Страница 81 из 96
Меморандум от 12 августа 1944 года Борман посвятил мерам в отношении предателей, пораженцев и прочих «сообщников врага». Немецкий народ вправе требовать, чтобы преступники получили по заслугам. Если возникало подозрение о соучастии кого-либо в неудавшемся заговоре, следовало немедленно направить соответствующий доклад лично рейхсляйтеру НСДАП. Кроме того, надлежало сообщить о всех, кто когда-либо давал повод усомниться в своей приверженности идеям национал-социализма. Послание послужило сигналом к началу большой чистки. Даже самому Борману приходилось постоянно быть настороже. Когда Франц фон Папен, бывший вице-канцлер, исполнявший в то время обязанности посла в Анкаре, получил приказ прибыть в ставку и приехал в Берлин, Борман встретил его на вокзале с циничной усмешкой, таившей невысказанную угрозу: «Тебе тоже не увернуться от большой чистки».
Рейхсляйтер НСДАП держал руку на пульсе событий. Мюллер и Кальтенбруннер регулярно направляли ему отчеты о действиях гестапо. Помощники Бормана постоянно присутствовали на заседаниях [410] суда, разбиравшего дела заговорщиков. Министр юстиции Тирак лично докладывал ему о ходе судебных процессов. В одном из своих сообщений он критиковал действия обвинителя, грубо накричавшего на адвокатов защиты, когда в зале присутствовало более трехсот слушателей. Подобное ведение дела могло вызвать недоверие у широкой публики. Поэтому Борману пришлось охладить пыл Геббельса, задумавшего прямо в зале суда снять фильм о процессе над заговорщиками. Рейхсляйтер НСДАП мотивировал свой отказ тем, что демонстрация фильма перед широкой аудиторией могла вызвать совершенно неожиданные отклики и произвести нежелательный эффект.
«Расследование событий 20 июля по-прежнему далеко от завершения», — писал Мартин Герде в октябре. Враги действовали скрытно, и разоблачение подпольных организаций требовало немалого времени. Искоренить же внутренних врагов следовало сразу, ибо, как утверждал Борман, уцелевшие заговорщики не остановятся перед повторным использованием бомбы или яда, и мятеж офицеров оставался реальной угрозой. Поэтому его чрезвычайно озлило случайно услышанное высказывание личного адъютанта фюрера Гюнше, утверждавшего, что процесс стал таким шумным только благодаря усилиям отдельных политических лидеров, которым было выгодно использовать выходку кучки военных для организации широкой кампании чистки.
В августе Борман причислил к списку подозреваемых командующего Западным фронтом фельдмаршала Гюнтера фон Клюге. Последний, по мнению рейхсляйтера НСДАП, старался объединить оставшихся на свободе участников заговора. В подтверждение своих обвинений Борман отметил, что фон Клюге прежде командовал армиями группы «Центр», а более двух десятков некогда подчиненных ему генералов, [411] попав в плен в июне — июле 1944 года, уже вступили в созданную Москвой антигитлеровскую организацию «Свободная Германия».
В сентябре 1944 года Борман посетил Галле и встретился с местным гауляйтером Иоахимом Эгглингом. Во время беседы он высказал свои подозрения в адрес Клюге и связал поражение группы армий «Центр» с событиями 20 июля. В числе лидеров мятежа Мартин упомянул и начальника штаба фон Трешкова, позиция которого повлияла на выбор многих генералов. Эгглинг поинтересовался, почему заговор не был своевременно раскрыт. По мнению Бормана, причиной тому послужило чувство корпоративной солидарности и товарищества среди офицеров вермахта и тот факт, что никто даже представить себе не мог размах организации и вероломство ее лидеров.
Конечно, эта информация носила конфиденциальный характер и не предназначалась для широких масс. Рядовым функционерам НСДАП внушали совсем иную точку зрения: обобщения, сделанные на примере нескольких исключительных случаев, недопустимы, ибо «могут породить сомнения в честности и верности сотен и тысяч храбрых офицеров». Такой же позиции должны были придерживаться пропагандисты Бормана в войсках. Что же касается разгрома группы армий «Центр», то отдельным предателям, после пленения сразу переметнувшимся на сторону врага, был уготован смертный приговор суда наравне с заговорщиками.
