Спасти президента

— Спасибо, — все-таки сказал я погремушке с гудками, а потом дал отбой.

Настала пора еще раз пересчитать свой капитал. Раз папироска, неспешно начал я и откатил белую торпеду в сторону. Два папироска — туда же. Три. Четыре. Половинка...

Четыре с половиной! Меня как обожгло. Одной не хватало!

Я еще раз проверил рассчет, но сумма осталась прежней. Четыре с половиной! Встав на четвереньки, я обшарил весь пол возле стола, посмотрел под диваном и за пуфиком, заглянул за ковер, дважды проверил свои карманы — задний, верхний, боковой, нарукавный — а в конце обхлопал каждую складку рубашки и даже дунул в ствол карабина...

Все равно было четыре с половиной!

Четыре длинных торпедки и краткий, слегка подзамусоленный бычок.

Либо я вчера, впав в транс, умудрился выкурить одну лишнюю. Либо я просто потерял одну на бегу, когда прыгал из вагона в вагон, а вечером не заметил пропажи. Что в лоб, что по лбу. Никакой разницы нет. Завтра с утра я исчерпаю свой боезапас травки, и тогда боль-паскуда вернется раньше времени.

Стоило мне вспомнить про поганку, как она очнулась и стала медленно вскарабкиваться по внутренней стороне черепа. Пока это был лишь маленький разведвзвод боли, посланный для наблюдения. Пока приказа атаковать не было. Поганка в бинокль изучала плацдарм, примериваясь к моим флангам. Как только она обнаружит, что оборона снята, — сейчас же начнет долбить лопаткой землю и сооружать бруствер...

Только не это! Я жадно взглянул на бычок, словно надеясь, что он уже подрос до размеров целой папиросы. Ничуть не бывало: замусоленная вчерашняя половинка осталась точно такой же, маленькой и грязно-белой. Если я не утерплю и искурю этот бычок, мой боезапас уменьшится до четырех единиц. На них трудно продержаться сутки и еще одно утро.

Вернись к дедовским способам, приказал себе я. Вчера они уже не помогли, но вдруг сейчас сработают? Боль сегодня битая, дерганая, трусливая. Попробуй отпугнуть ее без дыма. Для начала полей ее проливным дождем, потом пристукни градом. Если враг слаб, в такую погоду атака непременно захлебнется. Даже духам не нравились ливни с градом, а тебе-то, милая, и подавно... Я двинулся в ванную, отвернул кран и сунул башку под струю холодной воды. Ага! Сегодня я начальник! Боль вжалась в грунт и застыла, не решаясь двинуться к макушке. Но и отступать назад паршивка тоже не хотела. Смотри же, я предупредил.

Я отжал дождевую влагу, вытер голову бумажной салфеткой и привычно отправился на кухню. По планировке эта кухня здорово отличалась от моей. Она была длиннее раза в полтора, а раковина с газовой плитой располагались в другом углу. Впрочем, и здесь нашелся ничем не занятый кусок белой стены шириною почти в метр. Мне хватит. Я прицелился и тюкнул своим теменем в метровый кафельный промежуток. Разик. Еще разик. Еще один. И повторим.

Тук-тук-тук! Звук от ударов получался громким и сочным: то ли моя вчерашняя шишка так отвердела за ночь, то ли здешний кафель настолько мелодичен.

Тук-тук-тук-тук! Я возобновил суворовскую атаку, чувствуя, как боль-паршивка замерла на полдороге к макушке. Я догадался, чего она так боится: вчера после фронтальной долбежки я применил дымовую завесу. Вдруг я и сегодня сделаю то же самое?

Тук-тук-тук! Каждый удар эхом разносился по всей кухне. Боль, застигнутая врасплох, пока еще не сдала позиций, однако и сопротивлялась еле-еле. Возможно, ее саперную лопатку уже смыло потоками дождя или присыпало развороченным дерном.

Тук-тук-тук! Дзынь!

Я замер. Звенело явно не в моей голове. И не телефон.

Дзынь-дзынь! Это дважды звенькнуло из коридора. Может, это Друг? Никто ведь не знает, что я здесь. Но Друг не сказал, что придет, и у него должен быть запасной ключ...

Стараясь не шуметь, я прокрался из кухни в комнату, зарядил карабин и, пронеся его в коридор, поставил у стенки, в метре от двери. Покойный сержант научил нас кое-каким полезным штучкам. Если за дверью неприятель, я успею броситься на пол и подхватить оружие во время броска.

Резким рывком я распахнул входную дверь — и тотчас же отпрянул назад, готовый совершить свой военно-спортивный маневр.

