Страница 6 из 96
— Помоги нам, боярин, — сказал Алексей Копыто, когда все уселись, — помоги купить в Кнайпхофе хороших лошадей и сыскать проводника. Эти московские купцы — мои друзья. По торговым делам им надо бы в Вильню…
Русские наклонили головы.
Видимунд сразу согласился.
— Твои друзья — наши друзья, — сказал он. — В Кнайпхофе есть харчевня «Голубой рукав». Пусть русские назовут хозяину мое имя — он все сделает.
— На рассвете мы уходим к Кенигсбергскому замку, у меня для продажи осталось полтрюма воску. Успеешь ли ты оповестить хозяина? — с сомнением спросил Алексей Копыто.
Старый кунигас улыбнулся.
— Ты знаешь меня не один год, Алекса. Разве у меня легкий язык, разве мои слова расходятся с делом? — с укором сказал он.
— Не бывало еще такого, — отозвался кормщик. — Не обижайся на меня, боярин… А теперь, дорогие гости, прошу испробовать новгородского хмельного меда.
Лодейный повар Яков Волкохищенная Собака принес на оловянном блюде копченый окорок и, поклонившись, поставил на стол. Молча вышел.
Глотнув из братины, боярин Видимунд тяжело вздохнул.
— Друзья, — сказал он, — плохие дела творятся в Литве. Великий князь Ягайла, Ольгердов сын, подарил Жемайтию, от моря до реки Дубиссы, немецкому ордену… Плохо, ай как плохо! Даже твой чудесный мед, Алекса, не идет в глотку.
— Разве можно подарить свою землю! — воскликнул Роман Голица и посмотрел на своих товарищей.
— Нам сообщил верный человек. Вчера он прибыл от великого жреца. Ягайла на вечные времена отдал нашу землю ордену. Он сказал, что не ударит палец о палец, чтобы защитить наш народ. И еще сказал гонец, что славного князя Кейстута нет больше в живых, его убил Ягайла. — Боярин Видимунд склонил седую голову и ненадолго замолк. — Вот почему нам дорог каждый нож, каждый меч, которые ты сегодня привез, Алекса, — закончил он.
Лицо молчаливого кунигаса с ввалившимися щеками преобразилось, стало жестоким. Он, как волк, щелкнул зубами и переломил древко копья, которое держал в руках.
— Пусть великий Перкун накажет Ягайлу смертью! Он предал наших богов, подарил нашу землю! — выкрикнул он, приседая от страшного гнева. — Никто не может распоряжаться тем, что принадлежит народу!
Алексей Копыто рассказал, что случилось в море по дороге из Ладоги. Жемайты ахали и качали головами.
— Нам надо идти, Алекса, спасибо тебе, — внимательно выслушав рассказ кормщика, произнес старый кунигас. — Сегодня утром гонцы разнесут скорбную весть по всем селениям. Жемайтия возьмется за оружие и станет похожей на ежа, поднявшего иглы.
Кунигасы дружески распрощались и сошли с борта «Петра из Новгорода». Они спешили: мечи и кольчуги, привезенные русскими, не должны лежать без дела. Добрая половина останется здесь, на жемайтской земле, часть пойдет в Литву, часть осядет среди непроходимых лесов и болот голиндской Пустыни.
В лесах Голиндии все еще скрывались непокоренные пруссы. Они не выступали открыто, силы слишком были неравны, но всегда были готовы отомстить. Они убивали рыцарей на дорогах, нападали на орденскую почту, уничтожали рыцарей из засады в лесу на пышных охотах. Если у литовцев с великим магистром начиналась война, непокоренные пруссы всегда помогали литовцам.
Проводив кунигасов, московские купцы снова собрались в каморе Алексея Копыто.
Кормщик ласково посмотрел на Андрейшу.
— Вот вам помощник в дорогу, господа бояре, — сказал он, кивнув на юношу. — В бою за троих постоит, и в голове не мякина, любое дело доверить можно. Не болтлив, грамотен, и по-немецки, и по-литовски знает. И с пруссами как со своими русскими разговаривает.
— Хорош человече, — улыбнувшись, сказал Роман Голица. — Знаем, пока по морю плыли, присмотрелись. Обскажи ему без утайки все как есть, Алексей Анциферович.
Кормщик кивнул.
— Слушай, Андрейша, и на ус мотай, — обернулся он к мореходу. — Это люди не купцы, а знатные московские бояре, великого князя Дмитрия Ивановича посольники. Однако помни: сия тайна только тебе открыта. Товар у них для отвода глаз и для подарков.
