Страница 11 из 47
— Упс-с-с, — из рюкзака за плечами мальчика раздалось шипение, и перед глазами Тима показалась головка Обиды. — Мы ещё не дошли до Видении? Мне надоело болтаться в рюкзаке, как колбаса в авоське. Кстати о колбасе — я хочу есть. Дай корм! — И она больно ущипнула мальчика за щёку. — Обида, потерпи немножко, — Тим опустил рюкзак в траву. — Пока мы не окажемся в Видении, нам нельзя останавливаться надолго.
— Предупреждаю: я на тебя обиделась. Мы не договаривались, что я буду умирать медленной смертью от голода и качки в противной сумке, — Обида выпростала из рюкзака атласные, с переливом крылья, охая, вылезла сама и принялась ходить в раскачку, разминая затёкшие лапы. — Ты сама сказала, что готова идти со мной хоть на край света, — укоризненно напомнил Тим. — Конечно, от такой жизни, как у меня, любой согласился бы идти на край света. Но и с тобой, скажу откровенно, к лучшему моя жизнь не изменилась.
Где-то высоко над ними будто проплыли две огромные безмолвные рыбы, и только потом по холодным щекам Тима, по настороженным веткам елей скатился шорох тяжёлых крыльев.
— У-у-а-а-а! — Закричали, запричитали птичьи голоса. — У-у-у-а-а!
Лебедь прижалась к намокшим от росы джинсам мальчика и еле слышно выговорила:
— Пришло время ужина, Тим. Мы дошли до Видении.
— Откуда ты знаешь? — Спросил он, вслушиваясь в жалостливые стоны, доносящиеся сверху.
— Это Желя жалеет нас, а сестра её Карна кручинится о нашей судьбе, — дрожащим голосом ответила Обби.
Желя и Карна кружили над их головами, то опускаясь, от чего робко вздрагивали ветки, то вновь поднимаясь вверх, и плакали, плакали. Всё небо затянули своим плачем, все звёздочки погасили. Страш-ш-шно.
— Они говорят: «Вернитесь назад. Вас ждёт Беда. С каждой минутой она приближается к вам. Вернитесь», — Обида залезла в рюкзак и старалась клювом застегнуть за собой молнию. — Тим, может, мы вернёмся?
— Если хочешь, возвращайся сама.
— Я друзей в беде не бросаю, — глухо донеслось из рюкзака.
— Я очень рад, — рассмеялся Тим.
— Чему это?
— Тому, что ты назвала меня своим другом. Давай устраиваться на ночлег. Надо разжечь костёр — согреемся и хоть немножко оглядимся. Я сучья к костру соберу, а ты и шага не ступи отсюда. Обида, очевидно, энергично закивала, потому что рюкзак стал дергаться, будто в нём кого-то душили. Но когда шаги Тима удалились, оттуда послышалось аппетитное курлыкание: чтобы хоть немножко успокоиться, лебедь принялась уплетать хлеб, который Лиходеич дал мальчику в дорогу. Мрак Хоть Выколи Глаз навалился на лес, утопил его в своей дремучей бороде, переплёл стволы между собой, спутал траву. Разлапистые сосновые ветки били Тима по щекам, гнали назад. Согнувшись в три погибели, он пытался на ощупь найти хоть что-нибудь пригодное для костра. Под руку попадались стеклянные банки, отбитые у какой-то скульптуры руки и ноги, ласта для подводного плавания, пара солнцезащитных очков, пустой дипломат. «Это лес или мусорная свалка? — Подумал мальчик. — Лиходеич такого безобразия в Разбитой коленке не потерпел бы». Какой-то кустарник в двух местах прокусил рукав его джинсовой курточки, а другой, когда Тим сорвал листочек, крикнул неприятным голосом: «Который час?».
— Странно, — сказал Тим, наконец-то присаживаясь рядом с Обидой, которая успела неплохо подкрепиться и, утопив в пухе фиолетовый клюв, заботливо выбирала соринки и муравьёв. — Ни одного поваленного дерева, ни одного сухого сучка.
— Эхе-хех, — недовольно закряхтела Обида. — Плохо смотрел, вот я сразу бы полено нашла. И такой костёр — до неба — запалили бы! — Лебедь мечтательно курлыкнула. — И дым — клубами, клубами, как джин из бутылки — огромный! Ой, дымком потянуло!
Обида и Тим обернулись и увидели, что в нескольких шагах от них бьётся бойкий костёр. Они с минуту смотрели на пламя, пляшущее на толстых поленьях. Костёр явно дразнил путников, плевался искрами и показывал им длинные красные языки.
