Страница 36 из 163
На правом фланге, по старшинству полков, шла малочисленная Кубанская бригада в 250 шашек. Левее — Лабинская, около тысячи шашек. Повернув бригады в противоположные стороны, выкрикнул:
— Пулеметы 1-го Лабинского полка — ВПЕРЕ-ОД!
Правее меня, не ожидая приказания, выскочила широким наметом пулеметная команда 1-го Кубанского полка со своими шестью ручными пулеметами системы «Льюис». Впереди нее скачет сотник, держа свой пулемет поперек седла у передней луки. 22 пулемета Лабинцев на линейках, с величественным в боях есаулом Сапуновым, карьером вы-
£&г>
бросились вперед и заскворчали все, до трех десятков пулеметов. Конница красных от неожиданности смешалась и, повернув назад, бросилась наутек.
— В АТАКУ-У!.. МАРШ-МА-АРШ! — кричу-командую, но полки, видя всю эту картину, уже сами бросились с места в карьер.
Это поле принадлежало казакам станицы Кавказской. Еще недавно здесь были только сенокосы. Почва твердая, с бурьяном. Уже просохшая по весне земля. Теплое весеннее утро с мягким ласкающим ветерком с востока. Позади — мощный хор трубачей 1-го Аабинского полка воинственно-бравурными маршами бросал душу воина в поднебесье, к победе. Все это, вместе взятое, толкало на подвиг даже и не храбреца.
Я не поскакал с полками, а остался наблюдателем у пулеметов. По горячности я бросил в атаку все четыре полка и, когда они «вырвались» у меня из рук, остался без всякого резерва. Вот почему я остался с пулеметами как с самым надежным резервом, который, был уверен, никто «не сомнет».
Красные не выдержали, повернули назад, и все слилось в головокружительной скачке по чистому, ровному, сухому полю — одних удирающих, а других преследующих.
В это время южнее нас версты на три рысью вышла на бугорки 4-я Кубанская дивизия полковника Хоранова и остановилась. Не было ли возможности атаковать красную пехоту во фланг, или еще что другое заставило Хоранова не принять участие, не знаю, но дивизия остановилась и не двинулась дальше. Артиллерии при дивизиях не было. Вместе с незначительным обозом полков она оставалась при штабе корпуса, так как было приказано не втягиваться в затяжной бой. И этот бой был совершенно случайный.
Я стою верхом и наблюдаю дивную картину дикой скачки казаков, рассыпавшихся по всему широкому полю. Красные почему-то уходили на северо-восток, но не к своим наступающим пехотным цепям, оказавшимся к этому моменту юго-восточнее боевого поля конницы, почему весь удар пришелся на Лабинскую бригаду, бывшую на левом фланге.
Казаки прижали красных к паханому полю. Извиваясь змеями по нетронутым плугами участкам, зигзагообразными лентами распластались они в спасающем карьере, настигаемые казаками. Полки были уже так далеко от меня, что я, оставив есаула Сапунова с пулеметами, приказав быть «настороже», поскакал к каким-то остановившимся группам казаков. Прискакал и вижу — четыре тачанки красных с пулеметами строчат по своим. Возле каждой тачанки несколько урядников с револьверами в руках угрожающе требуют от пленных пулеметчиков «лучше целиться». С перекошенными от страха за свою жизнь лицами, пленные «добросовестно» исполняли свою роль.
Полки вышли красным в тыл. Вдруг со стороны станицы Кавказской, из балки, меж длиннейших, облегающих станицу цепей, показалась свежая конная группа красных человек в пятьсот и широким наметом двинулась на поддержку разметанной своей конницы на правом фланге. Полки дивизии разбросаны, и дело могло повернуться в неблагоприятную для казаков сторону. Штаб-трубачу Василию Диденко приказал трубить «Сбор». И залилась труба в утренней тишине степи:
Соберитеся всадники ратные
Слушайте, всадники-други —
Звуки призывной трубы-ы...
Такой теплый, весенний, приятно-растворяющий день выпал 27 февраля 1920 года, что казаки, разбросавшись в дикой победной скачке по широкому полю, видимо, и не думали присоединяться к своим разметавшимся сотенным значкам.
