Страница 15 из 82
Но спустя четыре дня вот что вспоминает бывший нарком авиапромышленности А. И. Шахурин:
«4–5 октября 1941 г. в 11 часов утра наркомы были вызваны в Кремль. Из приемной всех пригласили пройти в зал заседаний Совнаркома. Обычных шуток, сопутствовавших довоенным встречам наркомов, не было и в помине. Все сосредоточены, угрюмо-суровы, спокойны. Через минуту вошел В. М. Молотов и, не садясь в председательское кресло, с ходу объявил: „Наркомы сегодня должны выехать из Москвы в места, указанные для перебазирования их наркоматов…”»
Зампред СНК СССР А. Микоян рассказывал, как наркомы были буквально ошарашены фактом их отправки в эвакуацию, а также тем, что осуществить ее предстояло за один день!..
«Было решено выдать рабочим на заводах вперед двухнедельный заработок, фабрично-заводскую молодежь и учащихся техникумов эвакуировать из Москвы на восток утром пешим ходом, — писал Микоян об обстановке, которая сложилась тогда на автозаводе имени И. В. Сталина. — Директор завода И. А. Лихачев и его заместитель В. И. Крестьянинов звонили мне еще вечером и сообщили о том, что Госбанк отказывается выдать полностью деньги для выплаты вперед зарплаты рабочим, и просили меня вмешаться в это дело. Я сразу же позвонил в Госбанк и распорядился, чтобы немедленно выдали деньги. Мне ответили, что наличие денежных знаков уменьшается, но решение СНК СССР они, конечно, выполнят.
Подъезжая к заводу, вижу: около заводских ворот стоят толпы рабочих. Похоже, что идет неорганизованный митинг. У самого входа на территорию завода стоит Лихачев, рядом Крестьянинов, оба ругаются. Я спросил, что происходит, почему собралось столько народу. Лихачев ответил, что рабочие хотят пройти в цехи работать, а он не может их туда пустить, так как завод заминирован.
Рабочие узнали меня. Кто-то выступил вперед и спросил, почему их не пускают на завод. Послышались выкрики:
— Что происходит в Москве?
— Почему правительство удрало?
— Где секретарь парткома завода и секретарь комитета комсомола?
— Почему никто ничего не объясняет?
— Почему не пускают на завод?
Я выслушал спокойно, потом сказал:
— Товарищи, зачем возмущаться? Война идет. Всякое может быть. Кто вам сказал, что правительство убежало из Москвы? Это провокационные слухи. Правительство не убежало. Кому надо быть в Москве, находятся здесь. Сталин в Москве, и все, кому необходимо быть здесь, находятся в столице. А уехали наркоматы, потому что им нечего делать в Москве, когда фронт подошел к стенам города. Они должны руководить промышленностью, хозяйством страны. Это удобнее делать не из фронтового города. Нас можно упрекнуть только в том, что не сделали этого раньше. Сейчас это делается вполне продуманно, по указанию ЦК партии, ГКО и Совнаркома. А вы почему шумите? — спросил я. — Вам же выдано жалованье за две недели вперед. Сейчас от вас требуется полное спокойствие, неукоснительное подчинение распоряжениям властей, высокая организованность. Я прошу вас разойтись по домам и не нападать на директора, он не решает этого вопроса, а только выполняет указания правительства.
Постепенно рабочие успокоились и стали расходиться. В полдень в Кремль на квартиру Сталина вызвали Шахурина. Туда прибыли и члены Политбюро. Поздоровавшись со всеми, Сталин спросил:
— Как дела в Москве?
Заслушав информацию, обратился к Щербакову:
— Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а такие лечебные учреждения с тем составом врачей, которые остались в городе. Вам и Пронину сегодня выступить по радио, призвать к спокойствию, стойкости, сказать, что нормальная работа транспорта, столовых и других учреждений бытового обслуживания будет обеспечена.
— Совещание, — как отмечает Шахурин, — было коротким. Через несколько минут Сталин сказал: „Ну, все”. И мы разошлись, каждый по своим делам».
