Страница 44 из 163
— А Вы, Елисеев, с полком вброд! — и, улыбнувшись, показал рукой на воду рядом с мостом.
Полк, до 700 коней, пока пройдут все линейки, явно задержится на этом берегу, и красные, войдя в станицу, с гумен на очень высоком плоскогорье могут сильно и безнаказанно «пощипать» полк. Все это быстро проносится в моей голове, и, не рассуждая, я первым feo-шел в воду.
Вначале было неглубоко, но потом, ближе к противоположному берегу, моя рослая кобылица заметно погружалась. Вот вода уже дошла до тебеньков у седла, потом идет выше. Схватившись за переднюю луку и торочину, ногами вскочил на подушку. Оглядываюсь назад и вижу — казаки, видя глубину брода и думая, что я не попал на него, отклоняются ниже меня по течению, но там уже не было брода. Длинной, ломаной кишкой плыли казаки, как попало, стараясь возможно скорее добраться до левого берега реки.
Получилось так, что «в последние минуты» Кубань родная буквально обняла своими раздольными водами удалой 1-й Аабинский полк — в последний раз.
Вот что было в действительности, а не то, что бахвально пишет красный начальник пехотной дивизии Майстрах. Как и нужно добавить, что никаких боев корпуса после оставления хутора Романовского н е было до самой Аадожской станицы.
Что замечательно, так это то, что никто в полку не был в обиде за «холодное купание», когда казаки окунулись в воду до самого пояса, а только весело смеялись над этим.
Генерал Науменко, со своим небольшим штабом, перешел мост последним. Мост потом был взорван. Красные с кручи открыли незначительный огонь по арьергарду, но безрезультатно.
Корпус вступил в очень влажную Закубанскую равнину, тогда как на правом берегу реки почва была совершенно сухая. Проходя по своим станицам, полки питались отлично, почти бесплатно. Иногда платили только за фураж. Станицы были богатые, с хлебосольным казачьим населением. Да и как было брать деньги от своих родных воинов-казаков?
«Мы идем в Грузию», с полной надеждой, что будем там через несколько дней, а в портах Туапсе и Сочи нас ждут запасы продовольствия для полков, поэтому полки в богатой станице Аадожской не запаслись ничем.
Да и обоза первого разряда, принятого на войне, фактически ни один полк не имел. И каждый казак «запасался» лично для себя, как умел и хотел, имея торбу зерна для своего коня, не больше.
По мягкой грязи корпус дошел до хутора Бологова. Передохнув, двинулись дальше на юго-запад и на ночь остановились в первом же черкесском ауле. С арьергардным 1-м Лабинским полком вошел в полной темноте. Черкес-хозяин для штаба дивизии отвел «переднюю», спрятав в дальней комнате всех своих женщин — жену и дочерей. Он очень беспокойно входил и выходил из нашей комнаты, расширенными своими черными глазами смотрел на меня и тяжко вздыхал, а почему — я не знаю.
— Мы голодны и хотим есть, — сказал я ему.
После долгих переговоров по-черкесски со своей женой через дверь сам принес нам молоко, сыр и хлеб. Всего в ограниченном количестве. «Прощай, вольготные кубанские богатые станицы», — подумал я тогда, покушав «налегке», и неуютно заснул.
В этот памятный день 4 марта 1920 года мы перешли «Кубанский Рубикон», совершенно не думая, что свою родную Кубань многие из нас уже никогда не увидят.
ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ В станице Ново-Лабинской
5 марта 1920 года 2-й Кубанский конный корпус генерала Науменко выступил в направлении станицы Ново-Лабинской. С противником соприкосновение было утеряно. Черкесский аул остался позади нас. Полки корпуса шли спокойно к югу.
По пути, вправо от нас, какие-то части вели бой. Мы увидели, как одна конная часть человек в двести разомкнутым строем, широким наметом понеслась в атаку прямо на запад, к гаю леса. Потом говорили, что это были казаки станицы Некрасовской.
Небольшое, но интересное дополнение: «4 марта 1920 года, когда корпус генерала Науменко вошел в станицу Ладожскую — мы, некрасовцы, в том числе и я, прибыли в эту станицу, которая была переполнена казаками. Мы решили оставить Ладожскую и тронулись в станицу Усть-Лабинскую, которая находилась в семи верстах от нашей Некрасовской станицы. Прибыли с рассветом в нашу станицу, где пробыли один день и 6 марта, до 200 казаков, во главе с есаулом Збронским147 — двинулись на юг и, за рекой Лабой — влились в Корниловский конный полк и находились в нем до капитуляции Кубанской армии»148.
