Золото Афродиты

Надюша успокоилась и пошла на кухню.

Наступивший день был пасмурным и хмурым. Они вместе добрались до больницы, где было большими буквами написано: «Областной онкологический центр». Отстояв в очереди, записались на приём к врачу. Онколог принимал с двух часов дня. Им ничего не оставалось делать, как прийти сюда во второй раз. Рогожин предложил:

— Давай зайдём в кафе, посидим, выпьем кофе и съедим по мороженому.

Она согласилась, хотя ей совсем не хотелось идти в кафе: не то настроение, чтобы беззаботно просиживать время. По дороге Рогожин остановился возле цветочницы, продающей большие белые хризантемы. Он захотел купить жене цветы, но она, увидев его порыв, сказала:

— Прошу тебя, не нужно покупать цветы. Подумай сам, куда я с ними пойду? На приём к онкологу? На обратном пути, если будет всё хорошо, ты купишь букет, ладно?

Рогожину ничего не оставалось, как согласиться. В кафе они сидели молча. Рогожин старался сохранять бодрость, хотя у него на душе скребли кошки. Он попытался шутить, но, увидев грустные глаза жены, замолчал. «Ну, откуда у молодой, цветущей женщины могла появиться такая зараза? В голове просто не укладывается, да нет, здесь наверняка какая—то ошибка, я не хочу этому верить, со здоровьем у Надюши всегда было всё в порядке», — думал он, ковыряя ложкой мороженое.

А Надюша вдруг разговорилась. Она стала давать наказы:

— Если мне придётся лечь в больницу, ты детям не говори, что со мной. Скажи, что мама уехала отдохнуть в дом отдыха. Я сама с ними по телефону поговорю. Знакомым тоже говорить ничего не нужно. Уехала, мол, на курорт. У тебя сейчас отпуск, ты смотри за детьми, особенно за Костей, у них в школе дети наркотики пробуют. Нужно его уберечь от этой гадости. За Иришкой смотри. Провожай и встречай из школы. Сейчас дети теряются, сам знаешь. Успевать тебе придётся и обеды готовить, и продукты покупать, и за порядком следить. А если что со мной случится, дай мне слово, что детей не обидишь и не бросишь их.

— Ну, ты, мать, даёшь! Я запрещаю тебе, ты слышишь, даже думать о плохом. Лично я не верю в то, что тебе наговорили врачи, — уверенным тоном сказал Рогожин.

— Нет, ты меня не перебивай, я ещё не всё сказала, — продолжала Надюша. — Родителям моим тоже не звони, я сама с ними по телефону поговорю. Светлане Тропиной можешь позвонить, скажи, если найдёт время, пусть ко мне придёт. Жалко, но участок дачный придется продать. Кто будет им заниматься? Времени у тебя свободного совсем не будет, он у нас очень хороший, его сразу же купят.

— Слушай, хватит, — перебил Рогожин. — Больше ничего не говори, я уверен, что всё обойдется, понимаешь? Я уверен, повторяю! Я не хочу больше ничего слушать.

Они замолчали. Доели мороженое, допили кофе, встали и вернулись в больницу. Онколог был высоким, крепким мужчиной, с большими, сильными руками. Он дотошно расспросил Надюшу, осмотрел её. Прочитав результат фиброгастроскопии, сказал:

— Ну, что ж! Нужно ложиться к нам.

— Когда? — еле выговорила Надюша.

— Прямо сейчас, сегодня. Вот, возьмите направление, — он что—то написал на листке бумаги и протянул его ей. — Пройдите в корпус номер два, в приемный покой, там вас определят в палату.

— Что, у меня рак?

— Будем разбираться.

Надюша вышла из кабинета, за ней вошел Рогожин.

— Доктор, я муж этой женщины, скажите мне, что с ней?

— У неё рак желудка, нужно срочно сделать операцию.

— Не может быть, она никогда ничем не болела, всегда была здоровой и крепкой, у неё не может быть рака, — волнуясь, сказал Рогожин.

— К сожалению, внешний вид ни о чём не говорит и часто не соответствует действительности. Рак — коварное заболевание, протекает скрыто, и поэтому люди поздно обращаются к врачам. У вашей жены злокачественная опухоль в желудке, ей нужна срочная операция.

— И что, нет никакой надежды на благоприятный исход?

Рогожин упрямо не хотел верить сказанному.

— Надежда всегда должна быть, без надежды нельзя.

