Страница 90 из 163
Под вечер, подойдя к городу, остановились. Подтянулись «хвосты». Приказано всем сойти с подвод, и густой колонной, безо всякого строя, во всю ширину улицы, нас ввели в Екатеринодар.
В Екатеринодаре
Мы вошли в город с северной стороны, где жили рабочие. В красных газетах писалось, что сдалось 60 тысяч казаков. Это была сенсация для всего населения Кубани, но которой не верилось. И вот «они», сдавшаяся Кубанская армия, вошла в свой стольный город Екатеринодар. Вот почему весь народ и высыпал на улицы, чтобы убедиться — так ли это?
Мы проходили по улице, где находились разные мастерские, где жили рабочие, которые теперь все высыпали со своих дворов, чтобы убедиться в действительности, и от которых можно было ожидать недобрых выкриков по нашему адресу. Но их не только что не было, а на лицах смотревших была явная печаль и сожаление. Видимо, власть красных ими была уже хорошо сознана.
Мы были как будто рады, что наконец-то прибыли к цели. Густой массой, заполнив всю ширину улицы и оба тротуара, мы скорым шагом двигались по Бурсаковской улице. Впереди нас, верхом на лошади, идет важно наш глава колонны, матрос. За ним мы — старшие офицеры. И уже в самом городе все жители высыпали со всех дворов и домов и молча, удивленно смотрят на нас. Смотрят именно удивленно и молча.
Какое впечатление на жителей могла произвести эта мрачная масса кубанских казаков, появившихся в своем стольном городе в таком виде и в таком беспомощном положении — без оружия, в черкесках нараспашку, с сумами через плечи и с бурками под мышками, в черных замызганных папахах.
Таких ли казаков они привыкли видеть здесь на протяжении более чем столетнего существования этого казачье-запорожского города?!
Центр Кубанского Войска. Войсковой центр черноморских и линейных казаков. Чисто военный город. Красная улица, всегда переполненная военными в папахах разных цветов, в черкесках таких же разных цветов, с погонами всех рангов и чинов, где на скамейках сидели отставные генералы и Севастопольской кампании 1854 —1855 годов, и Русско-турецкой войны 1877—1878 годов, Ахал-Текинской операции генерала Скобелева; тут же проходили щеголи-писари, затянутые поясами на черкесках при серебряных кинжалах, — и Войскового штаба, и управления Екатеринодарского отдела, и чины Войсковой капеллы, шествовавшие строем со своими музыкальными инструментами в городской сад, чтобы услаждать слух гуляющей там по вечерам публики. Всегда при белых бешметах — то в голубых, то в красных, то в черных черкесках, шли они «в ногу» по Красной улице, имея впереди казачат-музыкантов. Все в погонах, многие с белыми нашивками урядников, чем гордились, как достойно заслуженного звания.
Это ли не было щегольство! Это не была ли гордость казачья! Это ли не было достоинство Войсковое! И как все это радовало всех, и радовало сердца тех, кто хотел служить своему родному и кровному Кубанскому Казачьему Войску!
И вот теперь — в каком виде вошли мы в наш родной исторический казачий город, видавший славных Кошевых Атаманов Черноморского казачьего войска, былых запорожцев — Захария Чегшгу267, Антона Головатого26Э, Котляревского269, Бурсака270, Безкровного271, Завадовско-го272, Рашпиля273, Кухаренко274.
Увидели бы они нас теперь, потомков своих, — повернулись бы в гробах от стыда и обиды! Или, как написал по этому поводу балладу черноморский кобзарь Александр Пивень273:
Такэ дило там зробылось — у городи Сочи,
Нэ слухалы б мои пуха, нэ бачылы б очи.
Подойдя к Екатерининской улице, что идет от вокзала к Красной улице, колонну остановили. Казаки сразу же присели отдыхать, где как могли. Мы, старшие офицеры, шедшие в голове колонны, оставались стоять, осматриваясь по сторонам, и ждали чего-то. Солнце уже садилось. Вечер был тихий, теплый и приятный. Нас никто не охранял. Я рассматриваю угол этих двух улиц, знакомых мне с 1910 года. Влево, на обоих углах, до самого конца были «Кавказские мастерские», где многие заказывали черкески, бешметы, папахи. Мастера были грузины. Отлично они все шили. Заказывал и я там черкески. Теперь здесь все совершенно иначе. Мастерских уже нет. Аевый угол закрыт на ставни и наглухо забит досками, крест-накрест по диагоналям. Внешне казалось, что этот нижний этаж каменного двухэтажного дома нежилой. Жизнь была лишь во втором этаже со многими огнями в раскрытых окнах.
