Страница 2 из 9
Мы едем к морю!
К Красному или Мёртвому, а то и к Галилейскому, мы вообще куда? Уже пора выбираться, дело к вечеру, тогда давайте лучше к Рыбинскому, всё-таки ближе. Рыбинское море! Вот где рыбы завались!
«Чаша Рыбинского моря, гимн во славу человека», памятник индустриализации, на дне семьсот деревень и один город, малая родина этого дуралея Кольки Варакина, он всё хвастался, что город его предков затопили коммуняки и они с Вовиком каждое лето ныряли в Рыбинское море и доставали черепки посуды, железяки, пуговицы и всё такое…
Колька, кстати, теперь крутой поп, из тех, кого показывают по телеку в качестве прогрессивной общественности нашей большой и дружной страны, – бородища и крест на толстом пузе. Кто бы мог подумать!.. Ведь какой был забулдыга, любо-дорого вспомнить. Но лучше не надо. Однажды я зашла в его храм и встала в уголке скромно. Колька посмотрел в мою сторону и узнал, это точно, потому что выронил кадило. Оно выпало у него из рук – со стуком на пол, как сказал поэт.
Что касается Вовика, то он не смог поехать с нами, так как никуда не отлучается – ждёт печень. Свою уже израсходовал, и на сорок с небольшим лет не хватило, всякими растворчиками доконал родную печень и теперь ждёт, когда ему привезут новую.
«Это люди не твоего уровня», – говорит мне моя семья.
Но они мои друзья, других у меня нет. То есть, конечно, есть, ведь я довольно давно живу на свете и с кучей всяких людей училась вместе в детском саду, тридцатой школе и орденоносном институте. Но они со мной как-то немножко не дружат. У меня ботинки не той марки. Теперь так бывает – можно не поздороваться с одноклассником только потому, что у него ботинки не той марки, какой надо, чтобы поздороваться. Всем ты хорош, а вот ботиночки подкачали, извини, друг ситный. Парыгин вообще обнаглел, даже в больницу к себе дресс-код устроил. Я такая – здрасьте, где тут больной Парыгин, вот я ему печёных яблочек, а охранник – извините, у нас тут дресс-код, вы не проходите. Это потому что я была в «Гэпе», а Парыгин любит, чтобы все – в «Дольче и Габбане». Поголовно, как школьная форма. Он у нас в школе председателем совета дружины был. Дура я, что в «Гэпе» к такому человеку припёрлась. Так и не попрощалась толком с Парыгиным. Но он тоже хорош – одной ногой в могиле, а дресс-код какой-то выдумал, монстр вообще. У него и на похоронах фейс-контроль был, мать еле прошла, а то она как раз в день похорон неважно выглядела.
Так погодите, если мы едем на Рыбинское море, то давайте заедем к Лёхе! Вот! Точно! Я отдам ему варежки, которые он забыл у меня на Каретном в декабре 1981 года, когда мы ходили отмечать день смерти Джона Леннона на Ленинских горах, и я их всё хранила-хранила, а теперь они у меня в машине валяются как технические такие, если колесо поменять или чего протереть. Лёха живёт теперь в Рыбинске, я точно знаю… Да нет, какая дача, говорю же, в Рыбинске. На дачу к нему мы однажды заезжали, тоже вот так вот случайно, по пути, давно собирались и в конце концов заехали, но Лёшиного дома уже не было, и бани его знаменитой, ничего там не было, только гладкое место, посыпанное песочком, а из аккуратной голубой бытовки вышли два армянина в рабочих комбезах и молча протянули нам картонную коробку. Ёлочные игрушки, старые, как в детстве, как в «Голубом огоньке» чёрно-белого телевизора. «Лёщя просил игрущки. Старый хозяин, Лёщя. Дом продал, а игрущки забыл в кладовке. Потом просил. Приезжал. Ругался. Пьяный был. А мы нащли. Я прораб, а он инженер. Родственники новых хозяев. Здесь будет спорткомплекс и дом для прислуги. Нам чужого не надо. Армяне не воруют. Вот игрущки. Только больще не приходите».
И как только они догадались, что мы к Лёше?
А где теперь сам Лёша, что случилось, нам надо знать, что случилось, ведь мы его друзья.
«Лёще купили прекрасную квартиру у самого моря, в Рыбинске, заберите игрущки, отдайте Лёще и больще не ходите».
