Булочник и Весна

– Костя, вы чего тут сидите? Вам плохо? – крикнул он, склоняясь к окну.

– У меня обогреватель спёрли, – объяснил я.

– Да что вы говорите! – обрадовался Тузин. – Значит, сегодня мы с вами братья! У меня-то знаете что увели?

Я посмотрел вопросительно.

– Театр!

Я задраил форточку и мигом выбрался из машины. По морозным колдобинам мы двинулись на светлые окна тузинской дачи.

– Дама с воинственным именем! – по-дирижёрски всплескивая руками, восклицал Тузин. – Я бы даже сказал, с именем историческим! Жанна Рамазановна! А? Лет на триста растопчет она меня! Говорят, актёрский молодняк её обожает. Она их делит на бригады и обеспечивает работой – свадьбы, гулянки, детские праздники. Сидим мы в тоске, поминаем Андрея Ильича – и вдруг явление! Чиновник – и с ним дама. Мол, скорбим, но театр не оставим в сиротстве. Вот вам новая родная мать! То есть моментально! Ах, дурак я, дурак! И в голову не приходило, что так вот бывает…

– А разве не коллектив выбирает?

Тузин горько махнул рукой.

Под его причитания мы прошли по светлой от снега улице и нырнули в дом. Благодать растопленной печки моментально излечила меня. С любопытством я глянул в дверной проём полутёмной гостиной. Тканевый торшер освещал кресло и антикварный столик с канделябром о семи свечах. Пахло… не может быть! Нет, точно – печёными яблоками!

Ирина в шали на худеньких плечах сбежала нам навстречу со второго этажа. Её щека была помята подушкой, коса растрепалась в золотой дым. Я подумал, вспомнив моих: наверно, она укладывала Мишу и, прилёгши, читала ему.

– Тащи, Ирина, наливочку! – скидывая шинель, велел Тузин. – Помянем ещё раз Андрея Ильича! Да и потом, надо обмыть небывалый день! У меня увели театр, а у Кости – мечту о родине!

На кухне было жарко, хотя огонь в печи погас.

– Проходите, Костя, садитесь! Хотите – в кресло. Но я предпочитаю – вот! – и Тузин подвинул к печке выкрашенную чёрным лаком скамеечку. – Присядьте! Пусть огонь сожрёт печаль! Отдайте ему, не жалейте! Я вот сейчас…

Он засучил рукава сорочки и, накидав полешек, возродил уснувший было огонь. Скоро за стеклянной дверцей печки поднялся настоящий шторм. Трещало и выло дерево, пламя ломилось в комнату. Глядя на это неистовство, я успокоился. Как будто и правда оно вобрало в себя всю маяту.

Тем временем Ирина поставила на кухонный стол стаканчики, тарелки и блюдо с подостывшими печёными яблоками. Подержалась за виски, вспоминая, и достала из буфета клин пирога.

Мы с Тузиным выпили клюквенной водки – за память их директора, человека, которого я не знал. После рюмки Николай Андреич собрался было продолжить обсуждение драматических обстоятельств, но заметил, что меня разморило, и смилостивился.

– Бог с вами, идите уже спать! – сказал он и, плеснув себе ещё душистой настойки, подошёл к окошку, лбом прижался к стеклу.

Ирина отвела меня наверх, в холодноватую комнату рядом с Мишиной. Там было душисто и чисто, горела лампа под тряпичным абажуром. Постельное бельё, наверно, из Мишиной коллекции – ивовый пушок на салатовых ветках – устыдило меня вконец. Что ж это я! Веду себя, как бродяга, греюсь по чужим домам, лезу в их чистый быт со своими грехами! Поблагодарить и уйти!

Но почему-то мне до слёз не хотелось доказывать Тузиным свою состоятельность, а хотелось прижаться к малознакомой семье на правах какой-нибудь кошки Васьки или голубя Тишки – и отдохнуть.

Я накрыл постель покрывалом и, не превысив полномочий Тишки и Васьки, лёг сверху, прямо в шкуре.

Утром из окна комнаты я увидел кости шиповниковых кустов и за ними – разъезженную улицу со льдом в колеях. Обычная русская земля, на которой положено быть обыкновенным русским вещам – пьянству, бедности, бездорожью и воровству. И сразу вслед за моей мыслью на улице появился Коля, прошёл в сапогах по рыжему пластилину дороги и остановился у калитки.

– Николай! – гаркнул он. – Николай! Дома ты? Ирин, Мишань, вы дома?

