Страница 11 из 14
Теперь флот никогда не нарушал свою боеспособность и вне зависимости от времени года мог быть быстро приведен в боевую готовность. К тому же офицеры и команды реже сменялись и плавали годами на одном и том же корабле, благодаря чему лучше их знали и сживались друг с другом, что тоже в военном отношении имело большое значение. Мера эта оказала самое благотворное влияние на флот и, очевидно, явилась результатом опыта войны и новых веяний, которые в лице адмирала Эссена имели самого энергичного поборника и все глубже проникали во флот.
Жизнь на миноносцах, особенно в резерве, протекала несколько иначе, чем на больших кораблях, и в силу небольших размеров жилых помещений носила как бы более семейный характер. На них нельзя было всецело придерживаться требований Морского устава, которые точно выполнялись на больших кораблях.
Зимой из‑за того, что рассвет начинался поздно, подъем флага происходил только в 9 ч. Это давало возможность всем вставать на час позже. В плохую погоду и сильные морозы к его подъему выходил только дежурный офицер. Вообще зимою он редко поднимался «с церемонией».
После подъема флага команду разводили по судовым работам и занятиям: что‑нибудь чистить, чинить или принимать из порта, главным образом, провизию. На корабле всегда бывали какие‑нибудь работы.
Разводку фронта в присутствии дежурного офицера производили старший офицер и боцман. Каждый из остальных офицеров занимался порученной ему частью: артиллерист – артиллерийским вооружением, минный офицер – минным, механик – судовыми механизмами и ревизор – хозяйством. Часто приходилось ходить в портовую контору и портовые мастерские и склады.
В 11 с половиною работы кончались. Это тоже было нововведение. Так как по Морскому уставу (через несколько лет устав был переработан в соответствии с новыми требованиями жизни), работы полагалось кончать в 10 с половиною, но тогда бы на них оставалось всего полтора часа. Поэтому адмирал и испросил разрешение отменить этот распорядок дня и сократить отдых на час с 12 до 2 ч.
После окончания работ требовалась «проба» – один из самых приятных моментов для всего судового состава. После того как командир попробует командных щей, за них принимались офицеры, которые уже с нетерпением ждали в кают‑компании, когда кок принесет поднос с кастрюлькой с крышечкой. Всем нам казалось, что ничего не может быть вкусней, как на голодный желудок выпить рюмку водки и проглотить две‑три ложки щей и заесть кусочком черного хлеба с грубой солью. Лучшего контроля командной пищи не могло быть – если щи выходили неудачными, то все это сейчас же замечали, и коки получали должное возмездие. О том, что провизия мола быть испорченной, не могло быть и речи.
В полдень все садились за обед. Команда получала щи буквально в неограниченном количестве – могла есть до отвала. Они наливались в медные луженые баки, из которых ели человек шесть, хлебая деревянными ложками. Помимо щей, каждому полагались паек вареного мяса и черный хлеб, в сущности, тоже в неограниченном количестве. Конечно, все продукты отпускали по установленной законом раскладке, но нормы были столь большие, что, кроме мяса, оставался излишек во всем.
Матросы наедались до отказа, особенно налегали на пищу молодые матросы. Еще бы! После пустых деревенских щей и частенько плохо испеченного хлеба могли есть жирные щи, мясной паек и прекрасный хлеб.
В те времена матросам полагалось получать ежедневно по чарке водки – две трети к обеду и треть к ужину. Опять же по инициативе адмирала чарка была выведена из употребления. Вместо нее матросы получали деньги – по 8 копеек за чарку. Это в месяц составляло 2 рубля 40 копеек, что по матросскому бюджету являлось большой прибавкой к жалованью, которое было не велико – матросы 1‑й статьи получали по 75 копеек, а специалистам к этому прибавлялось за специальность уже не помню, сколько (кажется – 45 копеек).