Это совещание состоялось сразу же после встречи Сталина с первыми секретарями Ярославского, Ивановского и Горьковского обкомов партии и секретарей городских комитетов. Собравшись в рабочем кабинете Сталина в ночь на 15 октября, до утра рассматривали партийные работники многие важные вопросы, связанные с обороной трех областей. На столе у Сталина лежала крупномасштабная карта, и он подробно объяснял всем схему строительства укреплений, прикрывающих Углич, Рыбинск, Ярославль, Кострому, города Ивановской и Горьковской областей, выслушивал мнение местных работников об этом плане обороны. Тогда первый секретарь Ярославского обкома партии Н. С. Патоличев обратился к Сталину:
«— А не следует ли нам эвакуировать некоторые заводы Ярославской области?
— Какие заводы вы имеете в виду? — спросил Сталин.
Я назвал Рыбинский завод мотостроения, шинный и «Красный Перекоп», — вспоминал Патоличев. — На этом я остановился, хотя в планах Ярославского обкома и облисполкома значились и другие предприятия. Подумав, Сталин сказал:
— В Ярославль мы противника не пустим.
Сказано это было с такой твердостью и убежденностью, что мы все в это поверили.
— Но, — продолжил Сталин, — противник может эти важные для страны заводы разбомбить. Поэтому их надо эвакуировать.
В середине октября под воздействием превосходящих сил противника наши войска отошли на оборонительные рубежи еще ближе к Москве. По решению Государственного Комитета Обороны большинство партийных и правительственных учреждений, дипломатический корпус были эвакуированы в Куйбышев. Сталин остался в Москве.
Как-то генерал Н. Н. Воронов застал его в кабинете возбужденным, встревоженным. Сталин разговаривал с кем-то по телефону.
— Парашютисты? Сколько? Рота? А кто видел? — с раздражением спрашивал он. — Вы видели? А где высадились? Вы — сумасшедший, не может быть, я не верю! Я говорю вам — не верю. Вы скоро скажете, что на ваш кабинет высадились…
Бросив трубку телефона, Сталин пожаловался Воронову:
— Вот уже несколько часов меня терзают воплями о немецких парашютистах. Не дают работать. А сами не видели и понятия не имеют. Болтуны и паникеры…
Парашютистов и в самом деле не было. С самолетов разбрасывали пропагандистские листовки: „Мы, немцы, не против русского народа. Мы только хотим избавить вас от евреев и большевиков”. Многие подумали, что это — работа диверсантов, вот и поднялась паника».
В те горячие октябрьские дни сорок первого на одном из подмосковных аэродромов Василий Сталин проверял на друзьях свои инструкторские способности — выпускал в полет Тимура Фрунзе и Степана Микояна.
Оба они в томительном ожидании ходили вокруг новехонького Як-1 и, не скрывая зависти к тем, кто осваивал стремительную машину, сетовали, что нет на аэродроме спарки, на которой бы их вывезли да выпустили самостоятельно. А Василий слушал-слушал и вдруг распорядился:
— Степка, ну-ка залезай в кабину!..
Этому пареньку будет суждена долгая летная жизнь. Он станет генералом. За испытание новой авиационной техники его удостоят звания Героя, заслуженного лётчика-испытателя. А пока что он устраивался в кабине новой боевой машины, не очень-то понимая, для чего это понадобилось. Василий же деловито подсказывал:
— Парашютные лямки застегни. Ремнями привяжись. Чего как в гостях?..
Степан выполнял команды. С мальчишеских лет он привык слушаться Василия — сначала, когда в Горках с деревенскими пацанами футбол гоняли, потом — когда увлеклись конным спортом, и теперь — когда с Тимкой решили летать. Василий был старше обоих, естественно, во всем шел с опережением, и так получалось, что за ним всюду тянулись и они.
— Ну как, хорошо в кабине? — спросил Степана Василий.
Степан уловил в вопросе легкую усмешку и насторожился.
— Попробуй-ка, запусти мотор…
Порядок запуска стар, как мир, со времен братьев Райт не менялся. И полетело:
— Контакт!
— Есть контакт.
— От винта!
Степан сразу почувствовал мощь мотора боевой машины. Легкая радостная дрожь пробежала мурашками от кончиков пальцев до макушки на голове. «Вот это силища!..» В кабине самолета у летчика обостренно срабатывают все его чувства — это не со стороны наблюдать: «Да, красиво, да, впечатляет…» Но то, что Степан услышал в следующую минуту, поразило его куда сильней, чем все лошадиные силы нового истребителя.