Кромвель

Большинство было настроено весьма умеренно; но имелись среди них и фанатики, готовые немедля ринуться в новый Армагеддон и установить в Англии Моисеев кодекс вместо основанного на римском праве законодательства.

Новая ассамблея начала свою деятельность с того, что 12 июля объявила себя парламентом. Они были полны рвения, эти «святые», они заявляли о своей вере в то, что над страной «занимается заря освобождения».

Они действительно собирались совершить огромную работу и принялись за нее с наивным усердием простых людей, незнакомых с юриспруденцией, не ведающих колебаний, прямо идущих к цели. «Реформа права, — говорил им Кромвель, — столь сильно взволновавшая умы, и ныне стоит на очереди». Они и принялись прежде всего за реформу права. В считанные дни назначили комитет для сведения всей запутанной массы английских законов в один небольшой кодекс — размера карманной книжки. Суд канцлера, существовавший века (его волокита и беспримерное крючкотворство вошли в поговорку), было сплеча решено отменить совсем. Они упразднили также церковный брак и заменили его гражданским; ввели регистрацию актов гражданского состояния; предложили не судить карманников и конокрадов за преступления, совершенные впервые; отменили сожжение для женщин.

Выдвигались еще более невероятные проекты: действительных, не мнимых, банкротов не следует заключать в долговые тюрьмы. Государственные налоги следует перераспределить и привести в соответствие с доходами населения. Казне не хватает средств — так пусть получающие высокое жалованье офицеры год прослужат бесплатно.

Кромвелю такая политика начинала казаться самонадеянной и неумной. Выходило, что не «святые», а дураки правили Англией, и дураки эти стали вскоре беспокоить его больше, чем мерзавцы, сидевшие в «охвостье». Они еще и не того понаделают!

И правда, их реформаторский пыл становился в его глазах все более оголтелым. Вот они уже отменили систему откупов при сборе податей; вот они обсуждают вопрос о компенсации беднякам убытков, нанесенных огораживаниями; вот они хотят совсем отменить акцизы…

Хуже всего — члены бэрбонского парламента с такой же смелостью взялись за церковные реформы. Они отменили право патроната, то есть право лендлордов-землевладельцев выставлять кандидатов на церковные должности. Тем самым церковное устройство изымалось из-под контроля собственников. А потом взялись за десятину. То, чего так настоятельно требовали от Долгого парламента многочисленные петиции, было уже близко к разрешению. «Пусть священников, — заявили „святые“, — содержат те, кто в них нуждается». А поскольку доход от десятины давно уже в большой своей части перешел в руки крупных сквайров и новых лендлордов (сам Кромвель получал от десятины существенную часть своих доходов), вся имущая Англия пришла в волнение: новый парламент, кажется, посягает на собственность! Пресвитериане и индепенденты начали находить общий язык: они вместе возмущались радикальностью новых законодателей, которые и парламентом-то называться не могут: ведь они не избраны народом, а назначены сверху. Особенно же неистовствовали офицеры: кому хочется целый год служить бесплатно?

Кромвель теперь мучительно краснел, когда вспоминал свою восторженную речь при открытии парламента. Это было глупо, это было непростительной слабостью — возлагать высокие надежды на простоватых самонадеянных мужиков. Вместо умеренных и разумных реформ, которые привели бы к установлению в стране порядка и спокойствия, они собирались, как казалось ему, совсем упразднить законы и собственность.

В середине июля в Лондон самовольно вернулся из изгнания главный бунтовщик — Лилберн. Его взяли под стражу и назначили суд. В парламент потоком пошли петиции в его защиту. Во время суда многочисленные толпы осаждали присяжных; Кромвелю пришлось держать наготове три полка во избежание всяких неожиданностей. 20 августа под громкие приветствия зала (даже солдаты, охранявшие вход, трубили в трубы и били в барабаны от радости) Лилберн был оправдан. Могло показаться, что снова наступают дни агитаторов и левеллеров. В народе говорили радостно: «Ренту лендлордов и десятины надо уничтожить разом…» Кромвель понимал, что сделал страшную, непоправимую ошибку. Четыре года спустя он еще будет со стыдом вспоминать то, что назовет «историей своей собственной слабости и глупости». «Право же, — скажет он тогда, — это было сделано по простоте душевной. Тогда казалось, что люди нашего закала, цельные, испытанные в боях, годятся на это дело и смогут достичь той цели, которая перед ними стояла. Мы все тогда так думали, и я тоже — к моему несчастью. Вот такие-то люди были отобраны и допущены к делу. И горькая правда в том, что результат, как оказалось, не соответствовал чистоте и простосердечию замысла». «Святые» вели себя так, что выходило: если человек имеет двенадцать коров, а сосед его — ни одной, то имущий должен поделиться своим достоянием. «Кто бы мог назвать хоть что-нибудь своей собственностью, если бы они дошли до этого?»

