Страница 13 из 14
Мне не то что в лицо, даже в сторону покойника смотреть не очень-то хотелось. Джим забросал его всяким старым тряпьем, но мог бы и не стараться, я все равно смотреть не стал бы. По полу были раскиданы старые, засаленные карты, валялись бутылки из-под виски, пара масок из черной ткани, а стены были исписаны самыми что ни на есть срамными словами да нарисованными углем картинками. Еще на них висели два старых ситцевых платья, летняя шляпка, какое-то женское исподнее, ну и мужская одежда тоже. Мы кучу всего перетащили в челнок — мало ли что может пригодиться. На полу лежала старая, пестрая соломенная шляпа — по размеру судя, ее какой-то мальчик носил, — я и шляпу прихватил. Была еще молочная бутылка, заткнутая тряпочкой, чтобы ее младенец сосал. Мы и бутылку взяли бы, но она оказалась разбитой. А еще там стояли: старый, обшарпанный сундучок и кожаный ларчик с отломанной крышкой. Оба были открыты и в обоих ничего интересного не нашлось. Судя по тому, как все здесь было разбросано, люди покидали дом второпях, и большую часть своего барахла прихватить не успели.
Потому нам и достались: старый жестяной фонарь, мясницкий нож без черенка, новенький «Барлоу», которого ни в одной лавке дешевле, чем за два четвертака не купишь; жестяной подсвечник, и бутылочка из тыквы, и жестяная кружка, и драное стеганое одеяло, и ридикюль с иголками, булавками, комочком пчелиного воска, пуговицами, нитками и прочей ерундой, и топорик с гвоздями, и перемет толщиной в мой мизинец, с жуткого вида крючками на нем, и рулончик лосиной шкуры, и кожаный собачий ошейник, и подкова, и пузырьки с какими-то лекарствами, но без бирок; а когда мы уже собрались уходить, я нашел вполне сносную скребницу, а Джим старенький скрипичный смычок и деревянную ногу. Ремешки ее все до одного оторвались, а так хорошая была нога, правда, для меня слишком длинная, а для Джима коротковатая, — мы поискали было вторую, да так и не нашли.
В общем, если все вместе сложить, добыча нам досталась богатая. Ко времени, когда мы отчалили от дома, он успел спуститься на четверть мили ниже острова, да и рассвело уже совсем, поэтому я велел Джиму лечь на дно челнока и накрыл его стеганым одеялом, ведь если бы он просто сидел, кто угодно издали понял бы, что это негр. Я стал грести к иллинойскому берегу и челнок при этом еще на полмили вниз снесло. Однако до тихой прибрежной воды я добрался без приключений, никем не замеченным. И мы спокойно вернулись домой.
Глава X
К чему приводит баловство со змеиной кожей
После завтрака мне приспичило поговорить насчет того покойника, прикинуть, что могло довести его до такой смерти, но Джим на это не согласился. Сказал, что так недолго и беду накликать, да еще и покойник может к нам прицепиться; дескать, от мертвеца, которого не похоронили, как полагается, только и жди, что он начнет шляться где ни попадя, — другое дело тот, у кого есть удобное, обжитое местечко. Мне его слова показались дельными, так что я говорить об этом больше не стал, но не думать не мог, уж больно хотелось узнать, кто его застрелил да зачем.
Разобрали мы одежду, которая нам досталась, и нашли спрятанные в подкладке старого, сшитого из конской попоны плаща восемь долларов серебром. Джим сказал, что плащ, видать, краденный, ведь кабы они знали про эти деньги, так плащ не бросили бы. А я сказал, что, сдается мне, они и хозяина плаща тоже прикончили, однако Джим промолчал. Я и говорю:
— Вот ты все время про плохие приметы толкуешь, а помнишь, что ты сказал, когда я позавчера нашел на нашем пригорке змеиную кожу? Что тронуть змеиную шкуру — самый верный на свете способ накликать злую беду. Ну, и где она твоя беда? Посмотри, сколько мы добра добыли, да еще и восемь долларов в придачу. Я бы не отказался, Джим, каждый день в такую беду попадать.
— Не спеши, голубчик, не спеши. Ты особенно-то не радуйся. Будет тебе и беда. Вот попомни мои слова, будет.
И ведь как в воду глядел. Разговор этот произошел у нас во вторник, а в пятницу разлеглись мы после обеда в траве на краю пригорка, полежали, полежали, и тут у нас табачок закончился. Я пошел за ним в пещеру, а там гремучая змея. Ну, я ее убил, свернул в кольцо и положил на одеяло Джима, в самых ногах, вот, думаю, весело будет, когда Джим ее увидит. Но только к ночи я про нее и думать забыл, а Джим, пока я разводил костер, плюхнулся на свое одеяло, а туда уже друг-приятель этой змеи приполз, так он возьми да и цапни Джима.
