Страница 15 из 20
Один цирк был перенесен в дореволюционную Россию под западную копирку, жестокости и бездушию которого было посвящено множество горьких строк русских писателей. Чего стоит созданный на реальной истории «Гуттаперчевый мальчик» (1883 год) Григоровича! Второй цирк, солнечный и светлый, родился из ярмарочных представлений, из святочных и масленичных народных гуляний, из потешных карнавалов Петра I, из театрализованных феерий, сопровождающих великие праздники по всей необъятной России!
Не потому ли этот водораздел так остро прошел и проявился именно в клоунаде, искусстве смешить и забавлять людей? Не случайно же говорили: «Посмотри на клоуна и узнаешь, чем дышит вся цирковая труппа».
Шут был вор: он воровал минуты -Грустные минуты, тут и там,-Грим, парик, другие атрибуты Этот шут дарил другим шутам.
Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки Крал тоску из внутренних карманов Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -Горе наше брал он на себя...
В советские годы, ввиду отсутствия иных представлений, цирк привлекал к себе все зрительское внимание, изголодавшееся «по ярким краскам и буйному действу». Тогда цирк никого не оставлял равнодушным: его любили или не переносили на дух, им восхищались или пренебрежительно относили к «низкому жанру», именовали искусством или же уничижительно называли зрелищем.
Но ни поклонники, ни критики цирка не задумывались о том, что он вобрал в себя само представление о чудесах, что по сути цирк является настоящим прототипом любого праздника. И все присутствующие в нем атрибуты, номера, сам ход представления как бы составляют разбитую тысячелетнюю копилку развлечений всех времен и народов, только приправленных национальными различиями. Оттого именно цирк в фильме-сказке «Старик Хоттабыч» (1956 год) становится точкой равновесия человеческой цивилизации, где пересекается настоящее с прошлым, чудеса происходят наяву, а невозможное воплощается благодаря ловкости рук, нехитрым приспособлениям и необыкновенному трудолюбию. Вот поэтому цирк и стал для советских детей той самой былью, которая и в будни была неотделима от праздника.
Ч - Чай
Много ли человеку надо для счастья? Разумеется, не для счастья всеобщего, высокоморального, о котором проповедовали русские классики, и чему учил «Моральный кодекс строителя коммунизма» (1961 год). Было бы уместнее спросить даже не счастье состоявшейся, удачно сложившейся жизни, а всего лишь о его маленьких бытовых проявлениях, из которых, собственно, и соткано повседневное полотно нашего бытия. Таких, как чистая, с накрахмаленным бельем, постель, удобная пижама, наброшенный на плечи шерстяной плед, мягкие войлочные тапочки, горячий и крепкий чай в граненом стакане и мельхиоровом подстаканнике, да несколько кусков рафинада...
Вот, каким виделся истинный комфорт и заслуженный покой повидавшему на своем веку старшему поколению. Этот великий бытовой минимализм учил нас, жадную до «сладостей и радостей» малышню, прикоснуться в этом немногом к «стержневым ценностям», ощутить некую правду жизни, которую способны понять только те, кто долгие годы переносил лишения, терпел нужду, страдал...
Мы замирали, наблюдая, с каким трепетом возятся старики заваривая чай, как старательно колют щипцами кусковой сахар, как бережно складывают его на блюдце горкой...
А потом, на внеклассном чтении, слушая взахлеб историю Вани Солнцева из знаменитой повести Валентина Катаева «Сын полка» (1944 год), мы понимали подлинную цену горячей кружки чая:
«У нас, у разведчиков, так положено: как покушаем, так сейчас же чай пить. Пьем, конечно, внакладку... Скоро в палатке появился большой медный чайник - предмет особенной гордости разведчиков, он же источник вечной зависти остальных батарейцев. Оказалось, что с сахаром разведчики действительно не считались. Молчаливый Биденко развязал свой вещевой мешок и положил на «Суворовский натиск» громадную горсть рафинада. Не успел Ваня и глазом мигнуть, как Горбунов бултыхнул в его кружку две большие грудки сахару, однако, заметив на лице мальчика выражение восторга, добултыхнул третью грудку. Знай, мол, нас, разведчиков!
