Самый страшный зверь

Стрела, перерубив пару веток, по самое оперение зарылась в изъеденный гнилью ствол давно упавшей сосны. Удачно получилось, недолго пришлось искать. Осторожно ее вытащив, Дирт проверил заточку наконечника и состояние древка, после чего спрятал в колчан. Покосился на солнце. Высоковато успело подняться. Очередное неудачное утро: он опять вернется без добычи. Ну что ж, может быть, повезет завтра, или в Хеннигвиле что-нибудь изменится в лучшую сторону.

Вершина была уже рядом, когда Дирт заметил гриб. Настоящий белый гриб, с прошлого года их не видел: с непомерно раздутой понизу ножкой и чистенькой тугой шляпкой. Хорошая примета — это ведь первый, и появился он не просто так, а с целью разведать обстановку. Если вылез один, значит, и другие следом попрут, они не испугаются исчезновения разведчика. Этот склон получает много тепла, вот и опередил своих собратьев. Будет, чем сдобрить похлебку — это куда лучше того, что в нее приходится бросать последнее время.

На вершине Дирт остановился. Лес здесь расступался, будто опасаясь приближаться к древнему капищу: восемь каменных столбов, расположенных по кругу, узкие плиты, уложенные на них поверху, и черный, в пятнах серого лишайника, алтарь посредине. Если приглядеться, там и сям можно заметить следы давних раскопок. Это Дирт, будучи совсем еще глупым пацаном, рыл ямы в надежде поживиться древним золотишком.

И что бы он потом делал с найденным золотом? Вот ведь дуралей…

Но сейчас Дирт вырос и значительно поумнел, поэтому даже не покосился в сторону своих мальчишеских экспериментов. Он неотрывно смотрел вдаль, на ту линию, где небо сливалось с насыщенной синевой моря. Там можно было разглядеть россыпь едва заметных бугорков. Крошечный архипелаг: шесть каменистых островков, он был там однажды с рыбаками. Им тогда пришлось поспешно вытаскивать лодки на покрытый галькой пляж, спасаясь от приближающейся грозы с неминуемой бурей. Ничего интересного Дирт там не нашел, зато с пригорка смог взглянуть еще дальше, и там уже не увидел никаких признаков суши: только воду.

Возле ближнего острова что-то двигается? Да нет… вряд ли… Померещилось, должно быть. Или из волн морских исполинский кит показал мокрую спину. Хотя откуда здесь исполинские киты? Даже мелкие не очень-то любят выходить на мелководье залива. За все время здоровенную тушу Дирт видел лишь однажды, позапрошлой осенью. Ее в шторм вынесло к берегу, ох и вони он тогда нанюхался. Преподобный, не обращая внимания на тошнотворный запашок, собрал всех жителей и, показывая на невразумительные прорехи в гнилой плоти, долго пояснял, что море кишмя кишит чудовищами, для которых даже такой исполин — не более чем легкая закуска.

Впрочем, если верить Дэгфинну, весь мир переполнен чудовищами, одно другого страшнее.

Дирт перевел взор ниже. Сторожевой холм спускался к морю тушей матерого медведя, заявившегося на водопой, образуя в итоге широкий мыс, прикрывавший бухту, на берегу которой и располагался Хеннигвиль. Две с лишним дюжины домишек да втрое больше сараев и хлевов со стенами из небрежно отесанного камня и крышами, поверх глиняных скатов накрытых зеленеющим дерном. Никаких заборов, изгородей, запоров на дверях: свои не воруют, а пришлых в селении нет.

Ну не считая парочки исключений, которым можно доверять, почти как своим.

Несмотря на большое расстояние, Дирт разглядел в широком устье Смородинового ручья россыпь белых точек. Непроизвольно улыбнулся. Он знал, чья очередь сегодня пасти гусей. Погасил в себе естественный порыв направиться туда в первую очередь. Нет — уважающему себя мужчине нельзя покорным барашком идти на поводу сиюминутных желаний. Вчера была сильная волна, кто знает, может быть, море решило подарить что-нибудь: затянувшееся безрыбье напрашивалось на хоть какую-нибудь компенсацию.

Настроение у моря меняется чаще, чем у капризной девицы: утром подарит, в полдень отнимет да еще и слезами обольет. Остается повесить лук и колчан под камнем, что покоился на двух столбах, и можно спускаться. Показываться в селении с оружием не стоит.

