Страница 26 из 82
Хорошо ли, плохо ли дрался 434-й истребительный — кто вправе судить?..
К октябрю 1942-го от полка почти ничего не оставалось. Василий забрал в инспекцию трех Героев Советского Союза — Долгушина, Гаранина и Баклана. С ними — Степана Микояна. Остальные перелетели в Люберцы, где им предстояло освоить истребитель Як-9, — и снова на фронт.
Полк к концу октября переименовали. За Сталинград ему присвоили звание гвардейского и отныне он будет проходить во всех приказах, как 32-й гвардейский истребительный.
Почти полвека жить боевой славе сталинградцев. Под их знаменем пойдут сыновья фронтовиков, внуки. Полк уцелеет даже в ухарские времена Никиты Хрущева. Но обрушится на страну российская смута, и чиновничьим росчерком пера в знаменитую перестройку навсегда оборвется история сталинградской гвардии. Знамя полка сдадут в музей, пилотов разгонят — кому ныне нужна былая слава, какие-то там боевые традиции… Пустые сантименты…
До деревни Синьковка, где проживал солдат, который написал в Кремль о захоронении Володи Микояна, было совершенно невозможно добраться. Вроде бы и область — Брянская — не тайга, в Европе располагается, и районный центр на карте отыскался. А вот Синьковки — ну нигде нет! Но я решил все-таки ехать: печати почтовых отделений подтверждали, что деревня такая все-таки существует.
Добрался до района. В райвоенкомате подтвердили: да, есть и деревня, и Павел Петроченко, отставной солдат. В плену?.. Да, был в плену. Как добраться до него? А никак. Вокруг брянские леса — и волки воют…
Не знаю, что уж меня подтолкнуло действовать более решительно — может быть, беседы с Микояном и, как мне показалось, пробудившаяся в глазах отца искорка надежды что-то все-таки узнать о сыне, — но через полчаса в мое распоряжение был предоставлен какой-то допотопный шарабан, из которого валил дым, в котором кипела вода, однако четырехтактный мотор работал, вращал все, что ему было положено вращать, и мы катили по дороге с выбоинами, оставшимися, похоже, от бомбежек времен Великой Отечественной войны.
Стоит ли говорить, какой неожиданностью для жителей Синьковки оказался прикативший к ним автотранспорт. А шоковое состояние деда Петроченко при виде военного с красной звездой на шапке и передать невозможно! Как я не пытался объяснить, что явился сюда по делу, можно сказать, святому — поиску неизвестного солдата, — дед заикался, отвечал, словно на допросе, и разговорить его кое-как удалось только с помощью бабки.
Вот что я тогда от него узнал.
Осенью 1942 года, оказавшись в плену, Павел Петроченко с товарищами работал в поле — убирали хлеб. Неожиданно из-за облаков вывалился горящий самолет и устремился на колонну немецкой техники — куда-то тянулись танки, машины противника. Дальше все произошло в считанные секунды: удар самолета по той колонне — и море огня!..
Но Павел Петроченко видел и то, как от удара из кабины краснозвездного «ястребка» выбросило летчика. Первыми к месту его падения подбежали немцы, принялись шарить по карманам, и было слышно, как они кричали: «Микоян сын! Микоян сын!» Петроченко припомнил, что летчик был одет в коричневый кожаный реглан. Эту деталь потом подтвердят Володины братья — Степан и Алексей. Немецкие же солдаты, забрав документы летчика, стали снимать с него и сапоги, и тот реглан, но что-то им не удавалось, и тогда они распорядились закопать русского.
На мой вопрос: — кто еще хоронил летчика? — Петроченко назвал своих товарищей по беде. Среди них были москвичи Громов, Сороковой и полтавчанин Головадченко. Больше он ничего не добавил.
Таков конец жизни одного из пилотов 434-го истребительного авиаполка, рядового неба Владимира Микояна.