Тот вскочил, заорал во все горло, а костер уже разгорелся, и первым, что я увидел, была эта пакость, приготовившаяся броситься на Джима еще раз. Я в тот же миг пришиб ее палкой, а Джим схватил папашину бутыль с виски и с первого же захода выдул чуть не половину.
Джим босой был и змея укусила его в пятку. А все из-за меня — забыл я по дурости, что если бросишь где мертвую змею, ее дружок непременно туда приползет и свернется вокруг нее. Джим попросил меня отрубить змее голову и выбросить ее, а после стянуть со змеи кожу и поджарить кусочек змеиного мяса. Я поджарил, Джим съел его и сказал, что это поможет ему поправиться. А еще он попросил взять змеиные погремки и обвязать ими его запястье. Сказал, и это тоже должно помочь. Покончив с этим, я выскользнул из пещеры и забросил обеих змей подальше в кусты — не хотелось мне, чтобы Джим узнал, что это я кругом виноват.
Джим все прикладывался и прикладывался к бутылке, и время от времени вроде как ума лишался, начинал раскачиваться из стороны в сторону, орать чего-то, но каждый раз приходил в себя и опять брался за бутылку. Ступня его здорово распухла, да и нога тоже, однако мало по малу виски его сморило, и я решил, что он поправится, хотя, по мне, так змеиный яд намного полезнее папашиного виски.
Он пролежал четыре дня и четыре ночи. А после опухоль спала и Джим поднялся на ноги. Я решил, что в жизни больше не притронусь к змеиной коже, знаю теперь, чем это кончается. А Джим сказал, что, небось, в следующий раз я ему поверю. И еще он вот что сказал: коснуться змеиной кожи, значит накликать такую большую беду, что для нас она, может, еще и не вся вышла. Сказал, что он лучше тысячу раз посмотрит через левое плечо на молодую луну, чем змеиную кожу тронет. Ну, я, в общем-то, и сам уже так думал, хоть и считал раньше, что взглянуть через левое плечо на молодую луну — самый опрометчивый и дурацкий поступок, какой только можно вообразить. Старый Хэнк Банкер как-то проделал это, да еще и хвастался потом, какой он молодец, а меньше чем через два года полез с пьяных глаз на дроболитную башню, сверзился с нее и расшибся, что называется, в лепешку. Его и похоронили-то не в гробу, а зажатым между двумя амбарными дверьми. Я, правда, своими глазами этого не видел, но так мне рассказывали. Папаша рассказывал. И произошло это из-за того, что он, дурень, вот так вот на луну посмотрел.
Ну и вот, дни шли, река вернулась в берега, и едва ли не первое, что мы сделали, — насадили ободранного кролика на крюк перемета, поставили его и изловили сома величиной аж в человека — шесть футов два дюйма, а весу в нем было больше двухсот фунтов. Понятное дело, вытащить мы его не могли, он бы нас запросто в штат Иллинойс зашвырнул. Поэтому мы просто сидели на берегу и смотрели, как он дергался и рвался, пока не пошел на дно. В животе у него мы нашли медную пуговицу, круглый шар и множество всякой дряни. Шар мы разрубили топориком, смотрим, а в нем катушка. Джим сказал, что она, видать, долго в животе пролежала, коли успела так обрасти и в шар превратиться. В городе мы бы за этого сома хорошие деньги выручили. Там такую рыбу несут на рынок и на вес продают и каждый покупает по куску, — мясо-то у сома белое, как снег, и жарится хорошо.
На следующее утро я сказал, что мне как-то скучно стало, тупею я тут помаленьку, надо бы встряхнуться. Сказал, что, пожалуй, переплыву реку, прокрадусь в город и выведаю, что там творится. Джиму моя мысль пришлась по душе, однако он сказал, что реку мне лучше переплыть в темноте и вообще держать ухо востро. А потом подумал-подумал и говорит: может, тебе стоит подобрать в нашей добыче какую-нибудь подходящую одежду и девочкой переодеться? Это тоже была хорошая мысль. Укоротили мы с ним одно из ситцевых платьев, я подвернул штанины выше колен, влез в него. Джим застегнул сзади крючочки — в самый раз мне это платье пришлось. А еще я напялил летнюю шляпку и завязал ее тесемки под подбородком, так что заглянуть в лицо мне стало не проще, чем в печную трубу. Целый день я практиковался, осваивал новый наряд и понемногу привык к нему, — правда, Джим сказал, что походка у меня какая-то не девчачья и что зря я все время задираю подол и руки в карманы штанов сую. Я принял его слова к сведению и скоро совсем освоился с платьем.