Подвиг тридцатой батареи

Железнодорожная ветка от полустанка Мекензиевы Г оры до батареи шла поблизости от переднего края и во время декабрьских боев была сильно повреждена снарядами и авиабомбами. Специальная команда за двое суток починила дорогу, заровняла воронки, кое-где заменила шпалы и рельсы.

Темной ночью тяжелая платформа с длинным стволом медленно двинулась в сторону батареи. Паровоз толкал ее сзади: ствол должны были выгружать на холме, по крутому склону которого паровоз не мог подняться.

Теплый ветер шуршал в листьях дубняка, гнал по склонам холмов перекати-поле. Справа от дороги время от времени взлетали фашистские ракеты. Их мигающий мертвенно-зеленый свет отражался в стеклах паровоза. Окунев попросил закрыть правое боковое стекло, машинист, сняв промасленный ватник, прикрыл его. Машинист и его помощник старались вести состав бесшумно. На платформах тихо сидели железнодорожники.

— Курить, конечно, нельзя, а разговаривать можно и нужно — до немцев еще полтора — два километра, — сказал Окунев. — Без разговора работа не всегда спорится. Только песен петь нельзя.

Когда платформа была уже у холма, раздался какой-то хруст и скрежет, и паровоз медленно накренился.

Оказалось, что мокрая земля сползла в воронку от тяжелой авиабомбы, упавшей неподалеку от рельсов, шпалы накренились, рельс лопнул и паровоз врезался колесами в сырой грунт.

От батареи к месту происшествия бросились десятки моряков с ломами, кирками, лопатами. Окунев, инженеры Алексеев и Ротштейн собрались возле паровоза. Железнодорожная бригада стала быстро снимать домкраты и бревна.

Решено было захватить побольше тормозных башмаков и подтянуть платформу на вершину холма вручную.

Все выше и выше взбиралась платформа на бруствер батареи, толкаемая сотнями рук. На вершине холма ее закрепили на специальной площадке, где были установлены домкраты. Под ствол подвели двухтавровые балки, защелкали механизмы домкратов, и огромный ствол стал медленно подниматься вверх, затем платформу выкатили из-под ствола и спустили к паровозу, уже поднятому на рельсы бригадой Андриенко.

Маленький, юркий, в сером ватнике, носился между краснофлотцами неутомимый Андриенко. Распоряжения его были отрывисты и точны. Каждый знал свои обязанности и понимал приказание с полуслова.

Новый ствол на металлических катках тракторами подтащили к амбразуре башни, крышу которой слегка приподняли на металлических клиньях. Старый ствол — тоже на катках — зацепили трактором и мягко откатили в сторону. И все это — в абсолютной темноте. Только мигающий свет далеких немецких ракет временами слегка освещал бруствер, но он же и слепил глаза, мешая им привыкнуть к темноте.

Когда первый ствол был уже в башне, а старый уложили на платформу и увезли на берег бухты, небо на востоке стало голубеть, звезды гаснуть одна за другой. С вершины холма быстро убирали бревна и доски. Тракторы ушли вниз, в глубокую выемку под маскировочную сеть. И если бы фашистская «рама» поднялась над позициями, то наблюдатель едва ли заметил бы что-либо новое. Так прошла первая ночь тяжелого труда. Было это 30 января.

На следующую ночь заменяли второй ствол первой башни, но на это ушло почти вдвое меньше времени — был уже опыт. Да и погода способствовала маскировке. Дул чистый вест, и море гудело, как тысяча колоколов. В эту ночь даже пели «Дубинушку», но комиссар все приговаривал:

— Потише, ребята, потише, вполголоса...

Когда оба ствола были в башне, приступили к монтажу. В башне работали круглосуточно. Краснофлотцы из других боевых частей просили Андриенко зачислить их в монтажную бригаду. Но он отправлял их обратно, говоря, что, чем больше людей будет работать наверху, тем больше будут потери. Батарейцы с напряжением следили за ходом работ и тяжело переживали гибель товарищей во время огневых налетов врага. Их хоронили внизу, близ совхоза.

По плану командования замену стволов надо было закончить к первому марта. Но на партийных и комсомольских собраниях решили закончить работу досрочно — к 24-й годовщине Красной Армии. На стенах появились лозунги: «Закончим работу к 24-й годовщине РККА!», «Самоотверженным трудом на благо Родины укрепим боевую мощь Севастополя!»

