Ничейная земля

— Зачем мне хлеб?

— А что человеку еще надо, если он все потерял? А ты потерял все.

— Я шел из Галиции в Королевство Польское и нес хлеб. Был пожар.

— Это было не тогда, а значительно позже.

— Как позже? И уже все произошло?

— Да, как все твои жизни, а их было три.

— Но ведь я еще жив.

— Конечно, но только как персонаж романа, помещенный именно в то время, которое было выбрано среди множества возможных. А поскольку мне поручили судить тебя, я выношу приговор, принимая во внимание все, а также то, о чем ты, сегодняшний Барозуб, даже теоретически не можешь знать.

— Ты хочешь осудить меня за то, чего я не совершал, но что, как ты утверждаешь, еще совершу?

— Твое мнимое или действительное незнание не является смягчающим вину обстоятельством. Ты одновременно существуешь как возможность и как свершившееся. Кто смеет утверждать, что приговор за завтрашнее преступление будет менее справедливым, чем тот, который объявлен за совершенное тобой вчера? Ведь ты, сидящий здесь в поезде, совсем не похож на того, каким ты был двадцать лет назад, и на того, каким ты будешь, скажем, через пять лет.

— Меня уже осудил Вихура.

— За прошлое. Сейчас тебя сужу я. Этот хлеб ты украл.

— Я никогда ни у кого не крал хлеба.

— Есть доказательства. Старая женщина лежала на тротуаре, а буханка валялась возле нее. Старая женщина была мертва, но это не имеет существенного значения для следствия. Ведь ты подтверждаешь это, правда?

— Подтверждаю, но ничего больше. Когда случилось то, о чем ты говоришь?

— Когда? — рассмеялся Зденек с лицом Фидзинского. — Смотри, Барозуб.

И Барозуб увидел Зденека в тот момент, когда он выскакивал из окопа и бежал через луг, через поле, освещенное ракетами, перебежками от куста к кусту. «Я лгу, мошенничаю, превышаю полномочия, — услышал он голос Зденека, не Зденека, — когда пишу слово: конец».

— Стефан, — сказал Барозуб. — Там я его хотел оставить.

— Это я, — услышал он голос Зденека.

— Ты — Зденек или ты — Фидзинский?

— Я — Зденек и я — Фидзинский.

Стук колес, свет за окном. «Вилянов», — услышал Барозуб.

Наконец-то он освободился от Зденека и мог бежать к Гонорате. Конечно, Гонората оказалась Зофьей. Он нашел ее у Сукенниц. Мартовское солнце висело над Рыночной площадью Кракова, лицо девушки было освещено яркими лучами; она улыбнулась, увидев, как Барозуб бежит к ней. Он вытащил из кармана пальто книжечку и без слов протянул девушке. Он тяжело дышал и вытирал пот рукавом. Она прочитала заглавие: «Баррикады», а ниже посвящение: «Зофье, спутнице моей всегда и во всем».

По крутым ступенькам они поднялись на четвертый этаж. Барозуб толкнул дверь комнаты и ужаснулся, увидев, какой беспорядок там царил. На кровати смятое белье, на столе — остатки вчерашнего ужина. Казалось, Зофья ничего не замечает. Она прильнула к нему, когда он снимал с нее пальтишко, легонькое пальтишко вчерашней институтки. Но он уже не был тем двадцатилетним Ежи Барозубом, который только что бросил на стол пахнущий типографской краской экземпляр «Баррикад». Коренастый, седой, усталый, пожилой мужчина впустил Зофью в кабинет в своей константиновской вилле. Она остановилась посреди комнаты, не обращая внимания на массивные книжные шкафы, кожаные кресла и полное собрание сочинений. Казалось, что девушка здесь, в кабинете, и в то же время ее тут нет, она ждала чего-то, того, что никогда уже не могло случиться.

Барозуб увидел себя в большом зеркале в ванной; лицо, которое ему не хотелось узнавать, выступающий, весь в складках, живот, волосатые руки. И она, немного запыхавшаяся, совершенно равнодушная к тому, как выглядит его мансарда. Она взяла в руки книжку и еще раз прочитала заглавие. Если бы она сняла с полки первый том собрания сочинений с золоченым обрезом, то нашла бы там только одно стихотворение из «Баррикад». Только одно: о девушке с косами, бегущей по мосту через Вислу. О девушке, которая потом…

Потом уже ничего не было. Он сбежал с кладбища. Дойдя до ворот, он увидел Вихуру, идущего за гробом. Зофью провожали люди, с которыми ему нельзя было встречаться…

— Сударь, уже Константин.

Его овеяло морозным, здоровым загородным воздухом. Снег перестал падать, даже звезды были видны над кронами деревьев, устремившихся в небо. Он бодро зашагал по пустынной улочке. Сейчас прогулка его радовала, успокаивала тишина, скоро он войдет в свой кабинет, зажжет настольную лампу, сядет в кресло и вытащит сигару из тайника, ловко укрытого в письменном столе. Достаточно только нажать на пружинку. Шестая сигара в этот день. Только никаких сюрпризов, на сегодня хватит всякого рода безумных фантазий.

Мимо него прошел высокий мужчина в шляпе. На какое-то мгновение Барозуб увидел его лицо, оно показалось ему знакомым, но вспомнить этого человека он так и не смог. Мужчина сделал несколько шагов и обернулся.

— Мэтр! — крикнул он.

Барозуб неохотно остановился; он подумал, что Мох был прав: нужно иметь при себе оружие.

