Страница 64 из 96
Вечером 8 ноября 1941 года вся партийная элита собралась в мюнхенском пивном зале «Левенбрау», где Гитлер выступил с речью в честь очередной годовщины путча 1923 года (в пивной «Бюргербрау» еще не закончились ремонтные работы). От традиционных проклятий в адрес союзников фюрер перешел к оппозиции внутри Германии: «Мы должны помнить о всех врагах, независимо от того, в каком лагере они находятся. Вы знаете мой метод. Я готов дать испытательный срок. Но когда приходит время, я действую с быстротой и неотвратимостью молнии, и тогда не спасет ни одно укрытие, даже религия». Эти фразы послужили предисловием к событиям следующего дня, и Борман с особым удовольствием слушал слова, истинный смысл которых был известен пока ему одному и которые предвещали его триумф в грядущей драме.
На следующий день рейхсляйтеры и гауляйтеры собрались в «Фюрербрау» на Кениглишеплац. Гитлер [323] появился в сопровождении Бормана. И тут произошло то, что гауляйтер Валь назвал «четко спланированной атакой на Вагнера». Борман вслух зачитал злополучное письмо, написанное фрау Вагнер своей дочери. Затем на сцену вышел Гитлер и коротко заявил, что не потерпит в партии подобной религиозной одержимости. Он попросил Вагнера немедленно покинуть зал и само здание. Оскорбленный чиновник твердо заявил, что готов аргументированно опровергнуть все обвинения, чем привел фюрера в еще большую ярость. Фюрер повторил свой приказ, но более требовательно и жестко, и добавил, что уже вычеркнул Вагнера из списка лидеров партии. Кроме Бормана и Гиммлера, всех охватила оторопь и шок... никто не посмел вступиться за несчастного коллегу. Борман же с превеликим удовольствием записал в дневнике: «Фюрер изгнал Вагнера; заместитель гауляйтера Пауль Гислер стал гауляйтером Южной Вестфалии».
Торжества еще не закончились, а верховный судья партии Вальтер Бух уже получил указание возбудить дело против Йозефа Вагнера. Обвинение гласило, что подсудимый остался приверженцем католической церкви даже после того, как епископы выступили против нацистской партии. Хуже того, Вагнер отправил своих детей учиться не в центр гитлеровской молодежи, а в школу при монастыре в Бреслау. Письмо его жены лишний раз доказало, что он не сумел утвердить национал-социалистское мировоззрение даже в собственной семье. Было известно также, что фрау Вагнер опустилась на колени перед папой римским во время приема в Ватикане.
Однако в свою защиту Вагнер приводил цитаты из доктрины «позитивного христианства», которая входила в изначальную программу партии и с тех пор не была отменена и не подвергалась ревизии. Он ничего не знал ни о письме, ни о поступке жены в Ватикане. [324]
Ни судья-председатель, ни шесть членов суда (все — гауляйтеры) не сочли импульсивное решение Гитлера справедливым и в феврале 1942 года отменили его. В письме Борману Гиммлер возмущенно заявил, что был поражен таким вердиктом. Так или иначе, фюрер не утвердил решение суда своей подписью. Бух считал, что причина тому — происки «крысы» (так он называл своего зятя).
Попутно шеф партийной канцелярии получил возможность расправиться с еще одним личным врагом. В ходе процесса Вагнер проговорился о критических замечаниях высших руководителей партии, высказанных в Бергхофе во время совещания, посвященного перелету Гесса. Кружок недовольных собрал вокруг себя бывший начальник штаба СА Франц Пфаффер фон Саломон, которому вплоть до августа 1930 года подчинялся и Борман, возглавлявший в ту пору «кассу взаимопомощи». После увольнения с должности начальника СА Пфаффер получил пост руководителя партийного отдела «за порядок в культуре» — не более, чем почетное звание для человека, который слишком много знал и потому не мог быть просто выброшен на обочину. Впоследствии в этой роли он оказался в подчинении заместителя фюрера и, следовательно, его начальника штаба. Став объектом постоянного давления со стороны Бормана, в октябре 1934 года Пфаффер фон Саломон ушел в отставку. Однако он продолжал поддерживать связи с представителями «старой гвардии», в том числе с Гессом. После перелета Гесса в Англию Борман включил бывшего шефа СА в список тех, кого следовало арестовать.