Ваня схватил обеими руками жестяную кружку. Он даже зажмурился от наслаждения. Он чувствовал себя, как в необыкновенном, сказочном мире. Все вокруг было сказочно. И эта палатка, как бы освещенная солнцем среди пасмурного дня, и грохот близкого боя, и добрые великаны, кидающиеся горстями рафинада, и обещанные ему все виды довольствия -вещевое, приварок, денежное, и даже слова «свиная тушенка», большими черными буквами напечатанные на кружке.
- Нравится? - спросил Горбунов, горделиво любуясь удовольствием, с которым мальчик тянул чай осторожно вытянутыми губами.
На этот вопрос Ваня даже не мог толково ответить. Губы его были заняты борьбой с чаем, горячим, как огонь. Сердце было полно бурной радости
оттого, что он останется жить у разведчиков, у этих прекрасных людей, которые обещают его постричь, обмундировать, научить палить из автомата...»
От стариков узнали мы о лакомстве военной поры, который нет-нет, да и сегодня приготовим себе. Это так называемый «фронтовой бутерброд», когда к горячему сладкому и непременно крепчайшему чаю полагается большой квадрат хлеба, щедро намазанный сверху тушенкой. Старики говорили, что этим и подкрепиться хорошо можно, да и ушедших от нас помянуть негрешно...
После подобных военных историй, нам тоже чаепитие представлялось неким ритуалом с разговорами «за жизнь», и уж никак не сопоставлялось с поглощением бурой подслащенной жидкости за три копейки в школьном буфете. И мы, пацанята, с легкостью отличали на вкус «Краснодарский» от «№36», а «Грузинский» от «Индийского со слоном».
Несмотря на скудность ассортимента (иногда на прилавках появлялся даже «Китайский» или «Вьетнамский») чай в Советском Союзе был напитком самым популярным и, можно сказать, культовым. Потому что когда человека приглашали зайти «на чай», это могло значить все что угодно, в зависимости от того, как сложится ситуация. Хотя обычно подразумевалось, что непременно накормят обедом с обязательно роскошным десертом (профессия кондитера была в большом почете, а знакомство - в цене).
Однако, в советском чаепитии есть одна замечательная черта: по тому, каким чаем и как тебя угощали можно было сразу понять насколько ты дорог и уважаем этим человеком. Потому что для людей случайных никогда не заваривалась самая лучшая заварка, которую припасали «на случай», а попросту в старую, обычную доливался кипяток.
Именно чай, а не спиртное, которое распивалось «не в одно лицо, а для компании», являлся некой «лакмусовой бумажкой» душевного расположения. Не об этом ли писал тонкий знаток советской души, автор песен, ставших поистине народными, Михаил Исаковский:
Весна бушевала метелью черемух.
Сошлись мы с тобой невзначай.
В тяжёлых альбомах искали знакомых
И пили без сахара чай;
Читали стихи под мигающим светом,
Какие-то споры вели...
Мы оба любили. Но только об этом
Не смели сказать, не могли...
В те годы чашкой хорошего крепкого чая людям можно было многое выразить и без слов. Потому что слова приукрашали и обманывали, но в горячем дыхании обжигающего чая сердца собеседников раскрывались, таяли, раскрывая друг другу то, чего не умели высказать и объяснить.
Ш - Школа
В каждом из нашего детства есть что-то святое, превращающее обычных, простых жителей «городов и весей» в людей особенных, с большой буквы. То, что позволяет в дни испытаний и горестей, сделать правильный выбор.
Как порой мы уважаем себя за то, что и в обыденной, бытовой, вовсе не героической повседневной жизни, мы готовы совершать благородные поступки, а наши сердца способны зажигать в душах искренние слова! И что бы с нами ни происходило, мы знаем истину высокого звания - Человек.