Страница 19 из 28
«Исключить из партии по политическим мотивам»
КПК. Горный Алтай. Возвращение звезды
— Забавно, но пока шло разбирательство моего дела, я продолжал получать награды и поощрения. в 1948-м году меня наградили орденом Ленина за деятельность по восстановлению комсомола Эстонии. осенью 1949 года я получил приглашение на чествование 70-летия Сталина. Я, конечно, туда не поехал, потому что абсолютно не был заинтересован в том, чтобы где-то в анналах Госбезопасности появилась бы запись о том, как я проник на торжества по поводу юбилея Носифа виссарионовича Сталина явно с намерением его уничтожить... А в 1950-м году меня наградили орденом Трудового Красного Знамени в ознаменование десятилетия установления советской власти в Эстонии.
В декабре 1951-го года мое дело опять рассматривали на заседании Комиссии партийного контроля. Шки-рятов вызвал первого секретаря (тогда уже бывшего) ЦК Компартии Эстонии Каротамма и второго секретаря ЦК Лейцмана. Долго меня опрашивали—часа два с половиной. Шкирятов говорит: «Вот Вы не скрываете, что были не очень советски настроенным человеком в школьные годы. Н вдруг воспылали такой любовью к советскому строю. С какого времени у вас настроения изменились?» Я ему отвечаю, что это не совсем так. Я говорил о том, что в школьные годы у меня были большие сомнения, и я очень сильно колебался. С одной стороны, меня интересовал советский строй. С другой—было большое недоверие. Но я всегда искал возможности получить достоверную информацию о советской действительности. И впервые такая возможность у меня появилась в январе 1940 года, когда я встретился с советскими людьми. Я попал в военный госпиталь, а там была палата с советскими моряками. И я, когда об этом узнал, всю неделю с утра до вечера выспрашивал их о Советском Союзе. Даже в день операции!
Шкирятов перебивает: «Подождите, подождите, что Вы за ерунду тут несете! В начале 1940-го года какие советские моряки могли быть в Эстонии?» Я отвечаю, что в 1939-м году между СССР и буржуазной Эстонией был подписан договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. В наименовании договора я ошибся, потому что договор был только о взаимопомощи. А я назвал еще дружбу и сотрудничество. Шкирятов выслушал, покраснел, вскочил, поворачивается к Каротамму и кричит: «Товарищ Каро-тамм, кого вы приняли в партию? Человека, который даже на заседании Комиссии партийного контроля продолжает антисоветскую пропаганду! Он пытается нам внушить, что советское правительство, наша партия была способна заключить договор о дружбе с такой фашистской кликой, как ваша буржуазная Эстония!» А я на третьем часу этой беседы уже, по-видимому, переутомился, поэтому и сказал довольно дерзко, что даже в советской школе сегодняшние учебники истории 10 класса пишут о заключении этого договора. Шкирятов свалился на стул, секунд десять просидел молча, а потом и говорит: «Хватит, хватит, нам все ясно! признавайтесь в своей антисоветской деятельности, пишите нам искреннее признание, и тогда мы примем окончательное решение. А теперь идите».
Каротамм, между прочим, получил на этом совещании строгий выговор за то, что меня в партию принимал с нарушением устава. Дело в том, что это нарушение устава действительно было, но допустил его не Каротамм, а орготдел ЦК ВКП(б).
—Как это?
—Меня приняла в партию партийная организация батальона еще до начала войны, весной 1941 года. А корпусная партийная комиссия утвердила это решение только после того, как я получил ранение в июле 1941-го года. в 1942-м году, когда я снова попал в эстонскую часть, то начал интересоваться своей партийностью. Решили восстановить тот прием весны 1941-го года. по новой, поскольку документов не сохранилось, взяли рекомендации у коммунистов. и вот когда я весной 1942-го года был вызван в Москву и впервые предстал перед Цк компартии Эстонии уже в качестве Героя Советского Союза, они поставили перед заведующим орготделом Цк задачу восстановить мою партийную принадлежность. инструктор Цк ходил в архивы искать документы. А потом в орготделе Цк вкп(б) сказали: бросьте заниматься ерундой. в исключительных обстоятельствах высшим партийным органам разрешается принимать в партию без кандидатского партийного стажа. поэтому они рекомендовали прекратить эти бессмысленные поиски документов, а просто решением Цк принять меня в партию. и Цк компартии Эстонии выполнил указание Цк вкп(б). а Шкирятов и зацепился, что, мол, я вообще незаконно в партию проник...
пришел я в общежитие, свалился на кровать и думаю: что делать? и вдруг часов в девять вечера кто-то энергично стучится в дверь. Заходит Юхан Смуул, с которым мы в определенной степени были приятели. Я никому об этих четырехлетних мыканьях, за исключением жены и отца, не рассказывал. и никто не знал о том, что я нахожусь под следствием. А тут я все выложил Смуулу. Тот выслушал и говорит: «послушай, тут есть только один разумный выход: пошли пить».
откровенно говоря, это было столь неожиданно, что я рассмеялся, и мы с ним пошли пить. Я никогда не увлекался этим делом и в тот раз тоже не злоупотребил. в двух-трех ресторанах мы с ним в общей сложности выпили две бутылки коньяку. причем на долю Смуула пришлось полторы бутылки, поэтому где-то во втором часу ночи из последнего кабака я его тащил. Еле дошли. Я уложил его спать, а сам в этом пьяном состоянии написал покаянное письмо.
Я написал, что глубоко раскаиваюсь, что встал на такой путь, который впоследствии мог быть расценен как попытка что-то скрыть. Что при вступлении в партию ясно не указал, что в Югославии учился в белоэмигрантском учебном заведении. Но я не считал, что что-то скрываю: поскольку коренного русского населения в Югославии не существует, то и так все было понятно. Кроме того, одновременно тиражом 30 тысяч экземпляров вышла брошюра, написанная с моих слов, в которой все это было описано. И я не являюсь сумасшедшим, чтобы в одном месте что-то скрывать, а потом об этом говорить в брошюре, выпущенной большим тиражом. И так по всем обвинениям. Ответа на свое покаянное письмо я не получил.
—В ответ на него Вас исключили из партии?
—В 1951 году. Дело было так. Я досрочно сдал сессию в ВПШ и скорее уехал домой в Таллин. Уезжал через Ленинград: боялся, что меня арестуют. почти сразу приходит срочный вызов в Москву. Приехал. Явился в ЦК, где мне зачитали решение—исключить из партии по политическим мотивам. Когда уходил, то думал, что сразу арестуют. Нет, не арестовали. Дошел до общежития. Сообщил там, что исключен. Через час-два заходит ко мне в комнату декан и предлагает написать письмо Сталину. А передать это письмо Сталину соглашалась жена Андрея Жданова, которая работала заведующей библиотекой в ВПШ. Она иногда встречалась со Сталиным и гарантировала передать мое письмо прямо в руки.
Я подумал: «Мамочка моя, сейчас еще остается какой-то маленький шанс остаться в живых. А если я вмешаю в это дело Сталина, то тогда мне точно гарантирован конец, потому что это будет оценено так, что я натравливаю Сталина на органы Госбезопасности. Таких уничтожают немедленно». Говорю: «Нет, я Сталину писать не буду, потому что никаким уставом не предусмотрено вмешательство генерального секретаря в деятельность Комиссии партийного контроля. Решение Комиссии партийного контроля может быть опротестовано только на уровне съезда компартии. И я обещаю, что сколько съездов еще будет, столько раз я буду это опротестовывать».
когда уезжал из Москвы, то ждал, что меня арестуют где-то на железной дороге, поэтому даже конспирировался, когда покупал билет. приехал в Таллин. Тут начался цирк с моей работой. не брали даже плотником на судоверфь. а когда пошли ночные обыски и стало ясно, что набирают материал для ареста, собрал своих и мы уехали в Горно-алтайск.
Месяца через три после того, как я добрался до Горно-алтайска, меня вызвали в областное управление Госбезопасности, где вручили решение президиума верховного Совета СССР о лишении меня звания Героя Советского Союза, а также всех орденов и медалей в связи с исключением из партии по политическим мотивам. Я собрал все награды, принес и сдал.