Страница 23 из 31
Старушка привстала со стула. Саид-бек взял протянутую ему сухую, с набухшими венами руку и прикоснулся к ней губами, чем несказанно смутил старушку, непривычную к такому обхождению.
— Рад познакомиться. И рад вашей встрече с сыном.
Портупею с ремнем, а за ними шинель и фуражку Саид-бек повесил у двери на вешалку. Дважды провел по голове расческой, выдув из нее волосок, спрятал в карман кителя и присел за стол.
Появление Федора, которого старушка не чаяла увидеть, а за ним товарища сына на какое-то время выбило мать из привычной колем. И, знакомясь с чернявым военным, она растерялась.
— Не обессудьте. Чем богаты… Время нынче, сами понимаете… К обеду уж кабанчика заколю… — Старушка прятала руки под фартуком, стыдясь сетки набухших на них вен. — Ежели б знала… За встречу полагается не всухомятку… К суседям сбегаю — может, у них чем разживусь…
Камынин властно остановил:
— Никуда бежать не надо. Достаньте, Саид. — И пока напарник развязывал вещевой мешок и выуживал из него фляжку, поставил на стол три граненые стопки. — Как жила без меня?
— Да как все.
— Вот и ладно. Как говорится — чтоб не журились. — Камынин поднял стопку. — За тебя, маманя!
— Мне на ферму надоть… — старушка выпростала руку из-под фартука, несмело взяла стопку. — За тебя, Федя. И за Ванятку нашего. Чтоб войне скорее конец пришел, и народному горюшку тоже. Супостату Гитлеру чтоб света больше не видать и в могиле лежать. — Она отпила глоток и замахала у рта ладонью.
— За батяню, мама! Пусть земля ему пухом будет! Старушка закивала. Глаза ее вновь набухли слезами.
Сквозь застилавшую взор пелену ей представилось, что за одним столом рядком сидят все трое ее мужиков: и погибший в гражданскую войну муж, и не подающий с начала войны о себе весточек Ваня, и на радость нежданно объявившийся Федор…
— Где?
— Да в конюшне, тута!
Григорий Полетаев перемахнул перегородившую двор жердину и бросился к воротам, которые поскрипывали под ветром на петлях. За сержантом госбезопасности спешила дородная казачка в наспех накинутом полушубке. Козий пуховый платок домашней вязки сполз у нее с головы, волочился краем по земле. У жердины женщина затопталась, затем подобрала юбку и полезла следом за Полетаевым.
Два хуторских коммуниста, казалось, спали на полу конюшни после сморившей их работы. Тупиков и Трофимов словно грелись друг подле друга.
— Вначале думала, что послышалось: уж больно глухой звук был. Потом кони захрупали с испугу. Ну я и… — Казачка жалась за спиной сержанта и прикрывала рот платком. — За Трофимихой побегли, уж и не знаю, как она переживет такое… А к Тупикову — горе-то какое! — и звать некого. Сродственников у него не осталось — все в лихую годину, сердечные, в одночасье померли…
Полетаев не отрываясь смотрел на двух хуторян на земляном полу и, казалось, не слушал причитаний казачки.
— Чужие в Венцах появлялись?
Казачка не успела ответить, как в распахнутых воротах конюшни вырос запыхавшийся Мокей Ястребов.
— Стало быть… — Мокей не договорил, поперхнулся. Потом сделал несмелый шаг к сержанту государственной безопасности и двум распростертым на полу членам партийной ячейки и остолбенел. — Да как же это? Я ж с ними с обоими поутру еще балакал… И Трофимова видел, как он в Совет хромал…
— Что узнал? — продолжая смотреть на убитых, спросил Полетаев. — Есть в хуторе посторонние?
Конюх замотал головой, словно все, что видел, было страшным сном и Мокей желал поскорее проснуться. Затем сказал:
— К Дарье Камыниной из армии на побывку сын приехал. И с ним еще кто-то из военных. Окромя их никто не объявлялся.
— Оружие при себе?
— Ружье дома держу. Одностволку. Уж и забыл, когда на зайцев с ним ходил…
— Держи. — Полетаев протянул гранату «лимонку». Мокей несмело взял ее.
