Страница 1 из 6

Карл Маркс и советская школьница

Архипова Александра

Александра Архипова

Вступление

Настоящая статья, как это ни странно, посвящена в основном «проблеме проблем» теории современного фольклора, а именно — как и в какой степени (если это вообще происходит?) возникают новые (по сравнению с традиционным фольклором) фольклорные формы. Приятно заниматься эволюцией и реконструкцией тех или иных традиционных фольклорных жанров там, где период времени длинен, материала много и, главное, нет ни одного свидетеля тех изменений, наличие которых доказывает фольклорист. Любой специалист в области традиционной народной словесности привык к тому, что такие изменения накапливаются постепенно, а не происходят одномоментно и касаются не одного текста, а целых культурных пластов. И если в самой традиции возникает надобность в каком-либо изменении под каким-то внешним влиянием/давлением, то это давление осуществляется достаточно регулярно в течение какого-то времени, и главное — не «точечно», а последовательно по всему пространству текстов. Рассмотрим следующий пример: как нам теперь стало известно[1], на сюжеты и тексты русской народной сказки сильное влияние оказала лубочная сказка именно благодаря:

а) многочисленным публикациям лубочных, т. е. книжных, версий фольклорных сюжетов в авторских обработках;

б) массовому тиражированию, т. е. копированию, текстов лубочной сказки — тиражи достигали цифры в 150 тысяч экземпляров;

в) активному бытованию книжной, лубочной сказки именно в традиционной (деревенской) среде в качестве авторитетного (письменного) текста.

Все это привело к тому, что состав классического собрания сказок Афанасьева на 40 % представляет собой заимствованные сюжеты и тексты из лубочных изданий. Таким образом, русская сказочная традиция, с которой мы привыкли иметь дело, в реальности не является такой автохтонной, как мы думали о ней раньше.

Но лубочную сказку и сказку народную или, например, «Сказки тысячи и одной ночи» во французском переводе Галлана и европейскую волшебную сказку, при всей разности их бытования, объединяет то, что все эти формы связаны генетически, принадлежат к одному пласту культуры, и частичное вытеснение одного другим выглядит, по крайней мере, закономерно. В настоящей работе речь пойдет о более сложном случае: когда гипотетическое влияние идет из совершенно другой области, а текст, объявляемый источником влияния, — один и претендует на создание чрезвычайно интенсивной и продуктивной новой фольклорной традиции, никак напрямую не соотносимой с этим источником.

Предупреждение читателю: читатель, заинтересованный именно в теоретическо-фольклористической части, может читать только вступление и заключение, так как собственно основная часть статьи посвящена, во-первых, рецепции анкеты Карла Маркса в советской культуре, а во-вторых, обоснованию гипотезы о влиянии анкеты Карла Маркса на возникновение девичьей рукописной анкеты.

Модное увлечение буржуазии

Итак, история началась в середине XIX века, когда в Англии и, видимо, по всей Европе появляется новое увлечение: альбомы или книжки с «исповедями» и «признаниями» — своего рода анкеты, содержащие стандартный список вопросов. Отвечающему на них предлагалось серьезно описать свой характер, пристрастия и вкусы (вопросы были от бытового «Ваше любимое блюдо?» до философского «Что больше всего Вы не любите в людях?»), определить такие абстрактные сущности, как любовь, счастье и т. д. К ответам на эти вопросы прилагались фотографии и портреты отвечающих, автографы, а также стихи, пожелания и т. д. — эти элементы чрезвычайно сближают анкеты с альбомами «уездных барышень». О популярности такого занятия свидетельствует и следующее воспоминание Франциски Кугельман: «Во время своего пребывания в Ганновере Женни (т. е. Женни Маркс. — A. A.) подарила моей матери так называемую книгу-исповедь: такие книги появились тогда в Англии, а затем и в Германии под названием „Познай самого себя“»[2].

Возможно, это увлечение восходит к салонным куртуазным играм XVII–XVIII веков, однако оно отличалось сильным «интеллектуальным» уклоном в противовес куртуазным и подчеркнуто несерьезным текстам в альбомах XVII–XVIII веков с их ориентацией на «любовную» и дружескую топику. В структуре вопросов в такой анкете сохранялся бинарный принцип: например, вопросу «Что Вы любите?» чаще всего соответствовал вопрос «Что Вы не любите?». И как ни велик соблазн сблизить альбомную и анкетную традиции, стоит подчеркнуть, что у них, несмотря на спорный момент в генезисе, разные коммуникативные установки. Альбом[3] привлекает внимание читателя к личности владелицы, по крайней мере формально: ей посвящены стихи (вспомните бесконечное: Нюре, Миле, Любочке), высказывания и пожелания, и, наконец, сама владелица альбома подбирает состав альбома: стихи и песни. Анкета же описывает адресанта сообщения, т. е. того, кто отвечает на вопросы («хозяйка» анкеты никак в ней представлена не будет; сам список вопросов достаточно формализован и от личности владелицы зависит минимально — можно проследить по текстам, приводимым в статье, что вариативность в вопросах достаточно слабая). В настоящей «исповеди» мы имеем автоописание адресанта по заданной матрице, исходя из которой, отвечающий сопоставляет свои вкусы и черты характера с некоторыми заданными элементами картины мира — любимым поэтом, писателем, цветом, цветком, блюдом и т. д. В построении текста максимально обнажаются семиотические механизмы. Код, с помощью которого происходит описание личности, содержится в вопросах анкеты, конкретное же сообщение передается в ответах.

