Страница 46 из 106
Комплексы X в. с аналогичным набором инвентаря и скандинавским погребальным обрядом известны в уже рассматривавшихся нами крупных памятниках на Волжском и Днепровском путях. Это погребения в кургане № 6 у д. Заозерье (Каиботказ 1930: 27-38), №№ 10, 45, 60 и др. из раскопок Н. Е. Бранденбурга в Приладожье (1895, дневник раскопок), в Ярославском Поволжье — №№ 53, 394, 85 Тимеревского могильника (Ярославское Поволжье X—XI вв. Сводная таблица. Тимеревский могильник), № 38 Петровского могильника — М. В. Фехнер (Петровский могильник, стр. 22, 23) относит этот комплекс к славянским, несмотря на то что это безурновое сожжение на месте с захоронением в насыпи остатков погребальной тризны и полным набором инвентаря богатого скандинавского погребения содержит также лепную керамику, что, по мнению А. В. Арциховского (1966: 38-39), является характерной чертой скандинавских могильников X в.
К этой же группе относится погребение IX в. в кургане № 5 у д. Новоселки (Шмидт 1963:114-128) и курганы № 74 из раскопок С. И. Сергеева, № 59 из раскопок В. Д. Соколова, № 15 из раскопок Ф. М. Кусцинского, №№ 13,35 из раскопок Д. А. Авдусина 1949 г. и № 47 из его же раскопок 1950 г. в Гнездове на Смоленщине (Шаскольский 1965:123). Выше уже говорилось о социальной принадлежности киевских погребений в камерных могилах, среди которых, возможно, также есть норманнские.
Труднее выделить рядовые скандинавские погребения. При исключительной бедности погребального инвентаря лишь некоторые детали обряда (каменная оградка вокруг кургана, треугольное кострище, находки в кострище обрядового печения, урна, поставленная на глиняную или каменную вы-мостку, шейная гривна с «молоточками Тора», надетая на урну или уложенная в нее (Фехнер 1963в: 15; Авдусин 1967: 239), костяные орнаментированные гребни, положенные в урну или рядом с ней (в 400 трупосожжениях Бирки найдено 200 гребней; из 200 погребений с захоронением остатков сожжения в урне гребни найдены в 105), имеют существенное значение для определения этнической принадлежности комплекса.
Подробнее обряд рядовых скандинавских погребений рассматривается в работе одного из авторов этой статьи (см. Лебедев 1970)8.
К погребениям с набором специфических признаков погребального обряда, тождественных признакам обряда рядовых слоев населения в Скандинавии, на нашей территории могут быть отнесены, помимо скандинавских комплексов Тимеревского могильника, упомянутых М. В. Фехнер (1963в: 14-15), и некоторых из 18 погребений с «молоточками Тора» в Гнездовском могильнике (Шаскольский 1965:123),также некоторые курганы Михайловского могильника из раскопок Я. В. Станкевич (1941: 84- 89. Примером комплексов с указанными признаками обряда в Михайловском могильнике могут быть курганы с трупосожжениями, при которых находились костяные орнаментированные гребни, сломанные и положенные в могилу уже после сожжения: курганы №№ 1 (компл. 2), 5 (компл. 2), 6 (компл. 1) раскопок 1938 г., курганы №№ 8, И, 39 раскопок 1898 г.) и отдельные комплексы из раскопок Д. А. Авдусина 1949 г. в Гнездове (Авдусин 19526) — отмеченные нами признаки содержат погребения в курганах №№ 4, 7, 20, 23, 30, 35.
Впрочем, их этническое определение выходит за пределы задач нашей статьи, поэтому ограничимся лишьуказанием, что и в Гнездовском могильнике, и в Ярославском Поволжье возможно выделение серий погребальных комплексов, аналогичных массовому материалу Бирки и других скандинавских могильников и принадлежавших, очевидно, рядовому скандинавскому населению. Некоторые погребения из этих серий уже сейчас в советской археологической литературе рассматриваются как скандинавские. Дальнейшее их исследование — дело ближайшего будущего.