После головокрркительной скачки, наспех повязав полушубки в торока, разгоряченные, беспечно и сладостно, мелкими группами маячили они везде, словно стараясь в последний раз и во всю свою молодецкую грудь надышаться и насладиться свежим весенним воздухом в последнюю свою удалую конную атаку, на своем казачьем поле, вне строя и вне слов «команд».
А тут еще жаворонок, взвившись в воздух и остановившись «на мертвой точке», так сооблазнительно пел и переливался над казаками. Ну, куда же было там казакам «до строя»!
Неожиданно прискакал ординарец от генерала Науменко, наблюдавшего всю эту картину с высокого плоскогорья перед станицей Казанской, с приказанием: «2-й дивизии свернуться и, оставив сторожевое охранение у железной дороги, на ночлег войти в станицу Казанскую».
Далеко-далеко на юго-восток, в мареве очень теплого весеннего дня, когда «играет горизонт», три длиннейших цепи красных, видимо выждав конец конного боя, поднялись и двинулись к моей станице Кавказской, где осталась одна женская часть семьи отца. Я знал, что их никто не может защитить. И тут же острой болезненной струйкой пронеслась мысль — не навсегда ли я покинул свою родную станицу?.. И я почувствовал полную слабость в своем теле, а в душу вошло какое-то гнетущее уныние.
Дивизия отходила через железнодорожный мост у разъезда Рогачев-ского, что перед станцией Мирская, в направлении Тихорецкой. И вновь так знакомые еще с детства места. Здесь стоит все тот же колодец у будки, из которого на сенокосе казаки брали воду «в очередь», курили, говорили о делах и немного ругались из-за этой очереди, так как больше колодцев здесь, в степи, не было, от станицы 17 верст, а Кубань «с водою» была еще дальше.
Об этом дне генерал Деникин написал потом: «К 27 февраля северный фронт отошел на линию реки Бейсуг. Тихорецкая и Кавказская были уже оставлены нами, и связь с Северным Кавказом — утеряна»119.
За нами оставалась только левобережная Кубань. И что «это» было по сравнению с необъятной территорией всей России, занятой уже красными ?!.
Приезд генерала Улагая
Степью 2-я дивизия поднялась на высокое Казанское плато. Впереди нас движутся отсталые обозы и одиночные казаки пешком. Мы обгоняем их.
— Федя-а!.. Возьми меня с собою! — слышу я знакомый, чуть шепелявый голос сотника-пластуна, станичника Гриши Белоусова120.
Он старше меня летами и по Майкопскому техническому училищу. Окончив последнее, стал станичным учителем с двумя своими сестрами. Уважаемая семья в станице. Отец их был атаманом Романовского хутора и, искореняя конокрадство, был убит ворами.
— Ты почему здесь, Гриня? — удивленно спрашиваю его.
— Да почему разбежались пластуны, не захотели идти дальше, ну, вот мы, офицеры, и остались одни, — весело отвечает он.
Я дал ему заводную лошадь, и он вошел в Казанскую с нами.
2-я дивизия была расположена в северной части станицы, ближе к противнику. Станица была хозяйственная и богатая. Штаб корпуса расположился на церковной площади у богатого коммерсанта.
— Ну, теперь отдыхайте. Больше, думаю, таких боев уже не будет, — как всегда, ласково и весело говорит мне генерал Науменко, когда я явился к нему.
Я выражаю ему свое недоумение, почему полковник Хоранов не продвинулся вперед, когда 2-я дивизия атаковала конницу красных? Науменко улыбается и, хотя немного недоволен Хорановым, говорит:
— Все это было почти что ни к чему, мы будем теперь отступать, не принимая боев.
В Казанской корпусу назначена дневка. Вечером генерал Науменко вызывает меня к себе и дружески говорит:
— Елисеев, завтра поездом на станцию Милованово приезжает командующий Кубанской армией генерал Улагай смотреть наш корпус. Почетный караул для встречи, сотню, я назначаю от 1-го Аабинского полка, как самого достойного во всем корпусе. Вы довольны? — закончил он.
— Покорно благодарю, Ваше превосходительство, но не обидится ли на это полковник Хоранов? 1-й Кавказский полк гораздо старше Ла-бинского и более заслуженный по наградам, да и Хоранов гораздо старше меня, — докладываю я «свой резон».