— Зачем?
— Спрячь покуда. И пошли к Камыниной.
— Зачем? — повторил Мокей. — Я ее сынка хорошо знаю, еще несмышленышем помню. Старше тебя званием. Орден в боях на Халхин-Голе заслужил. Бравым мужиком вырос, весь в батьку.
— Пошли! — глухо приказал сержант.
14
Саид-бек похрустел на зубах огурцом.
— Отвык от домашнего уюта, — он потянулся за фляжкой, вновь наполнил рюмки. — Теперь буду считать своим долгом принять вас у себя в ауле. Если, правда, живы-здоровы мои родные.
— Под немцем они сейчас? — участливо спросила старушка.
Саид-бек не ответил.
— Обещаю вам, Камынин, лучшего барашка на вертеле.
— Где задержались? — перебил Камынин.
— Имел удовольствие познакомиться с местными партийцами.
— Сколько человек?
— Двое. Всего двое. Партийная группа здесь, к сожалению, малочисленная. — И чувствуя, что от него ждут подробностей, Саид добавил: — Поговорили. Тихо, без лишнего шума. Больше разговаривать не придется.
Камынин кивнул, поудобнее вытянул ноги и обернулся к матери:
— Помнишь, как отец за столом песни пел?
— Разве можно Петра забыть? Он и плясун был хоть куда. Годы его не брали.
— Это точно. Далеко было иным до бати в песне и пляске! Особенно когда за воротник зальет! — Камынин откинул голову и тихо затянул:
Старушка заслушалась, подперла голову рукой, еще ниже склонилась над столом, и глаза у нее вновь повлажнели.
— А батькина гармошка-то цела. В сундуке все эти годы берегу. Просили уступить, да я не схотела. Вроде память…
В сенцах стукнула щеколда.
Саид-бек взглянул на Камынина, но тот был невозмутим, лишь на левой щеке заходил желвак.
— Не надо, — увидев, что рука напарника проворно юркнула в карман, приказал Камынин. — Без паники.
— Позвольте?
Не дожидаясь разрешения, дверь отворили. Чуть пригнувшись, чтоб не задеть фуражкой притолоку, в горницу вошел Григорий Полетаев. Глядя мимо хозяйки на ее гостей, поздоровался.
— Утро доброе, тетка Дарья. Здравия желаю, товарищи!
— Присаживайся, Гришенька, — заспешила старушка. — Окажи уважение. И радость со мной раздели: сынок возвернулся.
— Поздравляю! — Григорий снял фуражку, но за стол не сел, продолжая стоять у порога. — Извините, товарищи, но прошу предъявить документы. Время, сами понимаете, какое.
— Да сынок это мой! И товарищ его, — объяснила старушка.
— С кем имею честь? — спросил Камынин.
— Сержант госбезопасности Полетаев, товарищ батальонный комиссар! — представился Григорий, взглянув на петлицы гимнастерки Камынина. — Из райотделения НКВД.
— Тутошний он, — подтвердила старушка. — Из суседнего хутора родом.
— Вам воинский билет или командировочное предписание? — спросил Камынин.
— И то и другое.
— Пожалуйста.
Камынин залпом осушил рюмку, подцепив из тарелки малосольный огурец, и только потом достал бумажник.
«Удача, большая удача, что документы сработаны на мое настоящее имя. Этот сержантик знает мою мать, и для него было бы по меньшей мере странно прочесть в документах чужую фамилию. Пусть проверяет — все сделано на совесть, придраться не к чему», — размышлял Камынин, не торопясь выуживая из бумажника воинский билет и лежащий в нем листок командировочного предписания.
Он положил удостоверение на край стола. То же сделал и Саид-бек.
— Отчего не на фронте? — спросил Камынин.
— Просился и не раз. Сказали, что в тылу пока нужен…
Полетаев присел к столу и начал просматривать документы. Первые были на имя Камынина Федора Петровича.
— На службе, понятно, возлияния запрещены, — с улыбкой сказал Саид. — Но от чая, надеюсь, не откажетесь?
— От чая? — переспросил Полетаев. — Чай можно…