Код Атлантиды

Джек Балджер был хамоватым мерзавцем. Пятидесяти лет от роду, весьма крепкого сложения. Его голос звучал так, будто горло опухло от рака, седые волосы Балджер стриг под «ежик», точно моряк. И был в этом смысле резкой противоположностью Мейтсону с его каштаново-курчавой шевелюрой, котирую тот плотно покрывал вязаным шлемом и капюшоном. Мейтсон не сомневался, что Балджер бреет голову лишь для того, чтобы казаться мужественнее. Впрочем, на стрижку Балджера Мейтсон плевать хотел. Главное, не замерзнуть. Потому-то он с самого начала и отпустил здесь бороду.

Будь проклят этот Балджер! Мейтсон вообще не желал выходить проверять приборы и все утро просидел в галерее, читая распечатку скачанных из Интернета новостей «Рейтер», потягивая кофе и жуя пирожок.

Насколько он мог судить, датчики под вышкой наклонной буровой установки работали исправно. А погода человеку неподвластна.

Мейтсон впился взглядом в движущуюся внутри установки девятифутовую бурильную трубу из стали. Напрасно. Желудок вновь свело, и Мейтсон опять схватился за поручень.

Балджер ударил коллегу по спине. Человек со стороны назвал бы это товарищеской шуткой, но Мейтсон знал, что товариществом здесь и не пахнет. Балджеру просто хотелось, чтобы Мейтсона еще разок вырвало.

Мейтсон проследил, как сигарный дым Балджера слился с паром от его, Мейтсона, дыхания. И содрогнулся. Стараясь говорить спокойно и медленно, чтобы не выйти из себя и удержать в желудке остатки завтрака, он произнес:

– Формируется семь циклонов – все в радиусе пятидесяти миль. Для Антарктики немыслимо. Мне сообщили, что следует ожидать четыре, может, даже пять циклонов, то есть приготовиться к погоде по любым стандартам ужасной. О семи же и речи не шло! Лично меня перспектива стать свидетелем резкого климатического сдвига ничуть не радует!

Балджер выпустил дым.

– Зато здорово бодрит, согласен?

– Бодрит? Какая тут к черту бодрость?! – прокричал Мейтсон. – Это конец света! Последняя песнь из Дантова «Ада» – понимаешь, о чем речь? Если, помимо «Пентхауса», ты хоть что-то когда-нибудь читал!

Атмосферные фронты, возникнув из ниоткуда, надвигались быстро и неумолимо. Ученая болтовня со станции Мак-Мердо ни капли не помогала. У исследователей не находилось объяснения столь неслыханной свирепости природы.

Погода Антарктики. Не сомневаться можно в единственном: грядет нечто кошмарное. Примерно в районе шестидесятого градуса южной широты над океаном бушевал шторм, и ничто не могло ему воспрепятствовать – ни острова, ни горы. Антарктика самое зловещее место на земле, и Мейтсон думал только об одном: вот бы очутиться дома.

– Какого черта тебе нужно? – пошатываясь, спросил он Балджера, опять утерев рот.

Балджер не удостоил его ответом, лишь скрестил руки на груди, когда невысокая стена воды разбилась о нос корабля, осыпав всех, кто там был, градом брызг. Мейтсона волна застала врасплох, и Балджер презрительно наблюдал за ним.

Мейтсон вытер лицо.

И тот и другой были инженерами. Мейтсон обычно трудился за письменным столом, занимался за компьютером проектными работами и никогда прежде не приближался к здешним местам. Балджер был его прямой противоположностью. Тертый калач, не боявшийся испачкать руки, большую часть жизни он боролся с проблемами, пуская в ход то здравый смысл, то хитрость, то коварство. Разумеется, и тот и другой знали толк в своем деле. Диапазон давлений на квадратный миллиметр, на квадратный дюйм. Как достичь или не достигать критического напряжения. Обоим было известно больше, чем написано в учебниках. Но Балджер еще и водил дружбу со строителями и буровиками и знал, по каким законам работают их мозги – как им удобнее работать. На его взгляд, опыт Мейтсона не стоил выеденного яйца.

Балджер забрался на верхнюю палубу и крикнул оттуда:

– Проблемка с твоей системой!

У Мейтсона вытянулось лицо.

– Какая?

