Страница 24 из 30
Получив информацию о Петре всего неделю назад и проведя с ней пару дней в роскошном доме ее родителей возле Риджентс-парка, Дельфина уже знала Питера – он был одним из ее клиентов в Комреке. Его биполярное состояние отчасти было обусловлено наркотиками, неуверенностью и одержимостью, а иногда на передний план выходил такой его порок, как склонность к насилию. В самом деле, полгода назад он едва не убил человека в «Буджисе», модном ночном клубе Лондона, разбив бутылку, а затем тыча зазубренным концом в лицо несчастному, оставив на лице парня память о себе на всю оставшуюся жизнь. Происшествие выглядело необъяснимым, а посему непредсказуемо страшным, потому что жестоко изувеченной жертвой был один из лучших друзей Питера.
Чтобы избежать вмешательства закона, пусть даже у друга – теперь уже бывшего друга – остался только один здоровый глаз на изуродованном лице, отец Питера, миллиардер, выплатил в качестве компенсации огромную сумму; кроме того, его родители договорились, что Питера на многие годы упрячут в какое-нибудь учреждение, исключая исправительное. Согласно информации, которую предоставили Дельфине, «немотивированное» нападение произошло из-за девушки, причем этой девушкой была Петра.
В течение нескольких месяцев регулярных психологических зондирований Дельфина с огромным, на грани возможного, трудом добралась до корней сознательных и подсознательных проблем своего клиента; на первый взгляд, Питер казался приятным, хотя и довольно высокомерным молодым человеком, но до сих пор в его жизни сочетались акты крайней жестокости по отношению к другим, в том числе к домашним животным-любимцам, с действиями, наполненными добротой к людям, которым повезло меньше, чем ему самому. Отвечая на вопросы о своих отношениях с Петрой, он, как правило, был уклончив. Сестра – в этом на нее можно было положиться – поддерживала брата при любых обстоятельствах. Взаимная ненависть к отцу в сочетании с полным пренебрежением к матери создали между ними особые узы. Питер, конечно, понимал, что ему пришлось бы отбыть длительное тюремное заключение за причиненный им физический вред, но, к счастью, отец его располагал не только необычайным богатством, но также влиянием, а главное – властью. Были приняты максимальные меры, чтобы Питер на время исчез из общества (Дельфина, в отличие от испорченного юноши, знала, что пройдет очень много лет, прежде чем его можно будет выпустить), и он согласился, чтобы его изолировали люди, с которыми давно имел дело его отец, – могущественная, хотя и скрытая организация, способная решать различные проблемы с минимумом суеты, хотя и по высокой цене.
Дельфина все еще испытывала трудности с Питером, который даже через полгода психоанализа и терапии продолжал настаивать на одном условии своего сотрудничества в любой программе лечения: присутствии его сестры. Дельфина считала это просто примером тесных уз между братом и сестрой, уникальной «связи между близнецами». Она удивилась, когда отец Питера, чей бизнес состоял в массовом производстве титана, счел это удачным решением проблем своего сына. И, к еще большему ее недоумению, Петра ухватилась за эту мысль – возможно, из-за своих собственных психологических проблем и того факта, что она действительно любила своего брата-близнеца как эмоционально, так и физически.
Тот поцелуй, которым они обменялись на вертолетной площадке – поцелуй настолько горячий, что это встревожило Дельфину, – заставил ее по-новому взглянуть на их отношения. Она поняла, что в кадр вошел еще один элемент, фактор, который пока не проявлялся в ее длительных беседах с Питером и который объяснял отношение его отца. Казалось, родители близнецов были осведомлены о кровосмесительных отношениях своих детей и теперь хладнокровно хотели избавиться от этой пагубы, от извращения, которого они не могли понять и которое, возможно, имело серьезные последствия, причем не только моральные. За очень высокую, с финансовой точки зрения, цену они умыли руки и освободились от своего потомства. Отношение родителей к своему вырождающемуся потомству, несомненно, сыграло определенную роль в сложных чувствах, испытываемых близнецами друг к другу.