— Теперь я точно верю, что мы оказались в Видении. Стоило тебе сказать — и костёр вот он! — Задумчиво произнёс Тим.
— Премило! О нас здесь заботятся! — Сказала Обби своим обычным язвительно-ворчливым голосом, и от этого её слова приобрели совершенно противоположный смысл, будто бы она говорила: — Какое безобразие! Хоть умирай в этой проклятой Видении — никто стакана воды не подаст! — Подумав, лебедь заявила: — А теперь воды! Хочу воды!
Земля опрокинула Тима в бездну, в грудь ему ударила голубая волна, подбросила мальчика, а вторая волна с шипеньем прихлопнула его сверху. Душные мокрые ладони крепко зажали уши, встряхнули Тима что было мочи, и крутя, как вздумается, куда-то понесли. Тим задохнулся и ослеп. Если бы не уроки Водяного, научившего держаться на воде при любом шторме, он погиб в первую же минуту. Пенистые волны пытались опрокинуть и Обиду. Но не тут-то было — она выныривала, как поплавок, и кричала: — Я птица благородная! Я рядом с усадьбами и дворцами в озёрах плавать должна! На худой конец в зоопарке! Я такого безобразия терпеть не намерена!
Но уже через несколько минут раздались совершенно иные вопли.
— Ей, ей! Любезный, дорогой, уважаемый, — очевидно, в моменты опасности здравый смысл вернулся к птице. — Вы нас не так поняли. Мы пить хотим. Нас вполне бы устроил родник. Маленький родничок. Пожалуйста!
После этих слов волна как следует шлепнула Тима, отчего он завис в воздухе, растопырив руки и ноги, а сама свернулась в мощную синюю струю и гигантским посохом ударила в землю. На этом месте из-под серых камней, обросших по низу коричневой плесневелой щетинкой, зажурчала скромная струйка.
— Ух, какой симпатичный родничок, будто всю жизнь здесь и был, — недовольно фыркнула Обида и припала к нему фиолетовым клювом. Тим, пластом растянувшийся на траве, с отвращением смотрел на воду.
Прошла минута, вторая, пятая, но Обида не отрывалась от родничка. Наконец она подняла голову и, громко прополоскав горло как при ангине раствором эвкалипта, плюнула струйку прямо в лицо Тиму: фры-ыыыы-рыы. Но странное дело, на мальчика не попало ни капли.
— Что за шутки, Обби?
— Какие уж здесь шутки, — возмутилась лебедь. — Вместо вкусной и полезной карбонатно-натриевой воды, улучшающей работу желудочно-кишечного тракта, мне предлагают одно её видение. То есть, проще говоря — пшик, мираж, чепуху на постном масле. То есть даже без масла. Буль-буль! И ничего больше! Этой водой невозможно напиться. От неё невозможно промокнуть. Какой шторм бушевал, а мы-то сухие, будто утюгом гладили.
Тим встал на колени и поймал пересохшими губами прохладную струйку. На секунду его язык почувствовал холод. Но никакой воды не было. Сухой язык лежал во рту шерстяным лоскутом — хоть подавись. Мальчик разочарованно поднялся на ноги.
— Эй, Обида, сгоришь! — Испугался он за подружку, преспокойно расхаживающую по костру и кряхтящую от удовольствия.
— Я и в воде не мокну, и в огне не горю. А тебе слабо?!
Но тут пламя подпрыгнуло, бесцеремонно спихнув с себя птицу, и перелетело на несколько шагов в сторону, при этом отбивая поленьями ритм лезгинки: уах-уахх-уахх. Лебедиха погналась за огнём со всех лап и, догнав, крылом отвесила огню увесистую оплеуху. Пламя деланно ойкнуло и метнулось в сторону, а брёвна свалились Обби на лапы.
— А-а-а! И-и-и! — Завопила она и стала яростно топтать и клевать красные язычки, которые, судя по всему, не причиняли ей никаких неудобств. Захохотав то ли обиженно, то ли зловеще, огонь полетел вверх, но перед этим из него высунулась маленькая сверкающая ручка. Она ловко подобрала все поленья и невозмутимо жонглировала ими, пока всё это безобразие не растворилась в воздухе.
— Не огонь, а какое-то недоразумение! — Кричала Обида. — Я жаловаться буду!
Убедившись, что с подружкой ничего страшного не произошло, и оставив на потом беседу, как нужно вести себя в лесу, Тим забрался под разлапистые ветви огромной ели, решив, что вполне можно соснуть. Вскоре к нему припорхнула лебедь.
— Бедной Обби всегда остаётся не самое лучшее место.