Так написал мне подхорунжий И.Г. Васильев — кадровый взводный урядник 1-й Кубанской пластунской бригады генерала Пржевальского149, георгиевский кавалер трех степеней Великой войны.
Это, видимо, они, некрасовские казаки, пошли так молодецки в конную атаку на красных на наших глазах, в районе своей станицы, с храбрым есаулом Збронским, нашим старым Корниловцем и потом сотенным командиром во 2-м Кубанском Партизанском полку своего станичника полковника Соламахина, корпуса генерала Шкуро. Мы тогда отступали вместе, «от Воронежа и до Кубани», находясь в рядах 1-й Кавказской казачьей дивизии.
Было сыро в природе. Стояла жидкая грязь. К обеду наш корпус вошел в станицу Ново-Лабинскую. Как не похожа была эта маленькая станица на наши большие, что остались на том, правом берегу родной Кубани! Бедность сквозила во всем. Редко попадались дома «под жестью». Бедные постройки. Во дворах мало амбаров. Непросохшая грязь еще более подчеркивала непрезентабельность станицы и толкала душу на грустные размышления.
Находясь в своей квартире, слышу зурну, тулумбас, тарелки и лихую, с зычным подголоском, казачью песню. Быстро выскакиваю на крыльцо и вижу небольшую колонну конных казаков в черкесках с красными башлыками за плечами. Они пели какую-то веселую песню, и чисто по-линейски — образно и сноровисто, словно мы и не отступаем «в неизвестность». Меня это удивило. Даже в моем 1-м Лабинском полку после сдачи Кавказской уже не слышно было песен. Как это случилось — не знаю. Безусловно, произошел психологический перелом в умах всех, и уже и сами командиры не вызывали, как бывало, бодрящим возгласом: «Песенники, вперед!»
Потом казаки-ординарцы говорили, что «то прошли шкуринцы». Но мне казалось, что это проходили сотни 1-го Линейного полка. «Шку-ринцев», как таковых, тогда в том районе не было. 1-й и 2-й Кубанские Партизанские конные полки были расформированы при мне еще в станице Невинномысской, по нашем приходе-отходе «от Воронежа», а 1-й и 2-й Хоперские полки, как основные «шкуринцы», находились в это время в 3-й Кубанской казачьей дивизии генерала Бабиева, отступавшего по маршруту Ставрополь—Невинномысская—Майкоп.
За Лабой-рекой. В черкесском ауле
С утра 6 марта красные появились в виду станицы. Это было неожиданно. Корпус немедленно снялся, перешел Лабу и двинулся на юг, в черкесские аулы. 1-му Лабинскому полку приказано было быть в арьергарде и, перейдя Лабу, охранять переправы через нее.
Капитальный чугунный мост красного цвета через Лабу был уже взорван кем-то до нас. Он всей своей тяжестью, как-то беспомощно осел в воду только в южной своей оконечности, но не потерял вида. По небольшим каменьям и голышам полк перешел реку вброд. Глубина доходила до животов лошадей. Без затруднений прошли вброд все пулеметные и санитарные линейки.
Правый берег Лабы здесь был высок, а левый — сплошная сырая луговая равнина, проросшая камышом и кустарниками.
До обеденного времени было спокойно. Красные, видимо, сосредотачивались. Неожиданно затрещал ружейный и пулеметный огонь с их высокого берега, который становился нетерпим. Вдруг с главного участка сорвалась 4-я сотня умного и доблестного есаула Сахно и рассыпанным строем, широкой рысью, пошла на юг, подгоняемая уже шрапнельными разрывами.
Сбив сотню с главного участка, красные перенесли свой огонь на весь полк. Сопротивляться было и нечем, и бесполезно. При полку не было артиллерии, и стрелять по своей же казачьей станице, где засели красные, было недопустимо. Красные били нас артиллерийским огнем сверху, а казаки, прижавшись на окраинах пролесков, ждали, когда шрапнель противника стукнет окончательно «по макушкам».