Мои прыжки не понадобились. За дверью стоял сердитый гном и таращил на меня маленькие злые глазки. У гнома были здоровущие седые усы, которые свисали едва ли не до плеч, и огромный седой чуб, выросший прямо из середины яйцеобразной головы. Это низкорослое — мне по грудь — пугало было наряжено в длинную вышитую рубаху. Из-под хохляцкой рубахи еле-еле выглядывали волосатые ножки в шлепанцах с помпонами.

— Я прошу вас немедленно прекратить! — сварливым голосом объявил мне чубатый гном. — Я — иностранный подданный, я пишу тезисы! — Пугало вытянуло вверх лапку и потрясло передо мной свернутыми бумажными листками.

— Пиши хоть романы, мне не жалко, — позволил я. Боль, пользуясь затишьем, успела немного продвинуться к макушке. Глупо было тратить время на пререкания с явным полудурком.

— Что значит «не жалко»! — вскинулся гном, заглядывая ко мне в дверь. — Я живу за стенкой, в отдельной квартире. Квартира приватизирована, между прочим. Частная собственность... И пока вы забиваете гвозди, я не могу сосредоточиться. А через час мне выступать с докладом...

Боль, обретя неожиданного союзника, удвоила скорость передвижения. Сейчас она была уже на пути к темечку. Я не мог воевать на два фронта.

— Уйди, дядя, подальше от греха. — Мне очень захотелось намотать на палец вислые усы гнома-скандалиста. — И без тебя башка раскалывается. Брысь!

Захлопнув дверь, я обхватил руками голову. Ччерт! Боль уже почти достигла темени и расчехляла саперную лопатку. Ни дождь, ни град ее уже не смогут остановить. Есть лишь одно верное средство. Но его мало.

Я старался не смотреть на папиросную половинку, хотя знал, что этот огрызок торпеды лежит на том же месте. На столе у телефона, слева. Маленький спасительный бычок. Два сантиметра радости и спокойствия. Оружие против боли, бьющее точно в цель. Взять его сейчас со стола и... Не-ет, не надо, попробую потерпеть. Если перетерпишь, она как-нибудь да пропадет сама. Сгинет. Как сон, как утренний туман... О-ох, зараза ненасытная!

Боком-боком я обогнул стол и оказался у телевизора, на который кто-то заботливый положил свежую телепрограмму. (Спасибо, Друг!) Что у нас сегодня утром по ящику? (Хоть бы американский боевик!) Будем оттягиваться по-другому... Так, суббота...

Лопатка, выбрав место на макушке, начала углублять вчерашний недостроенный окоп. Пока штык только корябал слежавшийся грунт, но в любую секунду могла начаться капитальная долбежка.

«Утренние новости»... Не то! Шоу «Кураре по-русски»... Ну и названьице! Опять «Новости», какая-то «Сувенирная лавка», «Ешьте с нами»... Сами ешьте, чморики! Где же кино? Скорее дайте мне кино!

Вот, наконец. Художественный фильм. «День Шакала». Тьфу ты!

Когда я лежал в госпитале в Ялыш-Мартане, то до рвоты насмотрелся по телеку всякой лабуды про разных дельфинов, кошечек, собак колли и прочих шимпанзе из мира животных — какие они умные и какие мы ослы. Теперь уже до шакалов добрались, паскуды. Такое и со здоровой-то башкой смотреть опасно...

Саперная лопатка нанесла первую серию серьезных ударов. И все в одну точку. Словно паршивка не окоп рыла, а бездонный колодец в самую глубину. Я понял: моя боль просто хочет отыграться за вчерашнее. Врезать посильнее, поувесистей. Она, наверное, подумала, что у меня кончилась вся травка и я перед ней безоружен... А вот те хрен, голуба! Есть у меня запас!

Больше я не колебался. Надо ответить ударом на удар, все остальное после. Схватив со стола драгоценную половинку, я чиркнул спичкой. Первая затяжка — проверочная, вторая — разведочная, третья — атакующая, четвертая и пятая — боевая и огневая. Боль не ожидала от меня контрудара и, смешав строй, стала откатываться назад, вниз по склону. Мой десантный Т-80 уже был в горько-сладком дыму по самые траки. Первым делом я проутюжил гусеницами ее окопы, а потом начал расстреливать ее дымовыми снарядами... Попадание! Еще попадание! Да я сегодня просто снайпер! Бежит, бежит паршивка, улепетывает во все лопатки! Шестая и седьмая затяжки — победные... Та-тах! Та-тах! Дзынь!