После выхода на свободу Пфаффер в письмах старым товарищам по оружию критиковал политику Гитлера и протестовал против творившегося беззакония. [325] Некоторые из этих писем попали на стол Бормана. 10 декабря 1941 года рейхсляйтер НСДАП записал в дневнике: «От имени фюрера я известил бывшего начальника штаба СА Франца Пфаффера (ранее уже подвергавшегося аресту в связи с делом Р. Гесса) об исключении из рядов НСДАП и предупредил, что продолжение подобной переписки приведет к повторному аресту»{46}.
В апреле 1942 года Борман решил, уподобившись барону Мюнхгаузену, который вытащил самого себя из болота за волосы, посредством собственного постановления возвыситься над партийными функционерами всех рангов. Он просто разослал сотне высших чиновников от партии циркуляр (!), который предварил указанием, гласившим, что сей документ составлен под руководством фюрера, в соответствии с его основополагающими указами, положениями о порядке внутри партии и жизненно важными задачами по сохранению за партией лидирующей роли в обществе, а также с учетом предложений рейхсляйтеров, гауляйтеров и руководителей молодежных и прочих организаций, учрежденных при партии. Долгие годы Борман боролся за полное подчинение гауляйтеров Гитлеру (а в конечном счете и себе); теперь пришла очередь рейхсляйтеров и руководителей организаций, учрежденных при партии. Отныне по всем аспектам партийной работы их обязали подчиняться рейхсляйтеру НСДАП, осуществлявшему «общее руководство в соответствии с приказами, директивами и пожеланиями фюрера». Какая пародия: убежденный противник христианства, Борман теперь [326] мог бы сказать о себе почти дословно по Библии: «Никто не предстанет пред фюрером, кроме как со мною».
Роберт Лей первым почувствовал, какие шипы таит в себе это нововведение. Как глава германского трудового фронта, он совместно с министром финансов подготовил совершенно обычное межведомственное постановление. Его запрос, согласно принятой процедуре, лег на стол Ламмерса. Однако тот просил запастись терпением, со злостью в голосе сославшись на новое — еще печать не просохла — указание, предписывавшее направлять фотокопии поступавших документов в партийную канцелярию и ждать согласования.
Утратив реальный престиж в высшем эшелоне НСДАП, Лей решил завоевать поддержку широких масс, надеясь с помощью публикаций, речей и выступлений доказать, что по-прежнему сохранил за собой ведущие позиции. В патриотическом экстазе он проповедовал, что победа обязательно придет, если каждый будет верно служить Германии и фюреру, с удвоенным рвением выполняя на своем посту порученную работу. Однако длинные речи такого рода собирали меньше аплодисментов, чем несколько фраз, содержащих критику различных недостатков. Лей любил использовать этот прием, чтобы метать стрелы в своего недруга Тодта, министра вооружений. Однако когда он повторил тот же ход в газетной статье, Борман немедленно предъявил неопровержимую улику Гитлеру. Когда фюрер возвратился в Берлин, Лей был вызван в рейхсканцелярию. Борман сначала забросал его упреками, а затем провел в святая святых, где фюрер долго и строго отчитывал шефа трудового фронта за подрыв авторитета партии и правительства. [327]
Тем не менее Борман в общем одобрил пропагандистскую деятельность Лея и поощрил его к продолжению оной, ибо тот направлял свою энергию на такое поприще, где его успехи не представляли реальной угрозы позициям рейхсляйтера. По этому поводу Лей однажды сказал Шираху: «Между мной и Борманом сложились странные отношения: он совершенно удовлетворен тем, что я всегда нахожусь на трибуне, а он не высовывает носа из штабов и архивов. Я однажды посоветовал ему появиться на публике, выступить перед аудиторией. Однако он ответил, что выступления — не его конек, что этим лучше заниматься мне. Это, мол, мой вклад в победу».