Зима в горах

— Почти ничего. Я встретился с Гэретом при обстоятельствах, которые можно было бы изложить в виде занятной истории, если бы у вас было время. Но пока я оставляю это в стороне. Я знаю, что Гэрет — последний владелец автобуса в этом крае, и только он противостоит слиянию, намеченному Диком Шарпом. Меня интересует вот что: может ли кто-нибудь чем-то ему помочь или хотя бы приободрить?

Мэдог с минуту сидел, глядя прямо перед собой. Забытая газета лежала между ними на столе.

— Предположим вы видите китобойное судно, выходящее в море, — сказал он наконец, — оборудованное по последнему слову техники радарными установками для обнаружения китов и всеми видами гарпунных орудий, которые будут этих китов расстреливать, полностью укомплектованное инженерами и радистами, с лазаретом и кают-компанией для команды, судно, в которое владельцы вложили миллионы, думая лишь о том, чтобы оно совершило удачный рейс и принесло им побольше денег. Когда вы видите такое судно, у вас возникает жалость к киту?

— Дело в том, что я ни разу не видел такого судна. Но если бы увидел, то, наверное, именно такой была бы моя реакция.

— Что ж, — сказал Мэдог, беря в руку стакан, — видно, такую реакцию вызвал у вас и Гэрет.

— Выходит, его положение безнадежно?

— Я этого не говорил. Иногда путем длительных переговоров можно добиться того, чтобы те или иные страны подписали соглашение, по которому кит получает возможность передышки в определенных районах определенных морей. Но вы никогда не заставите всех подписать такое соглашение; найдутся такие, которые отправятся именно туда и с наслаждением поживятся жирным куском, оставленным теми, у кого есть совесть, а также известное представление о необходимости уберечь китов от полного истребления и так далее. Что в таких условиях можно сделать для кита? Очень немногое. И то лишь на время.

Роджер кивнул.

— А для Гэрета это было сделано?

— По всей вероятности, нет. Те из нас, кто живет здесь, кто наблюдает это изо дня в день, перестают так остро все воспринимать. Наверняка что-то можно было бы сделать и помочь Гэрету, но мы этого не делаем.

— А Дик Шарп… какими методами он действует?

Мэдог мотнул головой в направлении Айво и Гито, которые, тихо переговариваясь, подносили новые кружки с пивом к губам.

— Спросите у них. Они еще год назад были в автобусном деле. У них был один автобус на двоих, но им вполне этого хватало, чтобы прокормить себя и семью. Они хорошо обслуживали клиентов, и автобус у них был всегда в отличном состоянии. Но Дик Шарп месяца два потрудился над ними, и они сдались. А они не из тех, кто легко сдается.

Роджер ожидал продолжения, но Мэдог молча допил пиво и тяжело поднялся на ноги.

— Ну, мне пора. Надо перекусить и возвращаться в контору. Хозяину нужна моя помощь, чтобы приводить клиентов в благодушное настроение.

— Надеюсь, мы еще увидимся.

— Если вы тут побудете, — сказал Мэдог, — то непременно увидимся. А теперь занимайтесь своими перегласовками.

Он улыбнулся довольно добродушно и пошел прочь. Но Роджер никак не мог отделаться от чувства тревоги. Почему все-таки Мэдог так резко оборвал их беседу? Потому что не хотел или боялся распространяться о Дике Шарпе и его деятельности? Это что — опасно? Или просто мерзко? Мэдог явно гордился языком, образом жизни, традициями Гвинеда, как он назвал свою страну. А Дик Шарп — это олицетворение всего того, что Мэдог и ему подобные не желали видеть в своей жизни и боялись признать? Или просто Дик Шарп — опасный человек, с которым не стоит связываться и о котором даже не стоит говорить, если тебя могут услышать?

Роджер передернул плечами. Ну, какое ему-то до всего этого дело? Но, должно быть, какое-то все-таки было, потому что, хоть он и развернул газету и попытался вернуться к своему занятию, сосредоточиться он не мог. Великий дар, отличающий человека, — язык, одновременно и необычайно конкретный и абстрактный, вдруг утратил для него свою привлекательность. Вот рядом, всего в нескольких ярдах от него, находились два сильных, решительных человека, прошедших через те же страдания, что и Гэрет, и сдавшихся. Ну и что? Роджер снова постарался отбросить от себя эту мысль. Экономические силы — они как силы природы: безразличны к судьбам людей, но воздействуют на них. Мелкие предприятия, местные службы, находящиеся в руках местных жителей, всюду в мире обречены на гибель. И Гэрет тоже обречен. Все гэреты мира исчезнут с лица земли раньше, чем водяной пастушок или белый носорог.

