Страница 9 из 41
Мы часто встречались, и между нами установилось какое-то молчаливое знакомство, не переходящее, однако, границ приветствия, сопровождаемого соответствующей улыбкой…
Войдя в автобус и заметив меня, толстяк поклонился, потом сел на ближайшее к двери место, и живот его уместился перед ним, как дитя на коленях матери.
На нем был роскошный костюм из белого полотна; время от времени он доставал из бокового кармашка своего пиджака дорогие золотые часы на золотой цепочке, внимательно и любовно разглядывал их. Я уверен, что он только недавно приобрел часы.
У квартала Булак в автобус вошел какой-то тщедушный человек. Он огляделся и сел рядом с нами.
Я с первого взгляда определил, к какому сорту людей принадлежит этот человек. Одет он был с дешевой изысканностью, а его глаза казались похожими на глаза голодного кота. Приторная улыбка не сходила с его губ… Он сел, положил ногу на ногу и стал украдкой приглядываться к нам.
А когда мой дородный друг достал часы и самодовольно, с гордостью стал рассматривать их, я заметил, как в глазах незнакомца вспыхнула молния.
С этого момента неизвестный не спускал взора с живота моего друга. Автобус подходил к аз-Замалику, и свежий приятный ветерок овевал наши лица. Мой тучный друг прислонил голову к оконной раме и смежил веки, а немного погодя уже послышался его легкий храп.
Я раскрыл газету и сделал вид, что углубился в чтение, но на самом деле зорко следил за незнакомцем… Его зрачки нервно бегали. Я приблизил газету к лицу и улыбнулся — меня охватило неожиданно злорадное чувство.
Заметив, что новый пассажир проявляет беспокойство, я стал смотреть в окно и закрыл глаза, притворившись спящим и изобразив на своем лице блаженную улыбку… Мгновение спустя неизвестный осторожно приблизился к моему богатому другу.
Ветерок приносил с собой пахучий аромат цветов, и я погрузился в безмятежные мечты. Передо мной вставали картины прошлого, изредка возникала и туша моего жирного друга, поглощенного едой… и фигура незнакомца, в руках которого блестят дорогие часы на золотой цепочке…
Затем я перестал думать о толстяке и воре и, овеваемый живительным ветерком, думал только о себе. Но вот я почувствовал, что кто-то трясет меня за плечи… Меня будил кондуктор. Мы были в Гизе. Я удивился тому, что время прошло так быстро, и приготовился сходить… Передо мной развалистой походкой шел к двери мой богатый друг… А незнакомца и след простыл…
У меня появилось желание опередить толстяка и выйти первым. Мимоходом я бросил взгляд на верхний кармашек его пиджака…
Цепочка и часы исчезли! Широкая улыбка появилась на моем лице, но тут же ее сменил игривый смешок. Я вышел из автобуса и сунул руку в карман, чтобы достать носовой платок: я хотел сдержать или хотя бы приглушить смех. Но тут же я стал лихорадочно шарить в карманах… Где моя новая ручка «Паркер», которую я купил в рассрочку и только что уплатил первый взнос?
Я остановился и вытер пот с лица. Я сочувствовал моему толстому другу, который, покачиваясь, исчезал в толпе…
Прошли дни. Между мною и новым знакомым укрепились узы дружбы. Я с радостью разделял его трапезу и мне уже не приходилось вздыхать при виде вареной курицы и бутылки противного на вкус лекарства…
Шeйx Сейид
Перевод В. Красновского
Вот что рассказал мой друг.
Мне было девять лет, когда я впервые увидел шейха. Это был плотный человек с толстой шеей и грубыми, неправильными чертами лица, глазами на выкате и большим приплюснутым носом. Я увидел его у сакийи[12], наблюдая за волом, медленно и лениво ходившим по кругу, и прислушиваясь к журчанию воды, стекавшей из глиняных ковшей, которые то поднимались, то опускались. К этим звукам примешивался скрип колеса и пение парня, время от времени понукавшего вола. Именно тогда я увидел величественную фигуру шейха, которого едва прикрывала тень раскинувшихся ветвей акации и тутовника.