— Понял, господине. — Андрейша поклонился кормщику, потом боярам.
— Завтра, даст бог, в Кнайпхофе будем, — продолжал кормщик, — ветер попутный. Как причалим к берегу, сразу уходите в город — не пронюхали бы чего орденские собаки. Помнишь, Андрейша, что старый кунигас говорил?
— Помню, господине.
Кормщик Копыто не ложился спать.
На всякий случай он вместе со старшим дружины Анцифером Туголуком спрятал мешки с янтарем в укромное место — мало ли что может взбрести в голову орденского таможенного чиновника, — а как только засерел рассвет, принялся наводить чистоту и порядок на лодье.
Алексей Копыто пользовался большим доверием иванских купцов. На совете они поручили Алексею Копыто разузнать важные и тайные дела, связанные с мореходством на Варяжском море. Новгород был по-прежнему могуч и богат. Может быть, удастся, думали русские купцы, извлечь выгоду из грядущих событий. Быть может, бросив на чашу весов увесистый золотой, удастся склонить ее в свою сторону.
Церковь Ивана Предтечи на Опоках была известна далеко за пределами Новгорода. Она служила оплотом богатейших купцов-вощаников, державших в своих руках обширную новгородскую торговлю. Заморские купцы, югорские и другие купеческие объединения Новгорода так или иначе были зависимы от иванских купцов. Иванские старосты играли видную роль в политической жизни Новгорода.
Незаметно наступило утро. Северо-восточный ветер угнал за море облака, и солнце всходило зримо. Огромное и багровое, оно медленно выползало из-за леса, окровавленного зарей.
Изредка Алексей Копыто поглядывал на берег. Там было пустынно. От костров, горевших ночью, не осталось и следа. И люди, и лодка, и оружие, выгруженное с лодьи, — все исчезло, словно и не было ничего. Только одинокий сизый дымок вился над далеким лесом.
Дружинники, помолясь богу, выбрали якорь. Кормщик приказал поднять все паруса, и лодья быстро набрала скорость. Путь был на юг, к Кенигсбергскому замку, что стоит над рекой Пригорой.
После полудня лодья «Петр из Новгорода» обогнула песчаные берега Самбии и вошла в узкий пролив с быстрым течением. И ветер, и море благоприятствовали плаванию. Всем казалось, что лодья скоро станет у спокойной городской пристани. Но ветер внезапно стих, паруса обвисли, и корабль остановился. Ждать ветра в этих местах опасно: морские разбойники кишат в заливах. Новгородцы спустили большой карбас, на двенадцать весел, привязали толстой пеньковой веревкой лодью за нос и, споро загребая веслами, потащили ее в реку. Старшим на карбасе был Анцифер Туголук. Двенадцать мечей, двенадцать круглых щитов и двенадцать сулиц лежали под руками у гребцов.
Лодейный повар Волкохищенная Собака затянул песню. И полилась удалая русская песня по реке Пригоре, разносясь эхом от лесков и пригорков.
Андрейша прикрыл глаза, и ему показалось, что он видит широкую, могучую реку в весеннем разливе и на ней острогрудый корабль, дремучий лес без конца и края, шумящий на ветру вершинами, снежную равнину и мчащуюся тройку. И еще он видел чистые девичьи глаза, черные ресницы и тяжелые косы.
От такой песни забьется сердце русского человека, закружится голова, и почудится ему, что огромная волна подхватила и понесла куда-то далеко-далеко…
Лодья шла среди низких, болотистых берегов, покрытых кустарником, камышом и высокими травами. Вдали виднелись леса. Пруссы, ловившие на реке рыбу, оборачивались и долго смотрели вслед большому кораблю с медведями на парусах и с орлами на флагах. Рыбаки дивились огромным голубым глазам лодьи «Петр из Новгорода». Их не напрасно нарисовал богомаз ладожского монастыря. Говорили, что корабль с глазами видит скалы и берег и может сам отвернуть от опасности.
Скоро новгородцам густой синей тенью открылся вдали орденский замок, а чуть правее — высокий городской собор.
Андрейша давно собрался в дальнюю дорогу. Вместе с московскими боярами он стоял у передней мачты и смотрел на медленно приближавшиеся стены и башни замка. Он был рад и не рад поездке в Вильню. Ему хотелось подольше задержаться в Альтштадте — там ждала его невеста, дочь литовца Бутрима.