О боевой судьбе 18-летнего лётчика-истребителя была подготовлена публикация. Но с каким трудом она проходила… Казалось бы, какие во всей этой истории военные государственные тайны? Вся-то судьба героя — школьная парта, год в кабине самолета да несколько боев. Однако не так-то все просто оказалось. Члены редколлегии, помню, крепко засомневались и высказали опасения по поводу эпизода с отправкой Володи на фронт. Он-де выразил отцу недовольство своей фамилией — дело семейное. А вдруг с них спросят: «Куда смотрели? Зачем смуту вносите с фамилией члена Политбюро?..» Я сослался на страницы, написанные самим Анастасом Микояном, где он подробно передавал давний разговор с сыном: «Володя бросил тогда даже более резко: „Проклятая эта фамилия — Микоян!..”» Члены редколлегии покряхтели, побурчали и… отважились! Сохранили текст с «подтекстом» — «если уж сам Анастас Иванович…»
А вот фразу о пленных, о последних мгновениях жизни летчика — один из заместителей главного редактора перечеркнул красным карандашом и публиковать категорически запретил. «Вы знаете, где эти люди? А если они где-нибудь там? Сбежали, как предатели? — сурово вопрошал зам: — Прочитают газету и завтра нам привет пришлют?..»
В газете все знали тайную мечту этого полковника — он спал и во сне видел широкие генеральские лампасы… Так что про плен пришлось все убрать, хотя Петр Петроченко прислал письмо, в котором еще раз подтверждал и фамилии товарищей по плену, и тот памятный случай в своей многострадальной солдатской судьбе.
Однако закончим эту грустноватую главу. Знаю, существует статистика таранов — воздушных, огненных. Своеобразная бухгалтерия для пропагандистов. Что ж, выходит, и таран Володи Микояна следует туда занести — для общего счета.
Шерше ля фам…
И все-таки это было счастливое время. Женщины были легкомысленны, а мужчины предавались любимому занятию — войне…» Такой вот юморок. Долетел он с одной из кинолент издалека — с берегов Сены, от народа, говорят, с шибко веселым нравом. Подобные шутки авторами сценария «Фанфан-тюльпан» отпускались не по поводу последней Великой войны. Хотя, признаем, и наши доморощенные — это самые-то стойкие в мире! — книжники да фарисеи тоже как-то прошляпили на виражах во время оно лихих пилотяг Булочкина, Тучу, Кайсарова с их девическим царством. Помните: «Мы парни бравые, бравые…» из «Небесного тихохода»? Может, та песня об ответственном отношении к доверенной боевой технике и расслабила бдительное административное око? Поди ведь как категорично в отношении прекрасного-то пола было закручено: «А девушки потом!» Впрочем, не случайно. Как первыми успели заметить все те же французы: «Шерше ля фам». Что по-русски звучит не так уж и легкомысленно: «Ищите женщину».
Итак, в конце тысяча девятьсот сорок второго года именно это несколько своеобразное обстоятельство предопределило ряд событий, от которых в немалой степени зависела судьба гвардейцев 32-го истребительного авиаполка. В одном из вылетов погиб их командир майор Клещев. В воздушных боях с противником только за полтора года войны 23-летний командир полка Иван Клещев одержал 51 победу! А вот погиб он не от руки врага: в яростных воздушных атаках не нашлось равных Ивану…
Рассказывают, что в канун нового, 1943 года Клещев оказался на одном из полевых аэродромов где-то под Тамбовом. Погода была нелетной — хмурая облачность опустилась едва не до самой земли, но Иван твердо настроился встретить праздник в Москве.
«Лечу! — решительно сказал он. — Меня там ждут…» — и, затолкав за бронеспинку истребителя двух гусей, которых заранее достал в соседней деревушке, запустил мотор, захлопнул фонарь кабины и взлетел. А утром в полк пришел крестьянин и сказал: «Там, в поле, самолет. В кабине летчик и два гуся…» Машина Клещева обледенела и неуправляемая упала…
Много лет пройдет с тех пор. Вспоминая однажды тревожные часы ожидания той давней предновогодней ночи, известная актриса кино Зоя Федорова рассказывала мне о майоре Клещеве и, помню, с грустью заметила: «Хороший был парень Ванечка…» Скажет и с этими простыми словами навсегда унесет с собой тайну двух любящих сердец…
В том же декабре в Химках готовилась к перегону на Северо-Западный фронт группа «лавочкиных». Принимал самолеты комдив Захаров. Осенью сорок первого в горячке отступления, уцелев от расправы скорых на руку трибуналов, он был сослан на восток, спустя год помилован и вот вновь собирал под свои знамена авиадивизию.