Пока же, опираясь на археологические материалы, мы вправе отбросить представление о «вокняжении» на Руси варяжской династии — другими словами, о завоевании неожиданно высокого положения представителями чуждой, пришлой знати, не имевшими никакой социальной опоры в восточноевропейской среде, а как правило, погребения этой знати привлекаются до сих пор в качестве археологического источника по «варяжскому вопросу», из-за них ломают копья археологи и историки. Судя по имеющимся источникам, славяно-варяжские отношения в IX—X вв. были значительно более сложными и охватывали различные стороны жизни восточноевропейских племен: торговля с Востоком и Западом, совместные военные походы, развитие ремесла — появляются местные варианты скандинавских типов вещей, «гибриды» (АгЬтап 1960: 134), внутренняя торговля (изделия скандинавских и подражающих им местных ремесленников попадают в финские, балтские, славянские могилы).
Изучение в первую очередь этих отношений позволит по-настоящему понять важные процессы, связанные с образованием Древнерусского государства. Более детальная разработка этих проблем, к сожалению, упирается в недостаточную изученность археологического материала.
6. Перспективы исторической оценки
Касаясь вклада скандинавов в материальную культуру Киевской Руси, прежде всего нужно указать на роль норманнов в формировании русского дружинного вооружения: в IX—XI вв. здесь распространяются принесенные скандинавами каролингские мечи, боевые топоры, ланцетовидные копья и стрелы, щиты с железными умбонами. Некоторое влияние, как отмечает
А. В. Арциховский, оказало скандинавское ремесло на развитие ювелирного дела в Древней Руси (1966: 39). Однако не только украшения, но и многие бытовые вещи — замки, ключи, кресала, ледоходные шипы, гребни, орудия труда — древнерусские ремесленники Северо-Запада изготавливали по тем же образцам, что и скандинавы. Материальная культура торговых городов Европейского Севера начала складываться одновременно, под действием одних и тех же факторов, в их числе — восточная торговля викингов, их торговые и военные походы, появление скандинавов в укрепленных поселениях. В результате в Восточной и Северной Европе распространялись сходные типы вещей. Лишь в XII в., когда прекращаются сношения скандинавов с Востоком и заканчивается «эпоха викингов», пути развития материальной культуры Киевской Руси и Скандинавских стран расходятся. Однако тем важнее выяснить подлинный характер отношений скандинавов и восточных славян в IX—X вв.
Послесловие 2008 г.
Выход этой статьи в сборнике под непосредственной редакцией нашего главного и гласного оппонента в дискуссии 1965 г. И. П. Шаскольского, несомненно, свидетельствовал о его высокой интеллигентности и о том, что научное сотрудничество он ставил выше личных амбиций. Он вообще был очень знающим и доброжелательным человеком.
Эта статья была первой объективной сводкой по норманнским древностям Киевской Руси на послевоенном уровне. Ее появление приветствовалось во многих обзорах, как отечественных (Мавродин и Фроянов 1971: 14; Кан и Хорошкевич 1971: 190; Загоровский и Никитин 1972: 130 и др.), так и зарубежных (Рорре 1972: 736; 1омгтп’ап$1<1* 1973:164; РОВ 1977; 0деу$1<1 1977 и др.). «Ценный вклад», «позитивная работа», «первая сводка данных» — это писали не только сторонники, но и антинорманисты (ср. также Шаскольский 1978). Очень высокую оценку наша работа получила в годы горбачевской перестройки (Джаксон и Плимак 1988: 45-47). В этом московском обзоре указано: «Авторами выработана строго научная и логически последовательная методика определения этнической принадлежности комплексов и объективная система подсчета "достоверно варяжских комплексов"» (1Ыс1., 46). В выступлении по телевидению в 2001 г. (в передаче Гордона) Т. Джаксон сказала: «Эта статья впервые в отечественной науке детально осветила характер "норманнских древностей" на древнерусской территории».
Мы отстояли не только свое существование, но и возможности для всех работать более свободно. В ведущем советском историческом журнале «Вопросы истории» появилось высказывание, подписанное замредактора Кузьминым [одним из ведущих антинорманистов], о «современном научном норма-низме»: «Для многих зарубежных, да и советских ученых это — добросовестное научное убеждение... Ленинградские археологи Л. С Клейн, Г. С. Лебедев,