Страница 69 из 96
Пленники отпрянули в сторону, послышался ропот.
— Так будет со всеми вероотступниками! — крикнул стражник и захлопнул железную дверь.
— Помилуйте нас, боги, это Бутрим, мастер из Альтштадта! — раздался чей-то испуганный голос.
Людмила не сразу поняла, что говорят о ее отце. И когда у дверей громко зарыдала женщина, она сказала Ромонсу:
— Мастер из Альтштадта. Может быть, мы знаем его?
— Я посмотрю, — ответил Ромонс и стал протискиваться к двери.
Когда он вернулся, лицо его было неузнаваемо от бессильной ярости. Говорят, что человек страдает больше всего, если не может обрушить гнев на виновника своего несчастья.
— Там твой отец, — безжалостно сказал прусс. — Посмотри на него, и ты будешь думать только о мести.
На соломе лицом кверху лежал ее отец. Взглянув на окровавленное, разорванное тело, Людмила отчаянно вскрикнула, но тут же смолкла, закусив губу.
— Отец, батюшка, это я, Людмила, твоя дочь, — нежно проведя ладонью по изуродованному лицу, произнесла девушка, — твоя дочь… Ты слышишь?
Казалось, что Бутрим мертв. Но вот веки его дрогнули, приоткрылся единственный глаз.
— Спасибо вам, боги, вижу дочь свою! — прошептал он едва слышно. — Я умираю, легко моему телу.
— Нет, отец мой, не уходи, не оставляй меня! — с отчаянием повторила Людмила.
Бутрим хотел поднять руку. Но рука не слушалась. Еще раз слабо шевельнулись губы.
— Будь счастлива, дочка, — были его последние слова.
— Отец умер! — сказала девушка, выпрямившись. — Его убили!
В подвале раздался глухой ропот и проклятья.
Узники перенесли тело умершего к солнечному свету, проникавшему сквозь узкую щель в стене.
— Отца убили! — твердила девушка, трясясь, словно в ознобе. — Отца убили!
Она сидела, ничего не видя и не слыша, и не притронулась к похлебке, которую принес и заботливо поставил перед ней Ромонс.
Колокол в замке отбил четыре часа. У двери снова звякнули засовы и заскрипел ключ в замке.
— Людмила, крещеная девка из Альтштадта! — крикнул стражник. — Отзовись, Людмила! — подождав, крикнул он еще раз.
— Тебя зовут, — тронул девушку за плечо Ромонс.
— Девка Людмила! — снова выкрикнул стражник. — Ты что, оглохла, проклятая? Тебя выкупили, ты свободна.
— Я Людмила, — слабо отозвалась девушка. — А как отец? Я не могу его бросить.
— Молчи! — сжал ее руку Ромонс. — Я сделаю все, что нужно. Он умер, а ты живешь… И увидишь своего Андрейшу, — печально добавил он.
Одного упоминания имени Андрейши оказалось достаточно, чтобы вернуть к жизни Людмилу. Она на мгновение припала к изуродованному телу отца, поднялась и медленно пошла к выходу.
— Счастливого пути, девушка!
— Дай бог тебе здоровья!
— Не забывай нас! — раздавались голоса со всех сторон.
— До свидания, люди добрые! — кланяясь, говорила Людмила.
Стражник держал дверь приоткрытой.
— Выходи, выходи, — сказал он ворчливо. — Долго собиралась, красавица, — добавил стражник, оглядывая девушку.
Людмила переступила порог и, вскрикнув, упала в объятия Андрейши.
Рядом стоял, утирая слезы, Мествин, главный повар Кенигсбергского замка.
Глава тридцать первая.
ЖГИ, ЧТО ТЫ БОГОТВОРИЛ, И БОГОТВОРИ, ЧТО ТЫ ЖЕГ
Генрих фон Ален, главный эконом, проснулся задолго до восхода солнца. Вспоминая, зачем он должен сегодня так рано покинуть уютное гнездышко, нагретое за ночь, он потягивался, зевал, крестил рот.
В замке было сыро и холодно. После морозной зимы камни еще не нагрелись. Сбросив теплое баранье одеяло, рыцарь быстро натянул шерстяные штаны и куртку.
Он громко прочитал три раза «Отче наш», три раза «Богородицу» и хлопнул в ладоши.
