Зима в горах

— Да я почти и не была нигде больше, разве что в детстве. Я здесь училась в университете, когда Джеральд был там начинающим преподавателем, так мы и встретились. С той поры я живу в Северном Уэльсе. Эти места очень напоминают ту часть Англии, откуда я родом, — Ланкашир, только здесь лучше.

— Почему лучше?

— Ну, мне здесь больше нравится. Правда, многое для меня тут еще чужое. Я почти никуда не ездила, и все меня интересует. И не потому, что здешние жители не похожи на тех, что живут в северной Англии; наоборот, в известном смысле они так же замкнуты и скупы на слова, хотя способны на бурные страсти. Я, наверное, сама такая, только у валлийцев, понимаете… у них это еще резче выражено. Они более перекрученные!

— Перекрученные?

— Ну, характеры у них более сложные. Да и есть отчего: тут и чувства побежденной нации, и национализм, и влияние методистской церкви, и клановость. Да, да, они до сих пор высоко ставят семью — почти как евреи — и очень серьезно относятся даже к дальнему родству. Они острее ненавидят и, пожалуй, сильнее любят.

— Понятно. — Роджер допил свое виски. — Что касается любви, я допускаю слово «пожалуй», а что касается ненависти — нет.

— В общем-то, — протянула она, глядя прямо перед собой, — так оно и бывает, верно? Люди всегда находят объект для ненависти легче, чем для любви.

Роджер только хотел что-то сказать, как рядом раздался взрыв фальшивого смеха. Лысеющий мужчина в очках без оправы, говоривший почти не разжимая губ, как это принято в юго-восточной части Лондона, покачнулся, и вино выплеснулось у него из бокала.

— Нет, этому цены нет, — произнес он между взрывами хохота. — Непременно скажу Карлу, как только увижу его.

Джеральд Туайфорд, судя по всему, автор шутки, от которой старательно сотрясался в конвульсиях его собеседник, любезно улыбнулся.

— Я надеюсь, он будет на вечере у Роберта, — сказал он. — Непременно постараюсь туда попасть, надо кое-что обсудить с Джоном и Мэрион. Вы там будете?

— Если сумею вырваться, — сказал его собеседник. По тому, как он произнес слово «вырваться», было ясно, что он туда не приглашен.

Роджеру очень хотелось отойти куда-нибудь, чтобы не слышать их голосов, но это положило бы конец его беседе с миссис Туайфорд. Нельзя ли как-нибудь увлечь и ее с собой? Он только приступил к решению этой проблемы, как к ним подошел Туайфорд и, не обращая внимания на Роджера, отрывисто сказал жене:

— Пора ужинать. Ты готова?

— Я приду, как только допью.

— Стол уже накрыт. Они не будут ждать нас до бесконечности.

— Им и не придется.

— Если тебя не будет через пять минут, — сказал Туайфорд, стараясь не сорваться на крик, — можешь не являться вообще.

Он резко повернулся и отошел. Уроженец юго-восточной части Лондона, с нескрываемым интересом наблюдавший за этой сценой из-за плеча Туайфорда, направился следом за ним в ресторан.

— У-у-у! — Ее всю передернуло точно от озноба. — Какой он мерзкий!

Роджеру показалось, что они оба мерзкие, но, поскольку она сказала «он», а не «они», он невольно спросил:

— Кто?

— Дональд Фишер. Меня начинает тошнить при одном взгляде на его противное, лживое лицо. И вообще в нем есть что-то нездоровое. Мне всегда кажется, что его надо полечить.

— А мне особенно невыносимым показался его голос, — сказал Роджер. — Даже стой он за ширмой, все равно по голосу было бы ясно, что это сноб и враль.

Он уже понял, что Дональд Фишер — это и есть человек из юго-восточной части Лондона.

— О да, голос у него — такой не часто встретишь, — сказала она и от отвращения даже прикрыла глаза.

— А кто он, черт бы его побрал?

— Да местный литератор, преподает тут у нас на английском факультете. Всю жизнь, как Джеральд, проводит в поезде. То и дело катается в город продвигать свою карьеру на вечеринках и коктейлях. Но Джеральд — тот по крайней мере действительно знает тех, кого называет по имени. То есть, я хочу сказать, он не создает видимости успеха, он действительно преуспевает — этого нельзя не признать. В своем мире, — добавила она и умолкла. Ей, видимо, пришло вдруг в голову, что при незнакомом человеке не стоит вести атаку на те ценности, которые защищает ее муж.

