Страница 38 из 163
Неожиданно был смертельно ранен при оставлении станицы Дмитриевской 24 февраля и умер в нашем доме на руках нашей матери и Надюши. Он так их просил спасти его от смерти, желая жить, жить. Тело его было отправлено в родную станицу несчастной вдове-матери.
Командир 2-й сотни сотник Михаил Луценко. Он из урядников мирного времени. Храбрый, упорный, строгий к казакам и жестокий к красным. Последним он мстил за разрушение Казачества. Высокого роста, сухой, жилистый брюнет за 30 лет — он был уважаем казаками. Мною тоже.
Командир 3-й сотни сотник Ковалев. Из урядников-лабинцев мирного времени. Небольшого роста, хорошо сложенный, отчетливый. В черной черкеске, в маленькой белой папахе, сдвинутой на глаза, он во всем копировал «своего бога», сотника Колю Бабиева, и уже одно это заставляло его быть храбрым.
— Селям! — слышу я его голос на станичной площади, перед набегом на станицу Темижбекскую, когда спешенный полк стоял сотнями разрозненно за малым местом.
— Чох саул! — громко отвечали казаки его сотни.
— Еще раз!.. И громче отвечайте. Селям! — кричит он.
— Чох саул! — пронизывает сотня площадь.
— Кто это? — спрашиваю полковника Булавинова.
Булавинов улыбается и отвечает:
— Да это командир 3-й сотни, сотник Ковалев, копирует Бабиева. Такой поклонник его, что ужас!
Ковалев в чине есаула, полученного им на Черноморском побережье, в 1921 году из Константинополя в группе офицеров-разведчиков был переброшен на Кубань. Много горя причинил он красным, сформировав там партизанский отряд. Был окружен красными в одном доме и погиб в неравном бою.
Командир 4-й сотни есаул Сахно, из станичных учителей. Среднего роста, мускулистый, с мужественным лицом брюнета и умными, веселыми черными глазами. Во всем твердость, рассудительность, умелость, смелость — непререкаемый авторитет и в своей сотне, и среди офицеров. Даром не потеряет казака в бою, но если надо — в схватке будет стоять до конца. Храбр и добр с казаками. На крупном, мощном гнедом коне — перед своей сотней — словно олицетворял силу и твердость своих подчиненных. Как хорошо грамотный офицер, проведший две войны, боевым опытом постигший военное дело, вполне мог командовать тогда полком.
Командир 5-й сотни сотник Николай Щепетной. Окончил духовную семинарию, имел отличный слух и голос в песнях казачьих. В малом и хрупком, казалось, его теле была умная голова и проницательная душа. Он все изучит, все рассмотрит, объяснит казакам и потом хитро, тихонько идет со своей сотней к цели. Я его полюбил, как младшего брата, который, боясь ошибиться, так внимательно прислушивался ко мне, изучал вопрос. Что непонятно — расспрашивал и, усвоив все, шел уже наверняка. Ему было не свыше 25 лет, но выглядел он еще моложе.
Командир 6-й сотни хорунжий Меремьянин 1-й. Молодой, 22-летний, чистенький мальчик, рыжеватый, с веснушками на лице. По-станичному — «конопатый». Он был кумиром сотни, которая наполовину состояла из его станичников-константиновцев, многих родственников по фамилии также Меремьяниных. У него было «молодое дерзание», и сотня его была монолитна, где все управлялось не словами воинской дисциплины, а по-семейному, и нарушить это «семейное право», не поддержать друг друга никому и в голову не приходило. И командир-мальчик с нежным лицом для них был словно «знамя», слушаться которого надо беспрекословно.
Начальник пулеметной команды есаул Сапунов. Из урядников-пуле-метчиков мирного времени. Это был исключительно интересный образ воина Гражданской войны. Высокий, крупного телосложения, с резкими чертами смуглого лица, он мог походить на черкеса, грузина, даже на цыгана. В косматой белой папахе, в длинной шубе-черкеске, на небольшом светло-сером коне, он ярко выделялся в массе конных казаков. Фанатик-пулеметчик, храбрый и упорный в боях, он метался позади своих пулеметных линеек верхом, что-то кричал, указывал своим казакам, следил за каждым казаком-пулеметчиком, был весь поглощен работой своих пулеметов. За глаза казаки посмеивались над ним, но любили его, уважали и верили ему. В бою они боялись его больше, чем противника, так как после боя он так высмеет струсившего, так его устыдит, «разыграет» при всех, что уж лучше «погибнуть в бою», чем все это слышать или потерять доверие своего храброго начальника, такого же простого казака в офицерских погонах.