Послушник с поклоном подал воды для умывания. Сполоснув жирные щеки, рыцарь прицепил к поясу меч и, приосанясь, вышел из спальни. Он состроил на своем гладком и толстом лице умильное выражение, будто думал о божественном. Каждый встречный должен видеть, что царствие небесное не минует его. О-о, внешность рыцаря — великое дело!
У пояса эконома болтались дорогие янтарные четки огромной величины, нанизанные на тонкий кожаный ремешок. Каждое зерно — как куриное яйцо. Можно сказать, что Генрих фон Ален носил на поясе богатство, которое не отдал бы и за триста дойных коров. Четки были невинным источником обогащения главного эконома, их преподносили подчиненные на янтарных промыслах как подарок. А разве может отказаться от четок благочестивый монах?
Разъезжая по делам ордена, Генрих фон Ален за большие деньги продавал четки-великанши в ганзейских городах. На янтарь повсюду был неутолимый спрос.
Недавно у главного эконома был неприятный разговор на капитуле насчет этих четок. Все обошлось благополучно для Генриха фон Алена, но доносчикам это не прошло даром.
Рыцари братья Вильгельм и Отто фон Лютгендорф, сообщившие орденскому контролеру о неблаговидных делах эконома, по наивности думали, что выполняют устав, о святости которого им твердили каждый день. Но на деле вышло иначе. Доносчики сами были не без слабости и, к прискорбию, предпочитали пить вино, а не кислое молоко, предусмотренное уставом.
Эконом долго следил за врагами. В конце концов ему удалось поймать рыцарей на месте преступления. Прихватив трех старцев из комтурского совета двенадцати и несколько стражников, он поскакал в Кнайпхоф, к дому богатой вдовы. Рыцари были пьяны и не хотели возвращаться, они сопротивлялись и произносили непристойные слова, когда их насильно поволокли из дома. Ну конечно, они пришли сюда не для того, чтобы перебирать четки. И вдова не давала уводить братьев, она орала на всю улицу, пустила в ход руки. Старцы плевались и обещали высечь ее на рыночной площади.
Проступок рыцарей относился к тяжелым, и суд присудил годовое покаяние. Не обошлось без нажима со стороны эконома. Конечно, и он не прочь был выпить хмельного, но делал это тайком и только с братьями, равными по чину.
Над всей орденской братией тяготел твердый устав. Рыцари не имели права ходить в гости к мирянам, не могли ездить поодиночке куда-нибудь верхом. Ночью их будили на молитву, звали колокольным звоном в церковь. Четыре раза они вставали на дневные молитвы. Каждую пятницу все подвергались монашескому покаянию, а провинившиеся — и наказанию плетью.
Самыми тяжкими преступлениями были бегство с поля боя и сношения с язычниками. На эти преступления милости не было, и грешник должен был покинуть орден.
Но за многие преступления можно было отделаться постом, молитвами и покаянием. Оставляя в своей среде разложившихся братьев, орден разлагался сам.
Генрих фон Ален решил проверить, как несут братья рыцари наказание. Он был человек злопамятный и никогда не ограничивался буквой закона, когда дело шло о врагах.
Положив в рот любимую ягоду, эконом вышел во двор. Восходящее солнце окрасило валуны на стенах крепости и камни мощеного двора в красный цвет. Спешившие куда-то рыцари подняли головы и остановились.
— Слава Иисусу Христу! — разом сказали они и стали читать утреннюю молитву.
Стражники опустили мост и открыли калитку. Поеживаясь от утреннего холода, Генрих фон Ален вышел за ворота и направился к загону, где орден держал своих рабов: пруссов, поляков и русских. Рыцари называли их скопом славянами. Рабы ютились в четырех сараях за высоким бревенчатым забором; в двух жили мужчины и в двух женщины. Ворота охранялись вооруженной стражей.
Славяне были основой благоденствия ордена: они осушали болота, строили плотины и дороги, рубили лес, работали бурлаками и гребцами на судах — словом, выполняли самую тяжелую и грязную работу. Славяне были каменщиками на постройках замков и церквей, они работали во всевозможных мастерских ордена.
Благородные рыцари воевали или бездельничали, священники молились богу и доносили на рыцарей, полубратья главным образом надзирали за славянами. Если бы рабы вдруг разбежались, орденское государство развалилось бы в тот же день.