Вдруг из глубины этого, казалось, нежилого нижнего этажа, как будто очень далеко, донеслась до нас столь знакомая мелодия дорогого нам напева:
Многоводная, раздольная,
Разлилась ты вдаль и вширь.
Мы насторожились и, болезненно прислушиваясь, молча переглянулись, как бы спрашивая один другого — кто это здесь? и почему они поют именно «Ты Кубань, ты наша Родина»?
Песнь из нутра здания ширилась, укреплялась в своей мощи и через заколоченные наглухо ставни, словно рыдаючи по загубленной казачьей жизни, достигла улицы:
За твою ли славу старую,
Жизнь свою ли не отдать.*.
Мы вновь переглянулись в недоумении. И потом лишь узнали, что здесь помещалась «областная чека», а пели кубанские казаки-смертники, узнавшие о нашем прибытии и дававшие нам о себе знать.
Мы стоим. Вдруг на Бурсаковской улице, справа, за Екатерининской, с шумом распахнулись ворота, и со двора скорым широким шагом буквально выбросилось около сотни красноармейцев в колонне по-шести. Они не были похож и на красноармейцев, которых мы уже много раз видели. Это были стройные, напористые и хлесткие ребята. Все в кителях, в галифе, в хороших сапогах и при шпорах. Они при шашках, револьверах, с карабинами через плечо. В руках стеки и хлысты. Из-под фуражек, хулигански брошенных куда-то далеко на затылок, вихрились кудлатые волосы, а на грудях красовались пышные красные банты.
Мы поняли сразу, что это «специальные войска Чека». Дойдя до головы нашей колонны, они быстро заняли выходы в обе эти улицы, сняли с плеч свои карабины, поставив их между широко расставленных ног, готовые в любой момент вскинуть их «на изготовку». Мы поняли, что это значит. Легкий холодок страха пробежал у меня по спине. Конец, конец нашей воли. И если до этого момента каждый из нас, даже и генерал, мог абсолютно незаметно скрыться, в особенности казаки, то теперь мы поняли, что этого сделать уже нельзя.
А чего проще? Может быть, вот сейчас они выделят «главных» — и прощай жизнь.
Чекисты, расставив ноги и держа карабины меж ними, с хлыстами в руках, дерзко смотрели на нас. Мы тогда еще не знали, какая «граница» была между обывателями и войсками Чека? И я думаю, что чекисты рке предвкушали сладость, глядя на нас, — какая интересная и многочисленная добыча находится в их руках!., и что хорошо было бы кое-чем поживиться от нее.
Во всяком случае, вся голова колонны, будь то офицер или казак, глядя на них, поняли, что «все шутки» окончены.
Уже стало темнеть, а мы все стоим и чего-то ждем.
— Ну, белые бля-и — прямо по улице шагом МАРШ! — скомандовал нам кто-то из стражи, и мы молча, как стадо бессловесных животных, потянулись дальше по Бурсаковской улице.
Проходим Штабную улицу, где дом номер 40 когда-то так сильно манил меня к себе. Три кирпичных дома вдовы Анны Александровны Белой принадлежали большому семейству родовитой фамилии станицы Кисляковской. Они из «кубанской старшины» и в станичном юрте имели офицерский участок в 200 десятин. Отец их был главный делопроизводитель Кавказского отдела и жил у нас на квартире, когда мы еще не родились. Аида, самая младшая дочь, была моей затаенной любовью еще до знакомства, а старший сын, полковник, был сверстником нашего отца. Часто гостил у них, даже с ночевкой. Лида окончила Мариинский институт в 1913 году, а я в тот же год — военное училище. Теперь она замужем и мы остались большими друзьями. Кто я теперь?!.
Вот Атаманский дворец, а напротив него — Екатерининский сквер. В темноте ничего не видно, но мы уже слышали, что памятник Императрице Екатерине II с запорожцами красные убрали.