Страница 40 из 83
Это был разговор глухих. Энтони был воспитан проявлять уважение ко всем людям, вне зависимости от происхождения и социального положения, но это воспитание строилось на жестком представлении о социальной иерархии, в рамках которой намерения его собеседника выглядели даже не абсурдными, а непозволительными. В глазах Энтони речь Ихинио Саморы была полным бредом. Но так как тот сохранял свое обычное здравомыслие, и его планы были продиктованы не личным интересом, а нелепым великодушием, Энтони решил не придавать чрезмерного значения этим словам. Может быть, подумал он, этому несчастному нужно просто выплакаться. Сейчас важно было положить конец этой застольной беседе, чего он мог добиться, лишь показав интерес и дав расплывчатое согласие.
- Будьте уверены, что я подумаю о выполнимом способе осуществления ваших желаний без вреда для моего собственного положения, - заверил он, - но сейчас я должен уйти без промедления. И я передумал насчет того, о чем вы в начале договорились: я угощаю.
Эта последняя уловка, предназначенная задобрить Ихинио Самору, обернулась полной противоположностью. Тот отказался и настаивал на оплате, тем более, что он имел наглость просить о столь значимой услуге и получить столь положительный ответ. Чтобы избежать риска новых осложнений, Энтони согласился и, не ожидая, пока тот осуществит желаемое, поднялся, пожал ему руку и поспешно вышел из закусочной. Оказавшись на улице, он направился к отелю так быстро, насколько позволял отяжелевший живот. Будучи недалеко от цели, он замедлил шаг и продолжил идти с осторожностью, на случай, если полицейский, о котором рассказал Ихинио Самора при встрече, всё еще находился там. В конце концов, не заметив в окрестностях гостиницы никого подозрительного, он почти пробежал последний участок пути, попросил ключ у портье и заперся в своем номере.
Внутри царила атмосфера, благоприятствующая работе: от печи исходило отрадное тепло, а сквозь окно проникали косые лучи тусклого заходящего солнца. Энтони достал тетрадь и перо, уселся за стол и приготовился сделать записи о своем открытии и последующем обильном обеде, но внезапно скрестил на столе руки, склонил голову и уснул.
Не осознавая, что спит, он увидел во сне, как по улице идет многочисленный хор, поющий "Интернационал". Через окно виднелись огромные столбы черного дыма, поднимающегося вверх на фоне красного неба. Было очевидно, что вспыхнула революция, и, как следствие, его жизнь находилась в серьезной опасности. По беспощадной логике сновидений, он видел себя вовлеченным в вихрь событий. У меня нет выхода, думал он, меня заставят надеть лохмотья, избавиться от бороды и кричать "Всю власть советам!". Эта картина вызвала в нем физическое смятение: он сильно вспотел, а в животе жгло, он хотел убежать, но мышцы отказывались слушаться приказов, которые отдавал мозг.
Энтони проснулся с чувством тревоги и страхом, что проспал встречу. Часы успокоили его относительно второго. Он убрал тетрадь и авторучку обратно, плеснул на лицо и волосы воды, чтобы немного привести в порядок свой внешний вид, надел пальто и шляпу и спешно вышел из номера. Фонарщик зажигал на площади фонари.
Пока он торопливо шел к месту встречи, в голове всплывали детали кошмара, и он решил, что сделанные Ихинио Саморой во время обеда предсказания впечатлили его больше, в чем он, отвлеченный в тот момент безумным предложением, признался сам себе. Возможно, я иду по краю пропасти, подумал он.
Глава 22
Когда Энтони Уайтлендс запыхавшись прибыл к назначенному перекрестку, его мысли еще отягощали зловещие предзнаменования. На улице Эрмосилья его ожидала Пакита, стоя рядом с такси. Не столько чтобы защититься от холода, но скорее чтобы остаться неузнанной, она подняла воротник пальто и надвинула на глаза элегантную лиловую шляпку. Увидев Энтони, она вытащила руку из норковой муфты, сделала ему знак и, не дожидаясь англичанина, села в такси. Он последовал за Пакитой и закрыл за собой дверцу. Такси тронулось, и некоторое время они ехали, погруженные в заговорщицкое молчание, словно собирались совершить преступление.
