Страница 27 из 96
Бальдур фон Ширах отмечал, что Борман не расставался с блокнотом даже за обеденным столом в рейхсканцелярии, «ловя и записывая каждое слово фюрера». На вопрос о смысле этого занятия Борман [134] ответил, что записи служат ему путеводной нитью. «Зная, что тогда-то по такому-то поводу фюрер сказал то-то, мы можем определить правильное направление наших действий». В дальнейшем он заносил изречения Гитлера на карточки в соответствии с ключевым словом или темой. Мнение фюрера часто менялось, и порой новые записи полностью противоречили предыдущим. Борман тут же со свойственной ему оперативностью изменял свои прежние директивы. Если кто-то позволял себе критические высказывания, рейхсляйтер НСДАП мог открыть сейф, найти нужную карточку и в доказательство правоты своих действий процитировать соответствующее высказывание Гитлера. Все знали, что фюрер был убежден в собственной непогрешимости и не прощал «заблудших», если тем взбредало в голову настаивать на своем. Отличавшийся невообразимой трудоспособностью, скрупулезностью и феноменальной памятью, Борман за считанные месяцы сделался поистине незаменимым исполнителем воли фюрера.
В сентябре 1934 года разразился скандал, поводом для которого стало использование Леем бланков со штампом «Die Oberste Leitung der PO — Stabsleiter» («Высшее управление партийной организации — начальник штаба»). Борман обратил внимание заместителя фюрера на эту дерзость, и Гесс пожаловался Гитлеру на самоуправство конкурента. Заручившись поддержкой фюрера, Гесс объявил, что Лей не наделен властью над всеми партийными ведомствами, и приказал ему впредь использовать звание «начальник организационного отдела партии». Таков был титул Грегора Штрассера, и никто не наделял Лея полномочиями более широкими, чем были у его предшественника. Таким образом, за ним сохранялось общее руководство [135] над рядом партийных отделов, но политическое лидерство отныне принадлежало комитету Гесса. Гесс попытался возбудить внутрипартийное расследование действий Лея, но партийный арбитр Вальтер Бух похоронил это дело — к великому неудовольствию зятя.
Заместитель фюрера и начальник его штаба не сомневались в незыблемости своих позиций, ибо за десять недель до этого приняли активное участие в одной из откровенно жестоких расправ Гитлера над бывшими сподвижниками во время так называемой «ночи длинных ножей». Какие бы причины ни стояли за этим актом, историки сходятся в одном: начальник штаба СА никогда не планировал путча против фюрера. Многие коричневорубашечники были недовольны методами, с помощью которых осуществлялась «национал-социалистская революция» и которые не позволили всем получить по жирному куску. Рядовые уличные боевики, воспетые во многих речах как «безвестные борцы СА», почувствовали на себе одно-единственное из обещанных благ «социализма» по-гитлеровски — фактически исчезла безработица. Некоторые командиры среднего уровня получили приличные должности и льготы. Рыцари ковровых дорожек, бумаги и пишущей машинки оказывались ближе к кормушке и опережали уличных конкурентов в борьбе за привлекательные вакансии. Наибольшей степени недовольство достигло в среде «старых бойцов», участвовавших в движении с дней основания фрейкорпов. Они никогда не задумывались, чего именно желают, имея лишь расплывчатые общие представления о том, что им должно быть уготовано место в верхах. Веймарская республика перечеркнула эти перспективы, и вот их ожидания вновь оказались обманутыми. За победу кровь проливали они, а вся добыча опять досталась бонзам.
В противостоянии с СА Гитлер мог использовать силы рейхсвера и был даже рад возможности начать [136] все с чистого листа: свести счеты с фрейкорпами и прочими непокорными сорвиголовами, которым хватило бы смелости выступить против него. В декабре 1933 года он разослал двенадцати лидерам СА письма, объявляя, что «с окончанием года завершается эпоха национал-социалистской революции». Послание Рему было особенно приветливым и сердечным — этому человеку позволялось прилюдно обращаться к фюреру на «ты». Однако уже в то время Гитлер раздумывал над тем, как избавиться от пользовавшихся дурной славой группировок, и уже в январе 1934 года приказал начальнику гестапо Рудольфу Дильсу приступить к сбору материалов «о подрывной деятельности СА, герра Рема и его приближенных».
