Страница 59 из 164
Из понимания этого факта и нежелания бросать на произвол судьбы союзника (как это, однако, не раз делал сам Муссолини) возник план Пгглера — оказать ему весной эффективную помощь посылкой армии через Венгрию и Болгарию в надежде, что Италия до тех пор, по крайней мере, продержится в Албании352. Естествешю, возникала мысль вступить в Югославию, чтобы кратчайшим сухопутным путем перебросить эти соединения с целью непосредственной помощи. Но фюрер отказался даже рассматривать это предложение военных, поскольку ни в коем случае не желал поставить под угрозу нейтралитет Югославии, отвечавший интересам Италии.
Пожелай я рассмотреть всю подготовку к осуществлению начавшейся весной [19]41 г. войны на Балканах, мне потребовалось бы написать целый военно-исторический труд. Соответствовавшая нашим планам политическая позиция Венгрии, Болгарии и Румынии объяснялась совершенно различными мотивами. Так, принципиально политика Венгрии была про-английской, но помощь со стороны Германии в Венском арбитраже353, приведшая к значительной корректировке границы в пользу Венгрии, обязывала имперского регента [Хорти]354 быть признательным ей. Румыния стала ориентироваться на Германию, после того как король был изгнан355 и роль руководителя государства взял на себя Антонеску356. Уже с 1940 г. мы имели в Румынии сильную военную миссию с учебными войсками, по желанию Антонеску, который, как и Гитлер, одновременно был главой государства и верховным главнокомандующим румынскими вооруженными силами. Весьма дружественные отношения существовали с болгарским царем Борисом357. Он был почитателем Гитлера и гордился своей службой в германской армии во время войны 1914—1918 гг.
В той степени, в какой речь шла о военных мерах, я вел основные переговоры с венгерским военным министром [генералом Барта], с Антонеску и болгарским военным министром [генералом Даскаловым]. Военные атташе в этих странах стали позже посредниками и, как в случае с Италией, «полномочными генералами германского вермахта» со всеми вытекающими отсюда задачами и компетенциями (кроме Румынии, где наряду с военным атташе роль полномочного генерала играл генерал Хансен358).
Мои личные отношения с регентом Хорти и болгарским царем Борисом были особенно хорошими и, насколько это возможно, почти дружескими, что во многих случаях являлось весьма благоприятным фактором и очень многое мне облегчало. С Антонеску мне установить более тесный контакт так и не удалось; он был истинный солдат, строго деловой, откровенный и прямолинейный, но довольно посредственный и зачастую весьма критически настроенный. Ему явно было трудно иметь дело с прошившим и коррумпировашшм в политическом («Железная гвардия») и военном (чиновничество и армия) отношениях государственным организмом. Антонеску искал советов фюрера, но не следовал им, так что политически был одинок; хотел опираться на армию, но она никуда не годилась. Этому неподкупному человеку и отличному солдату просто не хватило времени, чтобы добиться своего.
Подготовка кампании против Греции, о которой Гитлер глубочайшим образом сожалел, занимала штаб оперативного руководства и ОКВ всю зиму.
В конце ноября [1940 г.] мы покинули Берхтесгаден, и я наконец-то воссоединился с ОКВ в Берлине. Однако разросшийся за это время штаб оперативного руководства вермахта находился в столь стесненном положении в смысле своего размещения, что я решил перевести его в Крампниц (около Потсдама), где в здании кавалерийско-танкового училища имелось достаточно большое помещение для его работы. Сам же генерал Йодль обосновался на оборудованном еще Бломбергом малом командном пункте, устроенном в одной квартире в берлинском районе Далем, и поселился там со своей женой359. Работал он или дома, или же целыми днями в Имперской канцелярии, где ему, как уже упоминалось, было предоставлено помещение рядом со старым залом заседаний кабинета.
Итак, наступило самое время после длительной разлуки с мая [1940 г.] вновь территориально быть вместе с моими управлениями и службами, ибо иначе сильно страдало мое личное влияние на их деятельность. Ведь хорошо сработавшиеся за ряд лет начальники этих органов в мое отсутствие вынуждены были общаться со мной только письменно или по телефону.