Возле них появился Брайант; он двигался целеустремленно, точный гигантский угорь, направляющийся к местам нереста.

— Идете ужинать, Дженни? — бросил он, проходя мимо. Голос его звучал по обыкновению спокойно и благодушно.

Роджер подумал: «Дженни». Это имя многое сказало ему. Он мог — или полагал, что при небольшом усилии воображения мог бы, — точно представить себе, какие родители на севере Англии двадцать пять (двадцать семь? двадцать восемь?) лет тому назад могли назвать дочку Дженни. Или это опять-таки одна из его нелепых иллюзий, которых у него стало что-то слишком много?

— Пора мне идти, — сказала Дженни. Ее муж — влиятельный человек со связями в Лондоне, ее двое детей сидят дома под чьим-то присмотром, а ее место за столом пусто.

— Выпейте еще глоток, — предложил Роджер, — чтобы взбодриться.

Она покачала головой.

— Если мне чего и не хватает, то не вина. Его будет более чем достаточно за ужином.

— Там можете отказаться от него. А вот сейчас вам нужно выпить — до того, как пойдете туда.

Она повернулась к нему, ее большие глаза смотрели на него так, точно до сих пор она толком его не видела.

— Вы женаты?

— Нет.

— Тогда почему же вы так хорошо все понимаете?

Роджер уже готов был ответить: «Вы так считаете?» Но тут ему пришло в голову, что лучше, пожалуй, говорить с ней прямо, как это делает она.

— Я вижу, что вы поссорились с мужем и вам хотелось бы наказать его и не ужинать с ним, но я вижу также, что вы не можете заставить себя нанести ему столь тяжкий удар.

— Нет, не могу, — со вздохом призналась она. — Зато теперь я с вами выпью.

Роджер быстро подошел к стойке и взял большую рюмку хереса. (Какая жалость, что она пьет такую ерунду.) Народу стало меньше, и его быстро обслужили, но все же недостаточно быстро: когда он обернулся с рюмкой в руке, этот нахал Дональд Фишер стоял, с заговорщическим видом склонившись над Дженни и одаряя ее улыбкой, в которой сочувствие отвратительно мешалось с иронией. Ясно было, что его послал за нею муж.

— Вот ваш херес, — не обращая на него внимания, сказал Роджер и протянул Дженни рюмку.

— Дженни идет ужинать, — сказал Дональд Фишер.

— Я сначала выпью, — возразила она. — Спасибо. — И взяла рюмку. — Скажите Джеральду, что я сейчас приду. Кушайте суп без меня. Я не хочу.

— А мы суп не едим. Мы решили начать с грейпфрута.

— Ненавижу грейпфруты. Я лучше выпью рюмку хереса и закончу беседу с мистером…

— Фэрниваллом, — подсказал Роджер.

— …с мистером Фэрниваллом. Будьте добры, пойдите, пожалуйста, и успокойте Джеральда, чтобы он не кипятился, хорошо?

Непокорный Фишер не желал уходить.

— Мне кажется, вы это сделали бы лучше меня. — Все-таки вы его жена. Вы знаете, как с ним обращаться.

— О господи, — устало произнесла она. — Да разве жены знают, как обращаться с мужьями?

Дональд Фишер издал один из своих фальшивых смешков.

— Я уклонился от матримониальных уз, так как считал, что это может осложнить мне жизнь. А вы просите меня взять на себя деликатную миссию и быть посредником между вами и Джеральдом.

— Ничего подобного. Я просто прошу оказать мне услугу и передать ему, что я буду через несколько минут и что я не хочу грейпфрута.

— К тому же, — с неприкрытой издевкой добавил Роджер, — я уверен, что вы отлично умеете справляться с деликатными миссиями.

Ему очень хотелось довести до сознания Дональда Фишера, что, по его, Роджера, мнению, он отъявленный проныра, лизоблюд и прирожденный сводник. По тому, как Фишер взглянул на него, Роджеру стало ясно, что слова его достигли цели.

— Я передам то, что вы просили, — холодно сказал Фишер, повернувшись к Дженни. — А вам предоставляю возможность закончить вашу беседу с мистером Фэрниваллом наиприятнейшим образом.