (Филолог Роджер отметил про себя это «не так ли», которое было точным эквивалентом французского «n’est-се pas»; раз местные жители употребляют это выражение, говоря по-английски, значит, оно существует и в валлийском языке, надо только его выследить.) — Так вот, утром вы везем вниз тех, кто едет на работу, а также детишек в школу. Потом в десять тридцать едем наверх; обычно пассажиров тут бывает мало, разве что несколько женщин, которые спозаранку отправились за покупками, но мы все равно должны ехать наверх, потому что в одиннадцать надо везти народ вниз: в это время все женщины едут в магазины. Потом в двенадцать мы доставляем их назад, чтоб они успели приготовить обед. Потом снова едем вниз в двенадцать тридцать, после чего мы свободны до четырех пятнадцати, когда снова надо ехать наверх (отвозить детишек из школы), потом снова вниз в пять часов и наверх — в пять сорок пять (этот рейс очень полный, все едут с работы). В семь часов едем вниз (Роджеру тут стало стыдно: именно этот рейс он тогда сорвал) и стоим там до десяти вечера, а потом снова едем наверх.