Море сегодня не поскупилось, выбросив множество водорослей и склизких медуз, еще не успевших растаять в солнечных лучах. Но ничего более ценного Дирту не встречалось. Его это не слишком огорчило, ведь давно уже понял, что живет на берегу самого скупого скряги в мире.

Впереди показался конкурент: на урезе воды сидел мальчишка и разгребал палкой груду водорослей. Подойдя поближе, Дирт узнал Ивара, первенца младшего Вегарда. Странно, что сразу, еще издали, не понял, кто здесь ошивается. Этого непоседу хлебом не корми, дай возле воды полазить. Первым бежит встречать лодки, сразу видно — настоящий рыбак растет.

Возле увлекшегося мальчишки крутилась шелудивая собачонка. Мелкий кобелек, один из многочисленных щенков любвеобильной Тучки. Что она ни на что не годная, что ее глупое потомство. Вот и этот даже для приличия не гавкнул, Дирт подошел незамеченным.

— Привет, Ивар. Что нашел?

— Ой! Дирт! Не подходи так тихо!

— Испугался?

— Нет. — Мальчишка что было силы затряс головой, пытаясь убедить главным образом себя. — А ты откуда взялся?

— В лесу был.

— Зверя видел?!

— Нет. Косулю видел.

— Застрелил?

— Не получилось. Что ты там роешься в этой куче?

— Краба нашел. — Инвар показал панцирь, лишившийся всех ножек. Каким-то чудом сохранилась лишь одна клешня, да и та наполовину.

— Он же дохлый.

— Ага. Пустой совсем и даже не воняет. А вчера Гермунд из ловушки вытащил большущего и живого. А тот в лодке укусил Рауда за палец ноги. До крови. Я сам видел, как он хромал и ругался. Даже Фроди так не ругается, хоть больше всех плохих слов знает, а ведь Рауд всегда такой молчун. Очень смешно было.

Сенсационную новость с укушенным за палец Раудом еще вчера весело обсудили всем Хеннигвилем, но она продолжала оставаться достаточно свежей: вон как глаза у мальчишки засверкали.

— Весной я после шторма нашел доску с гвоздями. Помнишь?

— Помню.

— Хочу еще такую найти, нам железо пригодится.

— Тебе разрешили уходить так далеко?

— Да. Отец сам сказал пройтись по берегу. Вчера волны были высокие, может, вынесло ствол дерева, на дрова пойдет.

Дирт оценил расстояние до окраины селения и показал на лес, который возвышался над не таким уж крутым береговым обрывом:

— Там полно деревьев, пусть берет любое.

— Сухих поблизости нет.

— Живое срубить недолго.

— Такое горит плохо.

— Плохо, потому что живое и мокрое.

— Сосна-то мокрая? Насмешил.

— Мокрее, чем сухое.

— Оно по лету быстро высохнет. Уж не медленнее того, что море выбрасывает.

— Преподобный Дэгфинн говорит, что живые деревья в лесу трогать нельзя ни в коем случае. Зверь очень злится, когда видит такое.

При упоминании Дэгфинна Дирт поморщился. Спорить с непререкаемым авторитетом преподобного было очень сложно. Пожалуй, даже невозможно. Почти все хеннигвильцы ловили каждое его слово, будто кусок хлеба в голодный год, и свято верили в любую чушь, вырывавшуюся изо рта человека, служащего проводником между божеством и верующими.

— Ивар, а как, по-твоему, из каких деревьев строили Хиннигвиль?

— Из сухих, конечно.

— И где же столько сухих и при этом не гнилых нашли?

— Не знаю. Наверное, таких раньше было много, но все срубили. Разве сам не видел, сколько пней у опушки?

Вот и попробуй поспорить: даже у детей любое мнение совпадает с мнением преподобного.

Ивар тем временем резко сменил тему:

— Слышал, что Мади сказал?

— Ты о каком Мади спрашиваешь: у нас их три.

— Младший ничего не скажет, потому что у него даже зубы еще не прорезались, куда ему говорить? Он в ответ разве что испачкается. Я о сынке Гуди.

— Если к языку Мади привязать лопату, получится незаменимый работник: ни мгновения отдыха себе не позволит. Откуда мне знать, о каких словах ты сейчас говоришь, если он никогда не умолкает.

— Он утром заявил Керите, что поколотит тебя как следует. Это мне Бруни рассказал. Бруни, хоть и дурачок, но не врет никогда. Мама говорит, чтобы уметь врать, нужен ум, а откуда он у него возьмется?