В тоскливом полумраке зимних сумерек они проехали по улице Браво Мурильо до площади Куатро-Каминос. По мере приближения к конечному пункту попадались всё более многочисленные группы пешеходов, направлявшиеся к месту проведения митинга и занявшие тротуары и даже мостовые. Такси продвигалось всё медленнее и часто резко тормозило, потому что прохожие выглядели так, что клаксон таксист использовать не решался. Наконец, водитель заявил, что больше двигаться не может. В качестве объяснения он сказал, что "не из этих". Энтони расплатился, и они с Пакитой пошли пешком. Когда толпа стала уже весьма плотной, Пакита с силой сжала руку англичанина.
- А это точно не мышеловка? - спросил Энтони.
- Даже если и так, - ответила Пакита. - Уже поздно о чем-либо сожалеть. Или вы боитесь?
- Я боюсь за вас.
- Я вполне способна за себя постоять.
- Эта фраза ничего не значит, просто общие слова, - ответил Энтони, в глубине души оскорбившись, что его приняли за труса. - И кроме того, мне-то ничто не угрожает в любом случае, я британский подданный.
Пакита тихо рассмеялась.
- Это мероприятие запретила полиция, - сказала она. - Так что мы нарушили закон.
- Я скажу, что меня обманули.
- Вот как? В самом деле? - спросила она полушутя, полусерьезно.
Несмотря на кокетливый тон, Энтони вовсе не чувствовал себя уверенным. Он незаметно бросал взгляды направо и налево в поисках полиции, но даже с высоты своего роста не смог заметить никого в форме. Возможно, присутствие вооруженной полиции привело бы к обратному результату, подумал он, или она ожидала, пока все соберутся в одном месте, чтобы устроить избиение. Ну а если полиция не появится, а на нас нападут другие группировки, то кто восстановит порядок? После продолжительных размышлений он пришел к выводу, что полиция наверняка скрывается неподалеку и готова вмешаться при первых признаках насилия. Эта мысль его одновременно и успокоила, и встревожила.
Кинотеатр представлял собой трехэтажное здание. Большие рекламные щиты, обрамлявшие фасад, сейчас были затянуты полотнищами черной ткани, на которых были написаны имена фалангистов, погибших в облавах и уличных перестрелках. Энтони пробежал глазами этот траурный перечень и обнаружил, что растерял последние остатки оптимизма. Двери кинотеатра были распахнуты настежь, и толпа, выстроившись перед ними в длинную очередь, двигалась очень медленно, минуя строгий контроль, состоящий из нескольких молодчиков в голубых рубашках, стремящихся отловить возможных лазутчиков и провокаторов, которые вполне могли затесаться в толпу участников. Всё делалось на полном серьезе и с большой ответственностью.
Энтони и Пакита пристроились в конец очереди и вслед за остальными направились в холл. Там толпа разделилась: кто-то направился прямо в партер, кто-то - в сторону лестницы, ведущей на верхние этажи. Энтони с Пакитой как раз думали, в какую сторону направиться, когда к ним подошел коренастый смуглый мужчина с напомаженными волосами и тонкими усиками. Он был одет в голубую рубашку с вышитой эмблемой - красное ярмо и стрелы; на поясе у него висела кобура с пистолетом; то и другое давало ему несомненное преимущество. При этом даже нарочито грозный вид, который он весьма старался себе придать, не мог скрыть его очевидной нервозности. Даже не взглянув на англичанина, он обратился к Паките с озабоченным выражением на лице:
- Никто нас не предупредил, что ты придешь, - сказал он.
- Я знаю, - ответила она. - Я здесь инкогнито: сопровождаю одного иностранного гостя.
Распорядитель недоверчиво посмотрел на Энтони. Сдержав удивление, которое вызвали слова Пакиты, Энтони принял равнодушный, почти презрительный вид. Распорядитель отвел взгляд и сказал:
- Пойдемте со мной. Я проведу вас в ложу.