От этих мыслей Роджеру стало не по себе, он поднялся, вышел на улицу и бесцельно побрел к площади. Да вот он, автобус Гэрета, стоит в длинном однообразном ряду автобусов компании «Дженерал». Горбун уже сидел за рулем, готовясь двинуться в горы, и дожидался лишь, когда последние пассажиры с картонками и коробками залезут в машину. Автобус у Гэрета был ярко-желтый. Он показался Роджеру особенно ярким под сверкающим небом. Последний пассажир взобрался по ступенькам; Гэрет с кожаной сумкой через плечо пополз, словно краб, по проходу; Роджер, наблюдая все это с противоположной стороны площади, казалось, слышал, как в автобусе живым фонтаном бьет беседа — люди обмениваются приветствиями, новостями, шутками, соболезнованиями, благодарностями, приглашениями, намеками, колкостями, и все это покатится вверх по горному склону, словно автобус — передвижная гостиница, только в ней не подают напитков. Роджер видел, как Гэрет вернулся на свое место, сел и уставился в ветровое стекло, услышал, как закашлял и заурчал мотор; желтая глыба автобуса тронулась с места и исчезла. Сколько еще поездок он совершит? Сколько пройдет еще дней или недель, прежде чем Гэрет вынужден будет продать свое дело, а у старинных зданий останется лишь унылый строй однотонных автобусов «Дженерал», похожих в своей неизменной шоколадно-кремовой ливрее на уложенные в ряд линейки?

Ну что ж, пусть об этом думает Гэрет. А он должен подумать о том, чтобы позавтракать где-нибудь. Ноги машинально понесли Роджера назад. В ту же пивную? Нет, бутерброды там выглядели изрядно засохшими, а горячие булочки, одиноко томившиеся в обогреваемом стеклянном отделении стойки, были явно фабричного происхождения. Роджер уже прошел было мимо дверей, намереваясь поискать какое-нибудь другое место, как вдруг вспомнил, что оставил на столе газету. Не мешает все-таки забрать ее: пять пенсов это пять пенсов. Он вернулся. Айво и Гито, решившие пренебречь тем, что булочки явно фабричные, сидели на той самой скамье, где совсем недавно сидел он с Мэдогом, ели и оживленно о чем-то беседовали. Газета, оставленная Роджером, лежала перед ними на столе.

Роджер подошел и протянул руку за газетой. Таким образом он неизбежно попал в поле их зрения, и они подняли на него глаза. Он улыбнулся.

— Хочу забрать свою газету.

— Если найдете в ней что-нибудь стоящее, сообщите мне, — сказал Айво.

И он тотчас снова повернулся к Гито, но Роджер, которому вдруг неудержимо захотелось постоять и поболтать, не уходил. Он словно прирос к месту и, старательно свертывая и развертывая газету, неотрывно смотрел на двух приятелей. Оба были загорелые, обветренные и казались крепкими, сильными — таких ни усталость не проймет, ни беда. И тем не менее Дик Шарп сломил обоих. Эти двое не выстояли против того, с чем столкнулся горбун и чему он твердо решил не покориться: в какую-то минуту они повернули и бросились наутек. Если бы Роджеру удалось поговорить с ними по душам, если бы подвезло и удалось заставить их открыться, возможно, он понял бы подлинную природу бед, которые грозили Гэрету. Мэдога, конечно, не заставишь разговориться, как и Гэрета.

Айво, со свойственной ему интуицией, должно быть, почувствовал, что Роджер пытается придумать, как бы завязать разговор, и потому, кивнув на газету, заметил:

— Что — ищете работу?

— В известном смысле, да.

— Но вы же не говорите по-валлийски, еще только вроде учитесь.

— Совершенно верно.

— Я уже видал таких, — сказал Айво. — Только немножко научатся по-валлийски, и давай им работу в просвещении. Работа в просвещении, конечно, есть, и очень хорошая, да только не нужны там люди, которые не говорят по-валлийски.