Мысль уничтожить чарку, безусловно, была правильной. Чарка являлась уже пережитком доброго старого времени, когда на парусном флоте в ненастные погоды она служила прямо целебным средством от простуды. Теперь же она являлась вредной роскошью, так как баловала матросов, которые настолько к ней привыкали за время службы, что когда уходили «на волю», то с большим трудом от нее отвыкали.
Обед в кают‑компании на «Добровольце» обычно проходил очень оживленно. Офицеры на нашем флоте питались за свой счет, и каждый вносил выборному содержателю кают‑компании свою долю, которая обычно равнялась 35–40–45 рублям. Если командир питался от кают‑компании, то он вносил полуторную плату, так как столовался отдельно.
На нашем миноносце командир питался вместе с нами и своим умением поддержать разговор и рассказами вносил большое оживление. Как обычно среди моряков, разговоры вращались на воспоминаниях о случаях в плаваниях, личностях адмиралов, командиров и соплавателей или переходили на более серьезные темы о достоинствах тех или других типов боевых кораблей или родов оружия. Ввиду того, что назревало время создания современного флота, то в офицерской среде часто происходили споры, какие корабли надо строить. Принимая участие в этих разговорах молодежь узнавала семейную историю флота и развивала свои знания по морским вопросам.
Не менее интересным человеком был и наш старший офицер А.В. Домбровский, к тому же очень покладистый и веселый.
Как обычно в кают‑компании, и у нас на «Добровольце» нередко шло подтрунивание над взаимными слабостями. Подсмеивались, кто как провел время накануне на берегу; кто и за кем ухаживает, и т. д. Обычным объектом подтрунивания был лейтенант Витгефт (младший сын адмирала Витгефта, убитого во время боя на артурской эскадре, которой он командовал). Я про него уже писал и тут хочу лишь добавить, что он был исключительно способный человек, но в этот период изрядно шалопайничал. С ним постоянно что‑либо происходило на берегу, и это давало обильную почву для шуток. Как‑то раз он вернулся под утро на миноносец, держа на руке большую сову, которую водворил у себя в каюте. Это всем нам не очень понравилось, так как каюты выходили в кают‑компанию, а сова издавала очень неприятный запах, который проникал во все помещения. Поэтому Витгефту было поставлено условие, что он всегда будет держать запертой дверь своей каюты. Неизвестно, чем сова покорила сердце Витгефта, так как она была очень злая и всегда норовила клюнуть своим острым клювом. Все же она прожила у Витгефта добрые две недели, и мы по утрам осведомлялись у него, не было ли перепалки с его «сожительницей». В конце концов перепалка и произошла: сове, видимо, надоело сидеть в каюте, и она внезапно напала на своего хозяина и его пребольно клюнула. Тот так перепугался, что решил от нее избавиться, и она была «списана», то есть ее вынесли с миноносца и посадили на ближайшее дерево. Надо думать, что к полному удовлетворению совы.
Довольно часто случалось, что кто‑нибудь из нас приглашал офицеров с других миноносцев, так как мы имели много друзей среди офицеров дивизии и уже у одного командира их было столько, что он мог бы каждый день кого‑либо приглашать. В этих случаях к обычному меню «подкидывались» два‑три лишних сорта закусок, так как закуски обычно играли главную роль в нашей еде.
Питание на русских кораблях (надо думать, что и на кораблях других национальностей) имело важное значение и было, так сказать, главным развлечением. Но на миноносцах трудно устраивать так, чтобы она была действительно хорошей. Нанимать специального повара для пяти‑шести офицеров было слишком дорого, и приходилось пользоваться услугами матроса, назначенного быть поваром. Хорошо, если еще среди команды попадался умеющий готовить, а то часто такого не оказывалось, и приходилось обучать ничего не понимающего в кулинарном искусстве. Пока же он чему‑либо научался, приходилось довольствоваться пережаренными котлетами и плохо сваренными макаронами. На миноносцах, на которых командиры любили поесть, этот вопрос как‑то разрешался удачно, так как они во что бы то ни стало старались добыть в число команды бывшего повара и для этого производили розыски среди экипажных команд или на больших кораблях.