Нельзя упускать из виду и то, что моя деятельность чисто оперативного характера (вместе с фюрером и Йодлем) являлась лишь частью моих задач и что мои министерские функции, особенно во время военных кампаний, частично даже прекращались, но тем не менее числились за мной, а отложенные дела потом приходилось наверстывать. Их накапливалось множество, и без моего согласия или участия сделать их было невозможно. Даже если я и не ощущал это как тяжкое бремя, отдыха и отпуска у меня все равно не было; я годами не знал ни воскресных, ни праздничных дней, непрерывно сидел за работой с утра до поздней ночи. Моим отдыхом были лишь многочисленные поездки в поезде фюрера в Италию, Венгрию, Румынию, Болгарию и т.д. Во время этих поездок дозвониться до меня было нельзя. Однако моя авторация принимала радиограммы и в пути. <...> Я всегда захватывал с собой в продолжительные поездки кучу дел, ибо тогда мог поработать более спокойно, чем в своем служебном кабинете е многочисленными докладами подчиненных и множеством неизбежных помех.
В начале ноября [12—13.11.1940 г.] по просьбе фюрера состоялся визит русского министра иностранных дел Молотова в Берлин для обсуждения политического положения. Я участвовал в приеме русских гостей Гитлером в Имперской канцелярии. После приветствий был дан завтрак в апартаментах фюрера, во время которого я сидел в непосредственной близости от сопровождавшего Молотова г-на Деканозова360. Беседа наша оказалась невозможной, ибо рядом не было переводчика. Потом был и обед, данный министром иностранных дел в отеле, где я опять сидел рядом с г-ном Деканозовым и при помощи переводчика даже смог побеседовать с ним на общие темы. В частности, я говорил о своей поездке в Москву и на маневры Красной армии в 1932 г. и вспоминал те дни: так что хотя и вымученный, но разговор все-таки состоялся.
За исключением прощального визита русских господ фюреру после последней, явно самой важной беседы, когда я тоже явился попрощаться, на переговорах я не присутствовал и ничего об их содержании не слышал. Само собой разумеется, я спросил Гитлера об их результатах — он назвал их неудовлетворительными. Тем не менее решения о подготовке войны против СССР он все еще принимать не хотел, ибо намеревался дождаться реакции на эти переговоры в Москве у Сталина. <...> Мне, однако, было ясно: мы взяли курс на войну с Россией, и я не знаю, принял ли во время переговоров Гитлер все меры, чтобы не допустить ее. Ведь это было возможно только при его отказе от отстаивания интересов Румынии, Болгарии и Прибалтики. Вероятно, он и на сей раз был прав, ибо как только Сталин через год-два оказался бы готовым к нападению на нас, туг же наверняка последовали бы дальнейшие требования со стороны России; ведь для осуществления своих целей в Болгарии, на Дарданеллах и в финском вопросе он оказался достаточно силен уже к [19]40 г. Сталин хотел выиграть время, после того как разгром Франции всего за шесть недель сорвал его график. Я не стал бы выдвигать такой гипотезы, если бы наше превентивное нападение в [19]41 г. не доказало уровень русских агрессивных намерений361.
Естественно, задаешь себе вопрос: как все это произошло или же могло и должно было бы произойти по-другому? Продумаем такую ситуацию. Допустим, Гитлеру удалось предотвратить безответственную войну против Греции, если нам так уж не повезло и Италия влезла в эту войну, а не осталась благожелательно нейтральной. Сколь многого мы бы избежали, если бы не наша помощь Италии, оказанная в этой бессмысленной войне на Балканах! Тогда Югославия, по всей вероятности, не совершила бы, к удовольствию Англии и Советского Союза, переворота с целью не допустить ее вступления в войну на стороне держав «оси». Насколько по-иному сложилось бы соотношение наших сил в войне против Советского Союза, особенно учитывая результат выигрыша Россией двух месяцев в [19]41 г.! Надо только представить себе, что мы оказались бы в 30 километрах от Москвы, окруженной с севера, запада и юга, не в конце ноября362, увязая в снегу и при морозе до 40 градусов, а двумя месяцами раньше, до начала этой инфернальной стужи, которая, кстати, в последующие годы ни разу не повторялась с такой суровостью!