Подразделения соревновались между собой. Был объявлен сбор рационализаторских предложений. Краснофлотец Попов предложил несколько изменить форму катков, по которым перетаскивали стволы. Комиссар поручил Андриенко разобрать это предложение. Через некоторое время тот доложил, что есть смысл принять это предложение.

В процессе работы сломалась важная деталь орудия. Запасной не оказалось. Краснофлотец Петрусов, измерив поврежденную деталь, за двадцать два часа изготовил новую с такой точностью, которая поразила инженеров. Деталь исправно служила до конца боев.

Старшины башен Димитриев и Лысенко, главный старшина пятой боевой части Кун-тыш, старшина Шепилов вместе с рабочими артиллерийской мастерской упорно и настойчиво трудились как наверху, так и внутри башен. Андриенко и Рудаков были душой этого трудного дела. Их можно было увидеть на месте работ в любое время. Каждого из них несколько раз контузило. Но, полежав часок-другой, они снова возвращались к своему делу. Один из старшин сказал корреспонденту газеты:

— У нас все работают из последних сил, равняемся на стармеха Андриенко. Как он, так и мы. Раз командир двадцать часов в сутки на ногах, то и нам нельзя меньше работать. Как-то неудобно. Это понять надо...

Рабочие артиллерийской мастерской порта неделями не уходили домой. Они трудились вместе с матросами по восемнадцать — двадцать часов в сутки, стараясь досрочно ввести в строй орудия, батареи. Матросы дивились неутомимости пожилого человека, мастера Семена Прокуды: всю ночь работал вместе с матросами, с рассветом ушел под бетон, умылся, позавтракал, выпил «фронтовые сто граммов» — и снова копается в механизмах.

— Семен Иванович, а спать когда будете? — спросит кто-либо из командиров.

Тряхнет головой упрямый рабочий человек, блеснет из-под косматых седых бровей

добрыми глазами и отделается соленой шуткой. Бригада Прокуды буквально творила чудеса. Не меньших успехов добилась и бригада ленинградского завода «Большевик», которую возглавил орудийный мастер Иван Сечко.

Бригады Прокуды и Сечко ремонтировали и восстанавливали орудия и на других батареях, в несколько раз перекрывая довоенные технические нормы. Рабочие здесь были не просто мастерами своего дела. Их мастерство сочеталось с мужеством, физической выносливостью, смекалкой и высоким творческим подъемом.

Во время работы строго запрещалось курить. Заядлые курильщики очень страдали от этого и нередко одолевали командиров просьбами разрешить «подышать в рукав». Для «курцов» пришлось выделить глубокую землянку, где, как на баке корабля, горел фитилек и стоял обрез с водой для окурков. В землянке-курилке делились новостями, рассказывали о письмах, полученных из дому, о настроениях в тылу и о многих других вещах, о которых принято разговаривать на фронте. В курилку частенько заходили Рудаков и Соловьев, беседовали с бойцами.

Однажды немцы заметили что-то подозрительное и открыли по огневой позиции батареи частый огонь из крупнокалиберных минометов. Они, видимо, стали догадываться, что на батарее что-то затевается, и решили проверить это огнем. Одновременно в воздух поднялись немецкие разведывательные самолеты. Взрывами мин коегде повредило маскировку. Враг мог увидеть, что происходит замена стволов. И вот под минометным огнем небольшая группа матросов стала быстро исправлять маскировку на вершине холма. Тем временем наши истребители прогнали фашистские самолеты.

Ствол орудия Тридцатой батареи, испещренный осколками вражеских снарядов и авиабомб (снимок из немецкого альбома).

8 февраля немцы начали палить по батарее с раннего утра. Дымзавеса не помогала: высота была так пристреляна немцами, что снаряды и крупнокалиберные мины ложились точно на огневой позиции батареи. Деревянные детали маскировки сгорели, сетка тоже, а работы уже приближались к концу. Оставалось поставить последний ствол. Среди разрывов, в желтом дыму, грязные, закоптелые краснофлотцы метались по бугру, восстанавливая то, что так легко разрушал враг. Взрывы снарядов, свист и шипение раскаленных осколков, падающих в грязь, смешанную с мокрым снегом, стоны тяжелораненых, крики старшин, руководивших работами, — все это сливалось в какой-то зловещий клубок звуков, давило на психику бойцов.