Ночные бомбардировщики

Зенитки открыли огонь. «Фокке-вульф» покружил немного и удалился восвояси.

— Так вот о чем я хотела вас спросить, — вернулась к прерванному разговору девушка, — как зависит длина взлета и посадки вашего самолета от наклона взлетнопосадочной полосы? Конкретно: когда быстрее взлетит самолет — в гору или под гору?

— Разумеется, под гору.

— Почему?

— Потому что под гору он быстрее наберет необходимую для отрыва скорость.

— Выходит и под ветер он быстрее оторвется?

— Нет. Скорость берется относительно воздушной массы, а не земли; так что под ветер самолету потребуется больше времени для разбега.

— Понятно, — кивнула девушка и пояснила: — Это я на случай, если к вашему прилету придется площадку подыскивать.

— Запомню.

Из бомбоубежища показались штурман со стрелками и авиаспециалистами.

— Что, командир, решил проверить выдержку нашего нового члена экипажа? — сострил Штанев.

— Нет, Яша, это она проверила нашу. И скажу тебе по секрету, некоторые очень некрасиво драпали, особливо симпатичный старший лейтенант.

— Так я не от фрица — за папиросами в каптерку бегал, чтобы с вами за компанию покурить. — Он достал пачку «Казбека» и услужливо раскрыл перед девушкой.

— Опоздал, Яша. Пробегал. Теперь покуришь, когда вернемся. По местам! — скомандовал Хрущев.

Вокруг — чернильная темнота; частые вспышки молний бьют по глазам, ослепляют и оглушают: не видно ни стрелок приборов, ни лампочек подсвета, не слышно гула моторов; лишь чувствуется, как самолет то проваливается вниз, то взмывает ввысь. Иногда Хрущеву кажется, что бомбардировщик разламывается — трещат и стонут шпангоуты, звенят от напряжения стрингера; с консолей крыльев срываются голубые огненные язычки — электрические разряды. Кажется чудом, что самолет еще держится в этом адовом небе, бушующем грозовыми смерчами, и невероятным, что молодой летчик наперекор стихии ведет самолет в кромешной тьме, когда то и дело из поля зрения исчезают авиагоризонт, указатель скорости, вариометр. А молнии сверкают все чаще, все оглушительнее гремят раскаты грома.

— Штурман, стрелки, как вы там? — спросил командир у членов экипажа по СПУ — самолетному переговорному устройству.

— Нам-то что, а вот ты как ведешь? Я даже компаса не вижу, — отозвался Штанев. — Может, вернемся? Облака плотнеют, и если мы врежемся в них — окажемся у дракона в пасти!

— Ты же говорил, нам бояться нечего, обойдем.

— Да вот, все обложило кругом — ни зги!

Перед самым носом бомбардировщика снова сверкнула молния, ударила сверху вниз, и в кабине запахло озоном.

Докладывает стрелок-радист Сурдоленко:

— Товарищ командир, экипажи, что пошли на бомбежку, сообщают, что возвращаются — не смогли пробиться сквозь грозу.

— Но командир полка лично приказал нам выполнить задание, — напомнил Штанев. — Командир, попробуем пробить облака вверх.

— Заботливый, погляжу, — усмехнулся Хрущев. — Рассчитываешь провести занятия по ориентированию по звездам?

— А что, я такой! — для бодрости духа хохотнул Штанев. — Но приоритет, товарищ командир, за тобой. Однако обойти грозовой фронт вряд ли удастся...

— Сурдоленко, свяжи-ка меня с пассажиркой, — приказал командир. Он представил, как девушка надевает шлемофон, пристегивает ларингофоны, и возникло непоборимое желание потянуться к ней, помочь.

— Товарищ командир, Эльза слушает, — раздался в наушниках приятный и бодрый девичий голос.

— Как самочувствие?

— Терпимо. Спасибо, ваши ребята подбадривают.

— Вернуться придется, видите — вокруг ад кромешный.

— Очень даже красиво. Мне ни разу не приходилось попадать в такую грозу...

— Из-за такой красоты можно сразу в преисподнюю угодить.

— Если серьезно, то вполне согласна с вами. И все же возвращаться никак нельзя: меня ждут именно сегодня. Представляете себе, что значит отменить встречу в тылу? Ведь сотни людей работают на это...

— Представляю, — вздохнул Хрущев.

— Но не лезть же в бучу! — вмешался штурман.