Я встал и, оправив примятую постель, спустился в гостиную. Никого! Из кухни, правда, пахло растопленным на сковороде маслом. Тихо, стараясь не напроситься на завтрак, я пробрался в прихожую, отыскал на крючках куртку и вышел на свободу. Снег растаял. В саду была осень, резкая и душистая. Под ногами хлюпнула влажная листва. Я обогнул дом и у забора, под голой яблоней, увидел своих соседей.

Тузин в накинутой на плечи шинели и в тапочках что-то говорил насупленно курившему Коле.

– Костя, а мы вот как раз о вас! – крикнул он, увидев меня. – Расследуем следы вчерашнего безобразия!

– Да без толку расследовать, – сказал я, приблизившись и по очереди пожав руки – сперва худую и ледяную Тузина, затем Колину, жилистую и отчаянную. – Люди остались без заработка. Нашли дыру какую-нибудь, а обогреться нечем. Я даже их видел. Они ко мне заходили – пожить просились в старый дом. Я не пустил… Да, они ещё чай стащили и шоколадку! – прибавил я, улыбнувшись.

Коля глянул на меня с хмурым сочувствием – как на погорельца, запалившего дом своим же окурком.

– А потому что говорил я – сбрить надо твой забор к чертям. На виду у деревни ни один дурак не полезет. А тут – глухая стена!

Мы покалякали ещё немного. Скоро Тузин оставил нас, а мы с Колей, покуривая, отправились к месту преступления.

Коля первым глянул в бытовку и, морщась, вышел.

– А чего там. Пол вымыть – да и всё! Давай лучше землю твою посмотрим. Чего у тебя тут, – сказал он. Я не стал возражать, доверившись Колиной импровизации.

– Эх ты! Участок у тебя голый! – укорил он меня, пробираясь по глине. – А посадишь – пока там вырастет! Помереть успеешь. Ты рябину-то мою, смотри, совсем прижал! – сказал он, подойдя к забору, и попробовал пошатать доску.

Рябин у Коли было много. Они росли по всему периметру его участка. Некоторые были сортовые, со сладкими ягодами.

Невеженскпе, как звал их Коля. Рябины сажал его дед, потому, должно быть, Коля питал к ним нежность. Он рассказывал как-то, что плоды рябины – это никакие не ягоды, как нам кажется, а натуральные яблоки. Расковыряй и увидишь – кожура, мякоть, хрящ и семечки!

Я и не знал, верить ему или нет.

– Ну прижал ведь! Видишь ты! – продолжал он негодовать и всё дергал доску.

Я не понимал, к чему он клонит.

– Коль, я её обходил, как мог. Гляди – столбы даже по косой идут. Как я её обойду, когда она вообще на мою территорию вылезла?

– А я тебе что? И я про то говорю! – подтвердил Коля. – Ты её давай, к себе уже забирай. Я вот о чём речь веду.

– Как же я её заберу? – сказал я в недоумении.

– А мы вот эту секцию хрустнем посерёдке, – придумал Коля, ладонью схватившись за верх забора. – Она и войдёт. И опять же – обзор будет от меня. Когда от соседа обзор – никто не полезет!

Тут он быстро сбегал к себе, взял пилу и, влезши со своей стороны на чурбак, «хрустнул» секцию. А потом «хрустнул» ещё, так как две образовавшиеся створки не пожелали отогнуться в стороны. Нахрустевшись вволю, Коля влез ко мне через дырку и осмотрел работу. Получились маленькие отворяй-ворота с рябинкой посередине. Через них как раз мог протиснуться человек моего сложения.Я смотрел терпеливо, никак не препятствуя Колиной деятельности. Вчера у меня стащили печку. Сегодня – в утешение сломали забор.

– Это дело! – сказал Коля, закончив труд. – А то гляди, кожу ей всю рассадил! – и, хлопнув рябинку по плечу, ушёл сквозь брешь к себе на участок.

Я осмотрел мой подарок, тронул ссадину на коре, и какая-то ветреная солоноватая радость пробрала меня. Мой идеальный проект воплотился в жизнь, начал обрастать понемногу царапинами и мхом реальных событий. Так чистая тетрадь становится исписанной. Разве плохо?В тот же день я вымыл в бытовке пол, навёл кое-какой порядок и купил себе новый обогреватель.

22 Образ врага

Пока я возился, осень снялась со всех своих квартир и ушла на юг. Снег присыпал холмы мелкой солью. Побелела складируемая под холмом жёлтая сетка. На мои вопросы охранник талдычил – мол, привезли огораживать территорию. А что именно за территорию и с какой целью – выдать отказывался. Никакие посулы не помогли. Может, он и не знал.