— Вы меня не узнаете?

— Нет.

Человек подошел поближе.

— Александр, — представился он. — Год восемнадцатый — двадцать шестой.

Теперь Барозуб узнал его. Александр, офицер, немного пописывал. Несколько продолжительных бесед, какое-то торжество, водка. Что потом с ним случилось? Был скандал? Этого он не помнил.

— Да, — сказал Барозуб. — Простите. Это было давно.

— Конечно, пан Ежи. — Мужчина говорил быстро и, будучи выше Барозуба, наклонялся, держа руки перед собой, словно хотел на что-то опереться. Он объяснил, что, будучи в Константине, позволил себе позвонить знаменитому писателю, но, к сожалению, не застал его дома, он приехал в Польшу в качестве специального корреспондента журнала «Иллюстрасьон», для которого и хотел бы получить интервью у такого выдающегося человека.

Барозуб почувствовал, что этот давно забытый Александр начинает ему нравиться.

— Значит, вы постоянно живете в Париже?

Да. Родина, объяснял Александр, в свое время отнеслась к нему не лучшим образом, но у него нет претензий, всякое бывает, а сейчас, когда он работает во французской прессе, он также служит Польше. Так как же с интервью?

Барозуб посмотрел на часы.

— Последний поезд только что ушел. — И быстро добавил: — Прошу ко мне, место найдется.

Так ему и не пришлось побыть в этот вечер одному.

Александр и в самом деле оказался человеком симпатичным. Осматривая виллу Барозуба, он довольно тонко, но и без излишней экзальтации, выражал свое восхищение вкусом замечательного писателя. Когда хозяин пригласил его в кабинет, он с интересом и с уважением перелистал собрание сочинений, а увидев издания на немецком и английском языках, сразу же заявил, что переведено слишком мало и что популяризацию польской литературы во Франции, а главным образом популяризацию произведений Ежи Барозуба, он считает своим первейшим долгом. Марыся, которая никогда не спала, если была нужна хозяину (Барозуб чувствовал даже что-то вроде страха при мысли о верности и безотказности своей служанки), приготовила для гостя комнату и подала в кабинет чай. Конечно, тут же нашлась бутылка коньяку, они медленно цедили его, было тепло и уютно, а Барозуб даже перестал жалеть о том, что ему не удалось побыть одному. Александр объяснил, что редактор «Иллюстрасьон» Пьер Табо придает большое значение интервью с автором «Дома полковников». В этой сложной международной обстановке важен трезвый голос писателя-патриота, точка зрения интеллектуала, убежденного противника войны и уважающего — в этом Александр совершенно уверен — особые узы, соединяющие Францию и Польшу.

Вначале этот бывший офицер казался человеком, легко проглатывающим банальности, он относился к ним с надлежащим для мыслей великого писателя уважением и старательно записывал высказывания Барозуба, должным образом отшлифованные для крупного французского журнала. Речь шла о патриотизме поляков и об их горячем стремлении к миру, а также о том, что они не хотят ухудшения отношений с великим западным соседом. Барозуб подчеркивал неизменность польской политики в этом отношении, намеченной еще великим маршалом и продолжаемой его наследниками. Он также отметил, что эта политика пользуется общенародной поддержкой, выразил свое уважение Франции и ее традициям, в красочных и образных выражениях (сможет ли Александр это перевести?) описал горячие и искренние чувства, которые поляки всегда питали к своей союзнице. Но после нескольких рюмок вопросы Александра начали ставить хозяина в затруднительное положение, ему приходилось быть более внимательным и четко формулировать свои мысли. Специальный корреспондент «Иллюстрасьон» откладывал авторучку и тем же самым, полным уважения, тоном просил Барозуба высказать свое отношение к таким вопросам, о которых выдающийся писатель предпочитал вообще не говорить. Вполне понятно, что вопрос о Чехословакии был бестактен. Нет, по этому вопросу Барозубу сказать нечего. А Закарпатская Украина? И тут он сказать ничего не может. Давайте лучше поговорим о литературе. Александр должен понять, что он, Барозуб, не очень разбирается в вопросах высокой политики. Литература должна от них освободиться, посвящая свое внимание жизни простого человека, его лишениям, его добродетелям и его чувствам, находя конкретные примеры, а также поддерживая надежду и веру в будущее… Не противоречит ли Барозуб сам себе? Нет. Он, которого называют певцом легионов, всегда помещал своих героев в самые конкретные исторические и социальные ситуации, исследуя их поведение без излишних политических и философских рассуждений, находя пафос в повседневной борьбе и в будничном тяжелом труде на благо независимой Польши. Повседневность — вот прежде всего чем должна заниматься литература. Барозуб подумал, что тут он несколько преувеличивает, но отступать не стал. Он заметил усмешку на лице Александра, казалось, должны были последовать еще вопросы, но бывший офицер задавать их не стал. Александр спросил еще, словно он уже устал или готовился к следующей атаке, о молодых в польской литературе. Барозуб предпочитал говорить о Налковской или о Домбровской (о Налковской он недавно писал, подчеркнув почти классическую простоту ее прозы), тут же ой высказал несколько общих слов. На недавнем заседании Академия присудила Премию молодых писателей никому не известному дебютанту. Александр процитировал не очень лестное мнение «Курьера Варшавского»: «Романы молодого прозаика нельзя признать большим достижением современной литературы. Следует пожелать, чтобы молодой автор поглубже познакомился с культурой Запада…»