Кроме этого, анкета — «сверхсоциализированный» способ бытования текстов, так как рассчитан на максимальную публичность: анкеты просматривает и заполняет большое количество людей, возможно, даже не включенных в одно и то же субкультурное сообщество, при этом всячески приветствуется сравнение ответов между собой (см. ниже по этому поводу письмо Женни Маркс). Собственно, говоря, любой носитель традиции, который когда-то в детстве имел дело с современной девичьей анкетой, может подтвердить, что, кроме собственных ответов на вопросы, отдельный интерес в анкете для читающего ее представляет именно просмотр и сопоставление других ответов. Это приводит к тому, что семиотичность анкеты проявляется не только на парадигматическом, но и синтагматическом уровне.

Эта игра широко распространилась, потому что хозяйки таких книжек рассылали анкеты по почте с просьбой заполнить вопросники, кроме того, позже ответы «известных людей» стали публиковать[4]. На вопросы такой анкеты, например, дважды отвечал Марсель Пруст: первый раз в четырнадцать лет, по просьбе Антуанетты Фор, дочери будущего президента Франции (отметим большую роль дочерей в этой истории!), второй раз — в двадцать[5]. Нет почти никаких свидетельств, что подобное увлечение было распространено в России во второй половине XIX — начале XX века, хотя нет и никаких противоречащих данных. Есть только два не очень надежных свидетельства, оба мемуарно-литературного характера, относящиеся к концу XIX — 10–20-м годам XX века. Первое — воспоминание Гумилева со слов И. Одоевцевой (из книги «На берегах Невы»):

Я в те дни был влюблен в хорошенькую гимназистку Таню. У нее, как у многих девочек тогда, был «заветный альбом с опросными листами». В нем подруги и поклонники отвечали на вопросы: Какой ваш любимый цветок и дерево? Какое ваше любимое блюдо? Какой ваш любимый писатель?

Гимназистки писали — роза или фиалка. Дерево — береза или липа. Блюдо — мороженое или рябчик. Писатель — Чарская.

Гимназисты предпочитали из деревьев дуб или ель, из блюд — индюшку, гуся и борщ, из писателей — Майн Рида, Вальтер Скота и Жюль Верна.

Когда очередь дошла до меня, я написал не задумываясь: Цветок — орхидея. Дерево — баобаб, писатель — Оскар Уайльд. Блюдо — Канандер.

Эффект получился полный. Даже больший, чем я ждал. Все стушевались передо мною. Я почувствовал, что у меня больше нет соперников, что Таня отдала мне свое сердце[6].

См.: Корепова К. Е. Лубочная сказка. Н. Новгород, 1999.

Кугельман Ф. Несколько штрихов к характеристике великого Маркса // Воспоминания о Марксе и Энгельсе. М., 1956. С. 294.

Здесь имеется в виду традиционный альбом, в отличие от современного альбома, который представляет себой сплав альбома, анкеты и сборника гаданий.

Ср.: «Отвечал спустя столетие и Жерар Филип („Ваш главный недостаток? — Гордость“. „Ваше главное достоинство? — Гордость“), а впоследствии и другие знаменитости: Андрей Тарковский, Апдайк, Хеллер, — чьи ответы публиковались из номера в номер в приложении к газете „Франкфуртер альгемайне“» (Французские писатели отвечают на «Анкету Пруста» // Иностранная литература. 2000. № 4; перевод и вступление И. Кузнецовой, цит. по электронной версии: http://magazines. russ.ru/inostran/2000/4/ankpr-pr.html).

«Вопросник получил название „Анкета Пруста“, которое сразу перевело его в иной ранг и оградило от снисходительных насмешек потомков. По совету Андре Моруа литературовед и критик Леоне Пейар попросил ответить на „Анкету Пруста“ известных французских писателей XX века. Несколько человек решительно отказались: кто-то счел это „недопустимым душевным стриптизом“, кто-то — глупой светской забавой. Но многие согласились и ответили если не на все, то хотя бы на часть вопросов, подобных тем, какие были заданы Прусту. Л. Пейар начал вести свой „альбом“ в 1952 году. В 1969-м он издал его под названием „Сто французских писателей отвечают на Анкету Пруста“» (Там же).

Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1998; цит. по: http://lib.aldebaran.ru/author/odoevceva_irina/odoevceva_irina_na_beregah_nevy/ odoevceva_irina_na_beregah_nevy_4.html.