Страница 24 из 30
Тогда же мы были молоды и безжалостны и не имели ни времени, ни охоты щадить самолюбие Джорджа.
На следующее утро он опоздал к завтраку; я уже собиралась отправиться в поле, чтобы снять копию с росписи на стене, когда в комнату вошел Хуссейн. Он нес свежий кофе. Чувствовалось, что он еле сдерживает смех. Следом за ним шел Джордж в полной боевой готовности. Начнем сверху: коричневая тропическая шляпа от солнца; длинная белая шея; за ней — бледно-голубая детская фуфайка с круглым вырезом и крохотными рукавчиками. Далее следовали донельзя коротенькие ослепительно-белые штанишки, еще ниже торчали худые длинные бледные ноги. Общую картину завершали крохотные, до лодыжек, голубенькие носки и белые теннисные туфли. В руке белая шитая голубым бисером хлопушка от мух.
Кажется, я пробормотала что-то неопределенное, так как он робко улыбнулся и спросил:
— Разве у меня что-нибудь не в порядке?
Я подумала о том, как будет себя вести Хуссейн при виде Джорджа, впрочем, он хорошо воспитан. Но рабочих с раскопок рассмешить было очень легко. Каждый пустяк вызывал у них смех. Нам не случалось видеть голые ноги выше колена, разве только у мальчишек-лодочников да рыбаков. Я твердо знала, что короткие трусики на длинных, худых ногах Джорджа способны вызвать переполох и даже приостановить работу. Для пользы дела и ради самого Джорджа я должна заставить его надеть брюки, прежде чем он покинет дом.
Я попыталась внушить ему, что с нашей точки зрения он выглядит, пожалуй, вполне респектабельно, но рабочие умрут от смеха. Напрасно! Мнение кучки «черных дикарей» его не интересовало. Однако, узнав, что в разгар работы площадь раскопок превращается в пыльную развороченную яму и его идеально белые трусы мигом почернеют, а мягкие туфли порвутся, он призадумался. Но сдался он лишь после того, как я заметила, что он слишком легкомысленно отдает свое тело на съедение комарам и вечером будет лежать с сильнейшим приступом лихорадки. Я сказала это случайно. А, между прочим, в начале раскопок мы все перенесли лихорадку, вызванную укусами комаров. Как бы то ни было, моя уловка удалась. Он озабоченно посмотрел на меня и очень серьезно заметил, что в его аптечке нет сыворотки против комариных укусов. В тон ему я ответила, что в таком случае в его же интересах закрыть большую часть тела. Не прошло и получаса, как он уже шел рядом со мной, одетый вполне благопристойно. На нем были брюки цвета хаки и, сверх того, ухарски повязанный ковбойский платок. Он беспокойно оглядывался вокруг, высматривая комаров.
Я верю, что работа в Амарне была для него действительно тяжелой. Ежедневные «прогулки» — миля до раскопок и миля обратно — чуть не свалили его с ног.
— Мне никогда не приходилось ходить пешком более двух кварталов, — признался он нам однажды жарким вечером и тут же свалился как сноп. — Мне стоило только заскочить в свой кар… Послушайте, а почему вы не заведете машину? Вы бы сберегли столько энергии.
Джон ненавидел машины и все виды механического транспорта. Он мирился с ними как с неизбежным злом только при переправе через реку. Обзавестись машиной в Амарне — да это кощунство. Джон промолчал. С приездом Джорджа его симпатии ко всему средневековому усилились.
Дни шли, и Джордж наконец понял, что раскопки — это, прежде всего, монотонная, кропотливая работа, которая требует терпения, исключительной добросовестности и физических усилий. Он кое-как с насмешливым пренебрежением делал то, что ему поручалось, не понимая смысла нашей работы. К эффектной находке он отнесся бы вполне серьезно.
Предметы в кладовой древностей совершенно не трогали его. Невежество мешало ему понять, что в нашей работе значительна и каждая мелочь. Никто не ставил ему в вину отсутствие знаний, но он и не считал нужным что-нибудь узнать. Естественно, он начал испытывать отчаянную скуку. Ни сенсаций, ни развлечений. Джордж рассчитывал потрясти своих друзей в Штатах рассказами о том, как на его глазах откопали какой-нибудь древний клад, а ему не оставалось ничего другого, как сочинять уморительные сценки из жизни «одичавших» англичан. Я была уверена, что с подобной задачей он сумеет недурно справиться. Джордж был не лишен чувства юмора.