Это Кромвель скажет позже, а сейчас, осенью 1653 года, он в глубоком раздумье, в черной меланхолии, овладевшей им, писал зятю Флитвуду, мужу Бриджет, в Ирландию: «Поистине никогда более, чем сейчас, я не нуждался в помощи моих друзей-христиан!» Сознав тщету своих усилий, он хотел уйти от всего, удалиться в пустыню. «О, если бы я имел крылья, как голубь», — сетовал он.

И другие сомнения одолевали Кромвеля. Не было ли его желание передать верховную власть этим лицам просто выражением слабости, трусливой попыткой уйти от ответственности, возложенной на него богом? Не было ли это, как он сам говорил, «желанием, боюсь, весьма греховным, сбросить с себя ту власть, которую бог посредством совершенно явственных указаний вложил в мои руки?.. Сбросить, не дожидаясь, пока благородные цели нашей борьбы будут достигнуты и упрочены?».

Но одно дело сомнения, другое — открытые действия. Кромвель всегда долго колебался, прежде чем что-либо предпринять. И сейчас, в конце ноября, когда к нему пришел от имени офицеров Ламберт с проектом разогнать парламент и возложить на него, Кромвеля, корону, он колебался. Ламберт сказал ему, что, пока он не возьмет дело управления страной всецело в свои руки, неустройства будут продолжаться, снова начнутся смуты, польется кровь… Но Кромвель упорно отказывался. Как принять титул короля после казни законного монарха и торжественного провозглашения республики? Как разогнать собрание благочестивых проповедников, если ему твердо обещана спокойная деятельность до конца будущего года? Может быть, они еще одумаются и поведут себя мудрее?

Однако «святые» (они же «дураки») не собирались отступать. 10 декабря, в субботу, большинством в два голоса они решили возобновить вопрос об отмене десятины. Надо было действовать срочно — иначе они все перевернут вверх дном.

Ламберт все взял на себя. 11 декабря, в воскресенье, он собрал совещание умеренных членов парламента и ведущих офицеров. Он особенно напирал на то, что, если парламент будет заседать еще хоть один день, собственность «всех честных людей» будет поставлена под угрозу. Такая постановка вопроса убедила присутствующих. После того как они разошлись, Ламберт еще весь день встречался с разными людьми, вел переговоры, уламывал колеблющихся. К концу дня соглашение было достигнуто, и, что самое главное, — спикер Рауз, благочестивый ректор Итона, из бывших пресвитериан, заверил Ламберта в своей поддержке. Кромвеля в это дело решено было не посвящать.

На следующее утро, в понедельник, умеренная половина бэрбонского парламента явилась в зал заседаний очень рано — задолго до прихода радикалов. Немедленно по открытии спикер предоставил слово сэру Чарльзу Уолсли, бывшему роялисту, который обрушился на парламент с потоком обвинений. Попытка отменить десятину, сказал он, — это покушение на собственность. Присутствующие шестьдесят или семьдесят членов согласно кивали. Затем взял слово полковник Сайденхэм. Он заявил, что «назначенцы» пытаются уничтожить армию, задерживая налоги для выплаты ей жалованья, стремятся ниспровергнуть законы, церковь и собственность. «Законы и права англичан, — сказал он, — они хотят заменить собственным кодексом, составленным по закону Моисея». Присутствующие выразили согласие. Спешно, пока не прибыли фанатики-сектанты, было принято решение: «Дальнейшие заседания настоящего парламента в данном его составе не послужат для блага республики, и потому необходимо передать в руки лорда-генерала Кромвеля те полномочия, которые члены парламента от него получили».