— Все, Яша, дебаты окончены, — категорично пресек разговор Хрущев. — Летим на запад с набором высоты. Кстати, впереди вон окошко уже просматривается.

Насчет окна он, конечно, подзагнул, стрелки еще могут поверить, а штурмана, опытного воздушного волка, не проведешь: сидит-то он в самом носу, все видит. Но тот промолчал. А минуту спустя сам поддержал командира:

— До цели осталось всего двадцать минут лету. Теперь, думаю, дотопаем.

Болтанка стала утихать, а минут через пять мелькнула одна звезда, другая, и вскоре

впереди по курсу действительно обозначилось «окно».

— Доверни десять градусов влево, — попросил штурман. Он уже успел сориентироваться по звездам и уточнить курс.

Со штурманом Хрущеву явно повезло: толковый, знающий в совершенстве свое дело специалист. Воевал на Хасане, в финскую, ордена Красного Знамени и Красной Звезды имеет, но не кичится наградами и старшинством.

— Так держать. И можно потихоньку снижаться, командир, а то заморозим нашу гостью.

Хрущев убрал обороты моторов, и гул заметно ослабел. Внизу то слева, то справа вспыхивали трассы, но до самолета не долетали — он летел выше пяти тысяч метров. И снова у сержанта шевельнулось тревожное чувство за девушку: что ее ожидает там внизу? Ведь фашисты, слыхал он, перехватывают радиограммы и выкладывают ложные костры. Да и сам прыжок — в ночь, в неведомое... Отчаянная дивчина. И слух какой: по гулу «фокке-вульф» определила. Такая, наверное, и немецкий в совершенстве знает, и стреляет только в десятку...

— Командир, костры по курсу, — доложил штурман. — Хватит снижаться.

Хрущев посмотрел на высотомер. Да, хватит — тысяча. Перевел самолет в горизонтальный полет.

— Сурдоленко, готовь девушку к прыжку. Проверь парашют, рюкзак.

— Понял, командир. Все сделаем на совесть. Тем более такая девушка... Даже жалко расставаться!

— Спасибо, товарищ сержант, за благополучную доставку, — прозвучал в наушниках голос девушки. — Прилетайте в гости. Буду ждать. Не забудьте мои позывные — две ракеты...

— Не забуду, Эльза.

— Вижу: костер выложен согласно условиям, — сообщил штурман.

— Вижу. Рассчитай поточнее.

— Не промахнусь... Приготовились!.. Пошел! Хрущев накренил машину, посмотрел вниз, но кроме

черноты ничего не увидел.

— Курс двести десять...

— Подожди, Яша. Надо убедиться...

— Ну, ну... Сделай кружок.

Лишь когда в небо взметнулась красная и зеленая ракеты, Хрущев облегченно вздохнул и взял курс на заданную для бомбометания цель.

— Подержи, командир, я ветерок уточню, — попросил Штанев.

Не успел он закончить промер, как впереди вспыхнули три луча прожектора, и, то расходясь, то перекрещиваясь, стали шарить по небу. Бомбардировщик шел ни навстречу.

— Так держать, Ванюшка! Открываю бомболюк.

Хрущев почувствовал, как отяжелел самолет — открытые створки бомболюка создавали дополнительное сопротивление, — и прибавил обороты.

Внизу замелькали вспышки: зенитки открыли огонь. Снаряды рвались впереди и по бокам, выше и ниже, но заградительная зона была довольно-таки слабенькая — сюда редко залетали наши самолеты.

Штурман сбросил светящие авиабомбы — САБ — и железнодорожная станция осветилась не ярким, но вполне достаточным светом, чтобы рассмотреть на ней эшелоны.

— Крути, Ванюшка, восьмерку.

Это означало, что нужно отвернуть круто вправо, затем влево и встать на цель с обратным курсом.

Бомбардировщик послушно лег на правое крыло, затем на левое, и снова голос штурмана вывел его на прямую:

— Так держать! На боевом!

Время тянулось мучительно медленно. Снаряды рвались все ближе, и прожекторы метались совсем рядом, но видно за пультами сидели неопытные солдаты и им никак не удавалось поймать самолет в перекрестие лучей.

— Так, отлично идет, — вслух рассуждал Штанев. Замолк на несколько секунд и вдруг заорал благим матом: — Стой! Стой, говорю!

— Как это «стой»? — недоуменно спросил Хрущев.