По-видимому, он не смог выдержать до конца. Спустя недели три после приезда Джордж получил вызов от своего «старика». Позже, по одной — двум неосторожным фразам, мы поняли, что он сбежал бы и раньше, не будь у него веской причины: он израсходовал всю отпущенную ему «стариком» сумму и не решался покаяться. Джорджу не оставалось ничего другого, как приехать к нам и терпеливо ждать нового папашиного чека. Наконец чек благополучно прибыл в Каирский банк. Перед самым отъездом Джордж проболтался Хилэри, что именно этот желанный чек, а не вызов побудил его отказаться от первой в его жизни настоящей работы.
Как бы то ни было, Джордж печально, с оттенком некоторой неловкости в голосе, спросил Джона, не сможет ли тот обойтись в дальнейшем без его помощи. Джон ледяным тоном ответил, что попытается как-нибудь справиться.
Бедняга Джордж! Ведь это произошло в тот самый день, когда он намеревался уехать!
Глава одиннадцатая
День и на этот раз выдался унылый и ветреный. Песок хрустел на зубах. Перед глазами нависла мглисто-серая пелена. Я только что закончила копию росписи. Передо мной лежал обломок стены длиной примерно в два фута. На ярко-желтом фоне была изображена летящая птица. Глаз ее, яркий и влажный, все еще светился мягким блеском; зеленые и пурпурные перья на светло-серой шее и расправленные крылья были покрыты темными мазками. Джон просил нас, если возможно, сохранить оригинал. Задача была мудреной: следовало отделить от стены слой штукатурки всего в дюйм толщиной, на который был нанесен рисунок. Вернее, нужно было отделить стену от штукатурки — такой метод был изобретен Петри почти пятьдесят лет назад.
Прежде всего мы нанесли на очень хрупкую, покрытую краской поверхность тонкий слой специального раствора целлулоида, напоминающего лак для ногтей, затем принялись вынимать по одному кирпичи. Рядом юный куфти размешивал в чаше гипс. Как только между кирпичами и штукатуркой появлялись щели, мы заливали их гипсом. Наконец поверхность штукатурки с обратной стороны стала гладкой и белой. Но прежде чем окончательно отделить весь фрагмент, нам пришлось ждать, пока затвердеет гипс.
Мы ждали. Вдруг до нас донесся свисток Умбарака. Свисток во второй половине дня? Это показалось странным. Мы посмотрели в сторону Северного предместья. Почти рядом с посевами раскапывали маленький домик. Там сейчас собралось много рабочих. Люди спешили туда со всех сторон. Дисциплина была, конечно, забыта. «Несчастный случай!» — подумала я. Ведь ничего не стоит свалиться в глубокий ров или траншею и сломать руку или ногу.
Гильда поручила юноше охранять роспись, и мы отправились узнать, что произошло. Стена маленького дома Т.36.63 почти граничила с зеленой полосой озимого маиса. В центре толпы, собравшейся в развалинах небольшой комнаты, на коленях стояли куфти и один из землекопов. Перед ними на боку лежал большой кувшин, найденный, как нам сказали, под полом, рядом с ним — надтреснутое глиняное блюдце, служившее кувшину крышкой. Но не отверстие в полу, не кувшин и не блюдце притягивали взоры. Мы смотрели на блестящий, желтый слиток, лежащий на серовато-буром песке у темного горлышка кувшина. Куфти осторожно засунул в кувшин смуглую руку, чтобы вытащить остальное. Еще две блестящие полоски выскользнули из кувшина, сверкая на солнце. Чистое золото. Затем градом посыпались тускло-белые слитки и перстни, вероятнее всего, серебряные.
Кажется, здесь собрались все; большинство от изумления лишилось дара речи; порой раздавались восхищенные возгласы.
Позднее мы узнали подробности. Когда куфти, ведавший работами на этом участке, увидел первый брусок золота, он послал кого-то к старому Умбараку с просьбой позвать Джона. Однако старый Умбарак, почуяв что-то, явился сам, потерял от волнения голову и дал свисток. Не наделай он шума, возможно, удалось бы закрыть кувшин и незаметно перенести его в дом. Но сейчас слух о кладе молниеносно облетел все поле. По мере того как новость передавалась из уст в уста, размеры найденного клада стали фантастическими. Теперь у нас не осталось ни малейшего шанса сохранить в тайне находку действительно огромного золотого и серебряного клада. Возможно, он был зарыт каким-нибудь грабителем эпохи Эхнатона. Может быть, это были украденные и расплавленные сокровища какого-нибудь храма или дворца.