Он шел неторопливо; белая рубаха — это все, что на нем было — то вздувалась от ветра, и тогда его фигура казалась еще более массивной, то поднималась, обнажая его ноги, которые по цвету и форме напоминали ноги слона. Он медленно подходил ко мне, тяжело дыша под палящим зноем и размахивая одной рукой, как гребец веслом; другой он поддерживал привязанную через плечо сумку, в которую собирал подаяние. Не обращая ни на кого внимания, он направился прямо к каналу, откуда качали воду, и, опустившись на землю, где обычно поили скот, начал пить с жадностью животного, проработавшего целый день.
Я продолжал спокойно очищать перочинным ножом кору с веток, которые принес мне садовник дядюшка Хадр. Затем, подрезав ненужные ветки, я стал делать из них тросточки, чтобы лучшую из них взять с собой, когда поеду кататься на муле. Увидев шейха, я испугался, и мой страх усилился, когда парень, сидевший у сакийи, вдруг перестал петь и его лицо исказилось от ужаса. Я громко вскрикнул, призывая на помощь садовника, он подбежал и стал успокаивать меня. Затем улыбка озарила его старое морщинистое лицо, обрамленное седой окладистой бородой.
— Не бойся, о господин! Это шейх Сейид. Он благочестивый чудотворец.
Садовник оставил меня и направился к шейху, который располагался у канала, собираясь поспать. Садовник поцеловал его руку и сказал:
— Помолись за меня, о Шейх, помолись аллаху, чтобы он исцелил мою несчастную жену.
Шейх ответил ему грубо и невнятно:
— Да проклянет аллах твоего отца и всех вас!
Садовник улыбнулся, еще раз поцеловал руку шейха и, удаляясь, сказал:
— Аллах услышит тебя.
Шейх устроился у канала и, положив под голову руку вместо подушки, мгновенно погрузился в глубокий сон.
Дядюшка Хадр присел около меня на корточки, взял одну из палочек, осмотрел ее своими добрыми глазами и сказал:
— Красивые палочки… Молодец!
Но я в этот момент совсем не думал о тросточках, я прервал его:
— Он выругал тебя, а ты целуешь ему руку.
Садовник отдал мне палочку и, ласково улыбаясь, сказал:
— Знай, мой господин, что аллах окажет милость тому, кого ругает шейх.
— Он очень страшный, этот шейх… Я не так боюсь быка, который вращает колесо, как этого человека.
— Но ведь шейх Сейид никогда никого не обижает. Ты должен любить его, как любит его аллах. Он святой.
Мне представлялось, что для святых, уходящих в другой мир, должны строить гробницы, у которых люди возносят молитвы и дают обеты. На их могилах должны гореть свечи. Я вспомнил, что так было на могилах святой Зейнаб, святой Нафисы и святого Хусейна. Когда мы жили близ Танты, я ходил с бабушкой к гробнице Сейида аль-Бадави, сам поставил двенадцать свечей шейху аль-Арбаину, гробница которого была недалеко от нашего дома в Каире.
Разве шейх Сейид такой же святой, как они? Разве те святые были так же грубы, как он, разве у них была такая же грязная одежда и такие же безобразные лица? Святые мужчины представлялись мне одетыми в ничем не запятнанные белоснежные одежды, стройными, с прекрасными лицами, окруженными ангельским сиянием, в больших зеленых тюрбанах. Святые женщины в моем воображении отличались от мужчин лишь белоснежным покрывалом на лицах. Такими я представлял себе нашего святого Хусейна, шейха аль-Арбаина, Сейида аль-Бадави, святую Зейнаб и многих других. Когда же я увидел шейха Сейида и узнал от дядюшки Хадра, что он тоже святой, я усомнился. Мне показалось, что старость помутила рассудок дядюшки Хадра и он перестал многое понимать.
Этот грязный человек, которого дядюшка Хадр хочет поставить в один ряд со святыми аль-Бадави и шейхом аль-Арбаином, скорее напоминает шайтана из ада. Я поделился этой мыслью с садовником и посоветовал ему больше не подходить к шейху, иначе тот превратит его в обезьяну и бросит в ад. Садовник рассмеялся и сказал:
— Шейх Сейид не превращает людей в обезьян и не бросает их в ад. Он берет их за руку и провожает в рай.
12
Сакийя — колеса, с помощью которого на орошаемые поля подается вода.