А игрушки сейчас у нас с собой? Нет, кто же знал, что мы решим ехать в Рыбинск. Да, всё спонтанно… Мы такие импульсивные… А было бы прикольно, если бы с игрушками. Да, это было бы вообще супер… С игрушками и варежками! Нет, варежки тут, в багажнике или в дверке, мы так и скажем, вот, приехали отдать тебе варежки, он вообще упадёт. А мы такие: «Алексей, тебе от нас не уйти!»
Мы едем в Рыбинск!
Едем к Лёше, к нашему другу, мы вместе росли, пили портвейн в подъездах, в Питер зайцами ездили, нас забирали в милицию за длинные волосы и вышитые джинсы, мы читали ксерокопированного Гумилёва, дружили с Лёшей и слушали его враньё, а он всегда врал. Про своего прадедушку-капиталиста – будто у него был собственный парк конки в Самаре, а накануне революции он этот парк элементарно пропил и влился в ряды неунывающего пролетариата, как раз вовремя. Или про свою бабушку, прадедушкину дочку, что она во время войны была шпионкой и у неё есть маленький наградной браунинг, она с ним ходит в угловой за продуктами и всегда может приструнить магазинное начальство, если обвешивают покупателей и продают дефицит из-под полы. Или, например, что к его папе – журналисту из «Известий» – приезжал Воннегут, и они все вместе квасили на даче, парились в бане, и именно тогда, там, Воннегут услышал, как поёт одна птичка, и понял, какое последнее слово должно быть в его знаменитом романе. И он всё старался поправильнее записать это птичкино слово английской транскрипцией, и записал на клочке, и положил в карман куртки, но по пьянке забыл куртку, вот честное слово, Лёха может показать, куртка висит у отца в шкафу, твидовая такая куртёшка, с кожаным воротником и бумажным клочком в кармане… Лёха всегда врал или строил планы и твёрдо знал, что скоро прославится, разбогатеет, станет знаменитым режиссёром, и у него будет свой плавучий театр на корабле, актёры со всего света, а ещё на этот корабль он возьмёт с собой всех, кто захочет, всех, кто сейчас ему верит, что будет так.
В Рыбинске на площади немножко митинговали, какой-то дядька в галстуке обещал завтра же осушить Рыбинское море и восстановить затопленные деревни и городок. Из Лёшиной квартиры в светло-кирпичном доме вышли два таджика в комбезах и сказали, что Лёше купили отличный дом в деревне… «Да, если увидите его, вот, передайте, он тут вот это забыл, могли бы выбросить, а вот берегли, таджики очень аккуратны, нам чужого не надо».
Едем в деревню, ведь мы друзья, хорошо ехать с ветерком и благородной миссией. Мы его верные, старые друзья, понятно? Когда он начал пить лишнего, мы сразу сказали ему «как не стыдно». А потом ещё неоднократно повторяли «возьми себя в руки, ты мужик или нет» или даже «посмотри, как прекрасен этот мир». Мы – друзья, настоящие, старые, надёжные, те самые, которые никогда не поленятся тебе позвонить, непременно дозвонятся и скажут: видели тут твой спектакль в ДК хлебозавода номер восемь, ну и говно же, фуфло просто уникальное… Кроме нас, тебе этого никто не скажет, только мы, потому что мы твои самые лучшие, верные и надёжные друзья… Как раз те самые, которые, когда вот человек уже несколько дней не пьёт, и бреется, и даже делает зарядку, вдруг звонят и говорят: кстати, Дашка, которая от тебя ушла, помнишь, ну ты пил ещё от этого, чуть не умер, помнишь Дашку, так вот, её недавно встретили в Нормандии, вышла замуж реально за графа, домина у моря, замок в горах, всего полно, деточки просто прелесть и граф-миляга, выпиливает лобзиком. Она тебя ещё никак вспомнить не могла, графиня Дашка… Ну, а ты чего? У тебя всё хорошо? Ладно, не вешай носа, старик, лучше приезжай, выпьем.
Мы едем в деревню к Лёше, там здорово, природа и экология, наверняка баня, солёные огурцы и бойкие селянки, у Лёхи-то, х-ха, ещё бы, сейчас увидим, налетим на него, напрыгнем, «Алексей, тебе от нас не уйти!», и он вообще упадёт!
Втопи же, Анечка, положи кирпич на педаль газа, мы едем к Лёхе!
Может, таджики и не воруют. Но врут немилосердно. Обманули, нагрели таджики. Развели как лохов. Зря мы жгли бензин, зря резину об дорогу тёрли.