Большим и указательным пальцами Дельфина сдавила внутренние уголки своих темно-карих глаз. Чувствуя, что головная боль из-за напряжения все усиливается, она молилась, чтобы та не переросла в длительную мигрень. Такие приступы когда-то были проклятием ее жизни, хотя в течение некоторого времени она не страдала от мигреней в полную силу, что позволяло ей надеяться – и молиться, – что она сможет наконец избавиться от этого недуга. Положив авторучку и оттолкнув назад кресло, она встала из-за бюро. В глубокой задумчивости медленно подошла к окну.
Попав к себе в комнату после милостиво краткого полета на вертолете, она сразу переоделась в черные шерстяные штаны и лиловый свитер с V-образным вырезом, рукава которого поддернула до локтей, где мягкая ткань собралась в складки вокруг ее рук.
Ее жилье, будучи скорее компактным, чем тесным, с крошечной ванной, спальней и гостиной, размещалось на третьем этаже замка вместе с другими отремонтированными квартирами. Помимо бюро, в гостиной имелся комод красного дерева, на котором стояла настольная лампа с двумя одинаковыми ответвлениями и элегантными кремовыми абажурами. Несмотря на ремонт, в гостиной сохранился старый кирпичный камин с зеленым кожаным креслом у каминной решетки, сбоку от которой стоял набор черных викторианских утюгов, разогреваемых на огне. Одну стену занимал пейзажный принт. Скудость произведений искусства легко восполнялась живописным видом в раме окна – на море, которое обычно было великолепным, с волнами, безумно бьющимися о скалистую береговую линию под высокими отвесными утесами, с огромными безупречно белыми взрослыми олушами, бросающимися вниз мимо окна, или чуть меньше впечатляющими бакланами, нападающими на беспомощных жертв. В ясный день через залив Фёрт-оф-Клайд видны были смутные контуры острова Арран, но сегодня море было затянуто туманом. Но даже в этой туманной серости чудесный свежий и острый воздух, как правило, поднимал ей настроение, хотя сегодня она чувствовала странную слабость. Она предполагала, что это вызвано резким падением адреналина после почти смертельного инцидента, но теперь стала прикидывать, не сам ли замок Комрек тому виной. Скрестив на груди руки, она закрыла глаза, словно чтобы унять постепенно усиливающуюся головную боль, не допуская в себя дневной свет. Взамен этого ее переполнили обрывки воспоминаний о почти фатальной авиакатастрофе.
И она вспомнила человека, который крепко ее удерживал, чтобы в состоянии свободного падения ее не расшвыряло по всему салону, – он отказывался выпустить ее, пусть даже казалось неизбежным, что все они умрут.
Хотя она мало знала о Дэвиде Эше, он показался ей странным, непроницаемым человеком – что-то подобное она сразу почувствовала, когда устремила на него взгляд после того, как они с Петрой сели в самолет. Он, конечно, был привлекателен в своей мрачности и взъерошенности, но ее озадачивали его глаза: они были глубокого синего оттенка и представлялись… ну, преследуемыми, что ли, словно им приходилось видеть иррациональные, нелогичные события. Да, это были глаза, которые действительно видели призраков, их обременяли пугающие мысли о них. Психоанализ был бы интересен, если не сказать больше, но она чувствовала, что он хранит тайну, которой никогда не выдаст.
Глядя в окно, день за которым был омрачен облаками и туманом, Дельфина продолжала задаваться вопросами о сыщике-экстрасенсе. Ей хотелось узнать о нем больше, хотелось понять, почему Петра, будучи под воздействием психотропных препаратов, предостерегла его, что кому-то – кто бы они ни были – известно, что он прибывает, вероятно, в Комрек. Она… В дверь вдруг резко постучали, а затем она услышала свое имя.
– Дельфина, ты здесь? Можно войти?
Визит неожиданным не был, но именно этой встречи она боялась.
– Ты же знаешь, что дверь не заперта, Рейчел, – неохотно ответила психолог. По какой-то причине ни у одного из старомодных дверных замков на этом этаже не было ключей, чтобы запирать или отпирать их.