Буровое судно закачалось, подброшенное очередной свирепой волной. Они все больше и больше, подумал Мейтсон. Эта, ей-богу, футов тридцать. Колени дрожали, когда он смотрел на бирюзовый океан – то устремляющийся на него всей мощью, то вновь отступающий. Грозный вал из синей воды и льда обрушился на нос корабля и приливной волной растекся по палубе. Пока Мейтсон поворачивал голову, ветер в пятьдесят узлов уже неистово погнал воду прочь. Мейтсон шлепнулся на палубу и поехал назад, даже не успев сообразить, что его сбило с ног.

Он резко дернулся, страховочный канат затрещал от напряжения. Не оставалось ничего другого, как лежать до тех пор, пока соленая вода не стечет обратно в океан. Обретя наконец возможность дышать, Мейтсон закашлялся и затрясся от холода, хоть на нем и был ярко-оранжевый прорезиненный спасательный костюм, а под костюмом обилие термозащитных одежд.

Хорошо еще, что он не забыл о страховке. Пристегиваться перед работой к канату не входило в его привычки. Ведь в СанФранциско опасность быть смытым за борт ему никогда не угрожала. Когда едешь в трамвае, бояться практически нечего.

С трудом поднявшись на ноги, Мейтсон поправил мокрый шлем, который из-за жуткого запаха рвоты пришлось тут же снять, несмотря на восьмидесятиградусный мороз и ветер. Волосинки в ноздрях вмиг заледенели, он попытался дышать ртом, но тут же закашлялся. Вдыхать через нос оказалось не намного приятнее, однако другого выхода не было. Ледяной воздух следует согревать даже воспаленными придаточными пазухами. Мейтсон слышал о случаях, когда, оказываясь в зверском холоде, люди делали вдох и умирали от шока.

Нужно спрятаться от мороза. Мейтсон чувствовал, как морская вода превращается на его лице в корку льда. Как отреагирует Уэнди, если, вернувшись домой с изуродованной физиономией, он явится к ней и попросит стать его женой?

Балджер наблюдал за Мейтсоном с верхней палубы.

– Что за проблема? – потребовал Мейтсон, прекрасно сознавая, что его голос охрип и звучит слишком тихо. – Что с системой?

– Сам проверь, – отрезал Балджер. – Проектировал бы ты лучше торговые автоматы для чертовых парковок.

Мейтсон хотел что-нибудь крикнуть ему вслед, но Балджер уже ушел. Ральф торчал сейчас в Антарктике исключительно из-за Балджера – именно тот настоял, чтобы Мейтсон явился и проверил установку на месте. Мерзавец планировал превратить его пребывание здесь в сущий ад, лез ради этого из кожи вон.

Мейтсон взялся за лестницу, резко развернулся, опять схватился за перила и перегнулся через них. Даже сквозь термозащитные перчатки он чувствовал холод мокрого металла, покрывающегося льдом. Вода вокруг рук быстро замерзала, и пришлось поднапрячься, чтобы оторвать от поручня пальцы. Мейтсон рыгнул, но рвоты больше не было.

Буровики наблюдали за ним. Это-то и смущало Мейтсона больше всего. Хотелось успокоиться, вести себя с достоинством. Посмотреть им всем в глаза и величаво удалиться. А он прекрасно знал, что если оторвет взгляд от горизонта, то опять почувствует рвотный позыв. Потому-то, цепляясь за все, что могло послужить опорой, Мейтсон медленно и осторожно направился к лестнице.

В ту минуту, когда, пристегнув страховочный трос к ступеньке, он набрался-таки храбрости, чья-то маленькая голая рука вложила ему в ладонь плоскую фляжку. Удивленный, Мейтсон обернулся и увидел голубоглазую Алину Петрову, одну из бурильщиц-россиянок. Ее светло-соломенные волосы были спрятаны под защитным шлемом – на палубе их носили все. Но полуулыбку на тонких розовых губах Алины ничто не скрывало.

– Спасибо, – сказал Мейтсон кротко. – Что это?

– Отличная вещь, – ответила Алина с сильным русским акцентом. – Ром. И поешь хлеба без масла. Когда тебя опять затошнит, надо, чтобы… имелось то, чем можно вытошнить.

Мейтсон растерянно улыбнулся.

– Угу.

Алина ободряюще кивнула. Мейтсон, решив рискнуть, сделал глоток, вытер горлышко и вернул фляжку Алине.

– Спасибо, – повторил он.

Алина спрятала флягу, натянула на руку перчатку и чудно, чисто по-русски закивала. Их взгляды встретились, и мгновение Мейтсону казалось, что не так уж ему и дурно. Впрочем, это ощущение быстро прошло.