Летом 1934 года Гинденбург медленно умирал в своей резиденции. Гитлеру, в нетерпении ожидавшему развязки и абсолютной власти, хотелось знать, когда должен наступить конец. Поэтому он поручил Борману срочно и тайно доставить к себе лечащего врача президента Фердинанда Зауэрбруха. Рейхсляйтер сразу же сделал несколько телефонных звонков и распорядился: «В связи с крайней срочностью дела чрезвычайной важности» выделить локомотив с экспресс-вагоном и немедленно привезти доктора в Бейройт, где Гитлер наслаждался музыкой Вагнера{26}.
Как заявил, оправдывая свои действия, Гитлер в произнесенной 30 июня речи, предупреждения Гесса оказались слишком тревожными, и «создавшуюся ситуацию нельзя было далее терпеть даже при самых добрых отношениях». Безусловно, главный свидетель обвинения был подобран очень точно. Хотя Гесс и начальник его штаба исподволь давно разжигали неприязнь к Рему и его клике, никто в партии не сомневался [137] в искренности и честности Гесса — правда, поговаривали, будто подобные качества обусловлены его импотенцией.
Имиджу партии очень вредила склонность ряда ее членов к гомосексуализму. С другой стороны, большинство высших чинов СА из числа бывших фрейкорповцев подозревали Бормана в сборе материалов, приведших к смещению Пфаффера фон Саломона. Эти люди — Хайнес, Гейдебрек, Гейн, Шульц и их друзья — всегда одергивали Бормана, когда он пытался выдавать себя за ветерана дела Россбаха и «Feme», и явно демонстрировали, что считают его низкопробным бюрократом и доносчиком, но ни в малейшей степени не солдатом. Теперь они жаждали устроить «ночь длинных ножей», и Мартин Борман мог оказаться в числе намеченных ими жертв. 9 ноября, во время празднования десятой годовщины путча 1923 года, где он присутствовал в качестве почетного гостя, «старые бойцы» маршировали со штандартами первых отрядов движения — зрелище символизировало, что их время ушло. Отныне нацистам Германии восстания и мятежи были ни к чему, ибо они уже захватили власть в государстве.
Борман в достаточной мере укрепил позиции бюро Гесса внутри НСДАП, и жалобы и доносы стекались сюда широкими мутными потоками. Выудить нужную информацию не составляло труда, тем более что свидетельств мятежной активности «старой гвардии» было предостаточно. Тщательно составленная подборка компрометирующих материалов перекочевала от Бормана к фюреру через Гесса. Гитлер немедленно вызвал рейхсляйтера НСДАП и на скоротечном совещании сообщил о намерении опереться на силы рейхсвера. Борман скромно напомнил о «замечательных специалистах» СС, которым можно было доверить наиболее ответственную часть операции, и о тех силах в СА, которые сохранили преданность своему [138] фюреру. При этом рейхсляйтер НСДАП преследовал и собственные цели: во-первых, набиравший власть Гиммлер оказался в долгу перед ним (благодаря Борману он получил шанс доказать свою верность и компетентность, а также возможность выйти из подчинения Рему); с другой стороны, Борман рекомендовал вернуть на руководящий пост в СА своего ставленника Виктора Лутце.
Окончательное решение фюрер принял 23 июня в Оберзальцберге, и в течение последовавших трех дней были обдуманы все детали операции. 25 июня в радиообращении Гесс провозгласил: «Горе тому, кто полагает, что восстание пойдет на пользу нашей революции!»
Готовил ли он общественное мнение к кровавым событиям или хотел предостеречь Рема? Впрочем, для второго было уже слишком поздно. 27 июня Гитлер возвратился в Берлин и провел несколько совещаний с теми, кого собирался задействовать: с Герингом, поручив ему руководить проведением операции в Берлине; с Геббельсом, которому предстояло сопровождать Гитлера в Вестфалию, Годесберг и Мюнхен; с обергруппенфюрером СА Виктором Лутце, будущим преемником Рема; с Генрихом Гиммлером и, конечно, с высшим командованием рейхсвера. Генералы отныне могли не опасаться конкуренции со стороны вооруженных подразделений СА.