Качества младших офицеров не буду описывать — они были молодецкие. Но главное, что их крепко связывало с 1-м Лабинским полком, — все они, за единичными исключениями, были кровными Лабинцами, почему вне своего полка они не мыслили жить, служить, воевать. Это был совершенно однородный элемент, молодой возрастом, в полном расцвете своих физических сил, совершенно не потерявший сердце. И теперь, с такими боевыми успехами полка, еще больше встряхнувшийся и жаждущий подвигов.
Почему Лабинцы были таковыми?
Все полки Кубанского Войска одинаковы. Психологическую разность можно провести только между полками бывшего Черноморского Казачьего Войска и бывшего Кавказского Линейного Казачьего Войска122. В Черноморских полках стойкость, спокойствие, дивное пение, виртуозный танец гопак — все от Запорожского казачьего Войска. У Ли-нейцев — молодечество, лихость, подражание черкесам — в седле, в манере носить черкеску, пронестись в лезгинке.
Но главное — состояние каждого полка всех армий и народов зависит от личности командира полка и отчасти от состава общества офицеров. Это есть истина, которой не нужно доказательств. Какой-то полководец сказал: «История конницы — это есть история ее вождей», что совершенно верно.
В мирное время в 1-м Лабинском генерала Засса полку был отличный офицерский состав. Это не значит, что в других полках был «плохой офицерский состав», но семья офицеров была дружная и работала над своими казаками. На Турецком фронте наш полк (ф.И. Елисеев говорит здесь о Кавказском фронте Великой войны и о 1-м Кавказском полку ККВ. — П. С.) одно время сосредоточенно стоял в очень маленьком курдинском селе вместе с 1-м Лабинским полком, и мы могли беспристрастно оценить его офицеров. В Гражданской войне, за период 1918 —1919 годов, их полк дал родному Войску четырех генералов: Абашкина (см. приложение 1), Венкова123, Бабиева и Фостикова, которые, кроме Абашкина, на войну 1914 года вышли в малых обер-офицерских чинах124. Лабинцы могут этим гордиться.
Но главное, чем вызвана стойкость Аабинцев, даже в последнее дыхание вольной Кубани, так это тем, что летом 1918 года, после восстания против красных, их станицы подверглись жестокому террору, погибли многие сотни казаков. Террор красных был необыкновенный. Согнав на площадь станицы арестованных, их рубили шашками. И ни в одном отделе Кубанского Войска не было такого массового восстания против красных, как и террора над казаками, как в Аабинском полковом округе.
Генерал Шкуро в своей книге «Записки Белого Партизана» рассказывает о Аабинцах так:
«18 июня 1918 года я перешел с Отрядом в район Белого Ключа, верстах в 16-ти от станицы Бекешевской. Сюда прибыл ко мне разъезд Аабинцев, доложивший, что он послан подъесаулом Солоцким (см. приложение 1), пробивающимся на соединение со мною из Аабинского Отдела через станицы Вознесенскую и Отрадную.
21 июня мои разъезды донесли, что Солоцкий приближается. Мы все бросились к нему навстречу.
Сотня за сотней, с песнями ехали лихие Лабинцы. При моем приближении бывшие в их отряде трубачи грянули Войсковой марш. Далеко покатилось, оглашая леса и горы, могучее «Ура». Папахи полетели в воздух. Мои казаки обнимали и целовали вновь прибывших. Это был незабываемый момент.
Солоцкий привел с собою около 5000 годных к бою казаков — два конных полка — 1-й Лабинский и 1-й Хоперский, и два пластунских батальона того же наименования (около 4000 шашек и 1000 штыков). Все люди имели хорошее вооружение, как холодное, так и огнестрельное. При Отряде насчитывалось с десяток пулеметов, но патронов было мало. Офицеров в Отряде тоже было мало. Командный состав больше из вахмистров и урядников».