Надюшу поместили в большую, неуютную, серую палату с давно небеленным потолком и стенами. В отсыревших углах висели кружева паутины. Рассохшийся пол сильно скрипел, окна наглухо закрыты, в палате было душно, стоял специфический больничный запах. Семь кроватей с провисшими до пола панцирными сетками были заняты, на них сидели и лежали женщины. Кто спал, кто читал газеты. Ей указали на пустую койку, стоящую возле стены, на которой лежал голый матрац с подозрительными коричневыми разводами и пятнами. Соседкой оказалась юная девушка. Надюша, увидев её, совсем пала духом: «Господи, и дети здесь!» — с болью подумала она. Одна из женщин, лежащая от неё через койку, стала задавать вопросы:

— Вы на операцию или на обследование?

— Не знаю, — с тяжёлым вздохом ответила Надюша.

— Если на операцию, то попросите, чтобы вам из дома бинтов и марлю принесли, у них здесь ничего нет. Видите — матрац голый? Пусть принесут простыню, пододеяльник и подушку, чашку и тарелку, ложку и кружку, —подсказала соседка.

— А что, и этого здесь нет? — с удивлением спросила Надюша.

— Ничего здесь нет, только прооперируют. Выкарабкиваться придётся самой, — обречённым голосом сказала женщина.

— Позвонить домой отсюда можно?

— На лестничной площадке телефон—автомат, но не бесплатный, нужно иметь жетон, если вам понадобится, я могу дать. Завтра утром вы ничего не ешьте, у вас возьмут кучу анализов, когда будут готовы, сразу же на операцию. Некоторые больные не соглашаются, их под расписку домой выписывают. У вас что болит?

— Желудок.

— С желудком после операции пищу через зонд принимают.

— Как это, через зонд? — вздрогнула Надюша.

— Через воронку. Её на трубку надевают и вливают, таким образом кормят.

Надюше стало страшно, она не захотела больше выслушивать ужасающие подробности больничной жизни. Ей захотелось прилечь, она брезгливо посмотрела на голый матрац. В палату вошла санитарка и положила на кровать комплект постельного белья. Оно, как и вся палата, тоже было серого, замызганного цвета, вдобавок на нем краснели прочно въевшиеся в ткань бурые пятна.

Надюша прикрыла ветхой простыней допотопную грязь старого матраца, сверху застелила пододеяльником и легла в одежде. Сетка моментально провисла до пола. «Боже мой! Какая нищета и убогость. Мне предстоит провести здесь часть жизни вместе с обреченными людьми. Я точно такая, как и они. Я тоже должна привыкнуть ко всему убожеству».

Она отвернулась лицом к стенке. Чтобы не видеть облупленную серо—синюшную краску, из—под которой проглядывала штукатурка, Надюша закрыла глаза. Лежать в «гамаке», как она про себя назвала кровать, было неудобно, она попыталась отвлечь внимание, но хорошие и бодрые мысли в голову не приходили.

«Сколько больных пролежало до меня на этой кровати, кто из них остался жив? Наверное, все давно ушли в мир иной. Как хорошо было бы уснуть прямо сейчас и не проснуться», — подумала она.

Утром, как и предупреждала соседка, у нее взяли во всевозможные пробирки, трубочки и шприцы кровь. Больше о ней никто не вспоминал. К обеду пришел Рогожин. Он принёс апельсины и ее любимый вишневый сок.

— Ну, как твои дела? Что говорят врачи? — заботливо спросил он.

— Никто ничего говорит. У меня кровь взяли на анализы, больше пока никто ко мне не приходил. Ты мне принеси комплект постельного белья, подушку, тарелку, кружку, ложку, мыло, полотенце, зубную пасту и щётку. Я об этом не подумала сама. Как дети, что ты им сказал?

— Нормально, не беспокойся о доме, у нас всё в порядке.

— Ты иди домой, чего здесь сидеть? Мне остаётся ждать, когда будут готовы анализы.

— Тебе что—нибудь принести из еды?

— Не надо, меня всё время тошнит и есть совсем не хочется.

— Есть надо. — Рогожин поцеловал её в щёку. — Ну, хорошо, я пойду, до завтра.

Еще три дня провела Надюша в больнице. На четвертый день к ней в палату пришли врачи, подробно её расспросили, как заболела, что чувствует, какая семья, лечилась ли чем—нибудь, похудела или нет за время болезни. Все щупали её живот. В конце говорили одно и то же: