Страница 86 из 96
Чтобы твердо держать бразды правления, приходилось неустанно проводить перетряски и чистки. 16 августа 1944 года Борман приказал своим помощникам Клопферу и Фридриксу составить обширный (и секретный!) список лиц, достойных — в случае отставки нынешних руководителей — назначения на такие ответственные должности, как посты рейхсминистров, государственных секретарей, гауляйтеров, рейхсляйтеров и глав ведомств. Из соображений секретности список существовал в единственном рукописном варианте. В случае увольнений некоторых чиновников Борман предполагал соответствующие управленческие функции передать непосредственно в ведение партийной канцелярии. Например, такой шаг он запланировал в отношении организационного отдела НСДАП на тот случай, если бы удалось полностью устранить с дороги Роберта Лея. Поистине Борман уже видел себя кем-то вроде генерального секретаря партии (наподобие Сталина в КПСС), выше которого пока оставался только витавший в заоблачных высях и утративший реальную власть фюрер.
Непрестанно курсируя между рабочим кабинетом Гитлера и своим письменным столом, Борман восемнадцать часов в сутки отдавал сплочению партии в единый могучий механизм. Его инструкции заставляли прочих лидеров партии трудиться с такой же отдачей. Он насильно превращал своих гауляйтеров в пример для подражания и не терпел тех, кто не выдерживал бешеного ритма.
Борман не обделил вниманием и армию: военным предлагалось следовать пуританским требованиям его трактата «Партия и вермахт на оккупированной территории [437] Польши». Новые призывы к самоограничению следовали один за другим. В декабре 1944 года появилось его обращение, призывавшее к разведению кур и кроликов. Гауляйтерам поручалось собрать сведения о клетках для кроликов и курятниках, имевшихся у населения. Если количество животных превышало норму, установленную для семьи, лишних следовало реквизировать и пустить на производство мясных продуктов{62}.
Однако самоограничение противоречило образу мышления нацистских бонз. С наступлением последней фазы агонии режима борманский партийный аппарат начал рассыпаться с поразительной быстротой. Чем дальше продвигался противник, тем меньше заботы о простых гражданах выказывали нацистские бонзы, тем откровеннее утоляли они жажду наживы, надеясь каким-то чудом сохранить награбленное и после войны. Примером может служить поступок гауляйтера Дюссельдорфа Фридриха Карла Флориана. В конце 1944 года англичане сбросили многочисленный десант в тылу германских войск на датской территории. Парашютисты на некоторое время захватили город Арнхем, превратив его в арену сражения. Жители в панике бежали, бросив имущество. Когда англичане покинули Арнхем, Борман разрешил немцам из городов Рурской области воспользоваться имуществом, брошенным датскими гражданами. Гауляйтер Дюссельдорфа решил действовать с размахом и отрядил целый караван грузовиков и триста грузчиков. Разграбление Арнхема длилось три месяца!
Гитлер строго выговорил Борману, подчеркнув, что подобные поступки подрывают боевой дух в войсках. [438]
Рейхсляйтер НСДАП немедленно отрапортовал, что уже поручил службе безопасности Дюссельдорфа арестовать всех, кто был причастен к этой «операции».
В первые часы 1945 года Мартин написал Герде из ставки в Цигенберге, что начался роковой год. Ожидалось, что из-за неумелых действий люфтваффе этот год будет гораздо труднее предыдущего. «Однако мы должны стойко пройти свой путь до конца, — продолжал он, — ибо наша судьба, как и судьба многих других семей, зависит от исхода войны». Всего час назад, встречая Новый год в обществе Гитлера и Евы Браун, Борман держался намного оптимистичнее и с энтузиазмом поддержал заявление фюрера, предсказавшего Германии победу в этой войне.