Далее последовала полоса сюрпризов, о которых Борман писал жене: «Только представь: планы покушения на жизнь фюрера и лидеров национал-социализма задумывались еще в 1939 году!» В сейфах гестапо нашлись документы, принадлежавшие Канарису и разоблачавшие мятежников. Герда ответила: «Надеюсь, никому из заговорщиков не удастся скрыться. [412] Ох, страшно подумать, что произошло бы, не будь тебя и Генриха (Гиммлера) рядом. Фюреру одному это оказалось бы не под силу».
Несколько недель спустя гестапо обратило внимание Бормана на Эрвина Роммеля, который в ту пору находился на излечении в своем доме в Герлингене близ Ульма: самый популярный в Германии фельдмаршал попал в автомобильную аварию во время наступательной операции во Франции в середине июля. Из докладов Кальтенбруннера Борман заключил, что легендарный «лис пустыни», по-видимому, принимал участие в заговоре. На очередном совещании у фюрера он предложил арестовать Роммеля. Гитлер, Борман, Гиммлер, Кейтель и старший адъютант генерал Вильгельм Бургдорф долго размышляли, как бы провести эту операцию, не привлекая всеобщего внимания. Фельдмаршала вызвали в Берлин под предлогом нового назначения. Однако врачи высказались против этой поездки, и он попросил направить к нему доверенного офицера с соответствующей депешей. 14 октября 1944 года Борман послал в Герлинген Бургхофа в сопровождении еще одного генерала. Они предложили фельдмаршалу небогатый выбор: либо судебный процесс и позор, либо самоубийство при условии достойного содержания его семьи и оказания последних воинских почестей в полном объеме. Роммель выбрал второе; Борман сохранил его «измену» в тайне (согласно официальным сообщениям, фельдмаршал скончался от ран) и точно выполнил все обещанное в отношении его семьи.
Любопытно, что Борман заботился и о благополучии вдовы еще одной своей жертвы — Гейдриха. Обычно обеспечение семей погибших высокопоставленных чиновников брали на себя их ведомства. Подобная помощь была невелика, и этим семьям приходилось существенно менять образ жизни. Герда Борман однажды написала мужу: «Береги себя! Ты необходим [413] не только нам, но и фрау Тодт, фрау Гейдрих, фрау Клюге и многим другим»{56}.
Фрау Гейдрих доставляла ему определенные хлопоты, ибо не могла сжиться с мыслью, что отныне является частным лицом. Те же проблемы возникли и с вдовой Виктора Лутце (начальник штаба СА), погибшего в автомобильной аварии: она не желала переезжать из официальной резиденции, хотя партия предлагала ей более просторные апартаменты. Чтобы решить вопрос раз и навсегда, Борман поставил Гитлера в известность об этих трудностях, и фюрер подписал специальный указ: в случае смерти высокопоставленных чиновников их вдовам следует покинуть предоставленные государством апартаменты.
«Это касается и тебя. Если я умру, выезжай из дома как можно скорее», — писал он Герде. В то время, в июле 1943 года, когда сотни тысяч немцев лишились крова в результате бомбардировок, у Бормана было три дома: в Пуллахе, в Оберзальцберге и в Мекленбурге. Четвертый же дом, реквизированный у евреев в Шлюкзее, еще не был отремонтирован. Хотя два из них — в Оберзальцберге и в Мекленбурге — были официально оформлены на его имя, в действительности они принадлежали Гитлеру. Борман понимал, что если бы (в случае его смерти) фюрер оставил Герде какой-то из домов, Ева Браун могла бы доставить ей очень много неприятностей: например, прекратить обеспечение овощами из теплиц Оберзальцберга. Словом, Герде лучше было бы полагаться только на себя.
Вообще же Борман считал, что ему суждено погибнуть в результате либо несчастного случая, либо покушения. Подход к проблеме жизни и смерти он решал с позиций национал-социализма: индивидуум [414] может умереть — нация не умрет. Только повседневное вбивание этой мысли в головы немцев могло заставить их идти в бой ради планов Гитлера о мировом господстве.
Нетрудно заметить, что за недолгий период после путча высшее командование вермахта понесло серьезные потери, а партийная элита добилась права осуществлять общее руководство армией.