Через пять дней — в самый разгар зимы — рейхсляйтер НСДАП распорядился немедленно восполнить потери на фронте за счет женских батальонов и фольксштурма. Еще большую озабоченность рейхсляйтера НСДАП вызывали действия партийных лидеров на занятых врагом территориях. К досаде Бормана, соратники по партии не столь точно придерживались его наставлений, как ему хотелось. Рейхсляйтер НСДАП призвал гауляйтеров в трудную для Германии минуту приложить все усилия, чтобы собственным примером показать народу достоинства партии и завоевать его доверие. Он обвинил их в том, что они ценят свою шкуру гораздо выше жизни Гитлера. 23 января Борман приказал местным лидерам НСДАП не эвакуироваться вместе с населением, а вступать в ряды вермахта или фольксштурма. Уже 12 февраля он издал еще более жесткий указ: всем партийным функционерам, покинувшим восточные округа в связи с угрозой захвата их советскими войсками, надлежало в недельный срок предстать перед своими прежними руководителями — [439] в противном случае они будут объявлены дезертирами и подвергнутся высшей мере наказания.
30 января 1945 года, в день двенадцатой — и последней — годовщины «тысячелетнего рейха», Борман с пафосом в голосе заявил, что сейчас, в момент наибольшей опасности, каждый член НСДАП должен являть собой пример стойкости и преданности. Спасение материальных ценностей из районов, над которыми нависла угроза вторжения противника, уже не имело смысла. Задача состояла в организации «физического и духовного сопротивления». Два дня спустя партийные функционеры получили приказ — секретный! — следить за точным исполнением всех распоряжений. Всякого, кто проявил беспечность или халатность, следовало беспощадно наказывать. 23 февраля Борман сформулировал свои требования более конкретно: всякого, кто пренебрег своими обязанностями или использовал служебное положение ради собственной выгоды или выгоды семьи, кто бросил доверенных его руководству товарищей, кто пытался отречься от НСДАП, кто отказался от борьбы и собирался сдаться на милость врага, ждало суровое наказание. Исключение из партии и трибунал были неизбежным следствием таких поступков. Рейхсминистр юстиции Тирак объявил о введении драконовских мер 15 февраля. Борман же подкрепил этот шаг передачей гауляйтерам судебных полномочий. Им поручалось выносить приговоры трибунала в соответствии с его требованиями и вешать тех, кто отказывается воевать.
Одновременно гауляйтеры и рейхсляйтеры получили приглашения присутствовать 24 февраля на праздновании годовщины основания партии, которое произошло в 1920 году. На сей раз торжественная церемония проходила не в Мюнхене, а в рейхсканцелярии. По предложению Бормана собравшиеся приняли резолюцию о том, что спасения можно добиться только силой. Такая точка зрения не сулила радужных [440] перспектив, но подсознательно многие еще надеялись, что интуиция Гитлера укажет им некий выход.
Столица встретила их пожарами, охватившими город после ночной бомбардировки. Помощники Бормана посоветовали гостям ожидать приглашения в ресторанах — из-за частых налетов они тоже находились в плачевном состоянии — поблизости от комплекса правительственных зданий. Затем при входе в рейхсканцелярию их заставили освободиться от верхней одежды и личного оружия. На некоторое время предоставленные себе, приглашенные могли свободно побеседовать. Гауляйтер Дассау Рудольф Йордан вспоминал: «Звучали резкие слова, фюрера критиковали за то, что он, запершись в бункере, отгородился от всего мира». Выйдя к гостям, Борман коротко изложил программу дня и проинструктировал всех не обращаться к Гитлеру с вопросами ни после его речи, ни во время ленча, поскольку «фюрер занят важнейшими проблемами, от которых его не следует отвлекать».
Собравшихся поразил вид постаревшего, трясущегося лидера. Голос его звучал утомленно, новые лозунги не вдохновляли, хотя он пообещал им целый флот подводных лодок и реактивные ракеты, которые позволят Германии встать с колен и повернуть ход войны вспять. В тот момент все поняли, что он лжет, поскольку хорошо знали положение дел в оборонной промышленности своих округов. В нависшей тишине всеобщей подавленности сидевшие в первых рядах услышали слабое «о Господи», слетевшее с губ Гитлера, когда он уходил из зала. Позднее, во время ленча, когда фюрер заканчивал монолог и приглашенные готовы были, нарушив запрет, засыпать его вопросами и сообщениями, вошел Борман и передал Гитлеру записку — предлог покинуть гостей. Сопровождая фюрера, рейхсляйтер НСДАП у двери обернулся и объявил: «А теперь — до свидания! Следующая встреча состоится через две недели». [441]